– Извольте сесть! – рявкнул Поляничко, и тот неохотно повиновался.
– А доказательств, Ксаверий Нифонтонович, хоть отбавляй, – присяжный поверенный открыл саквояж и выложил на стол книгу. На обложке виднелось название: «Анатомия ланцетника»; в качестве автора был указан Мавилло В.П. – Вот, соблаговолите убедиться – это такая же книга, как та, что вы уничтожили, считая, что еще один такой экземпляр мне никогда в Ставрополе не отыскать. Вот потому-то вы совершенно спокойно – и не без гордости за себя – принесли мне «Примитивных морских животных» Амфиокса К.Н. Однако я отыскал труд Мавилло в Одессе. Он в точности соответствует тексту лежащей перед вами книги. Обратите внимание, – адвокат раскрыл монографию, – здесь имеется титульный лист, на котором значится иное название и другой автор. Но и это еще не все, – он подошел к двери и кого-то пригласил.
Из темноты в залу шагнул старик, по виду еврей.
– Вы узнаете этого человека? – осведомился у него Ардашев.
Незнакомец водрузил на нос очки и, подойдя вплотную к библиотекарю, воскликнул:
– Боже ж мой! Господь тому свидетель! Этот уважаемый господин попросил меня переделать будильник в игрушку-сюрприз для какой-то дамочки. По его просьбе я усилил пружину и заострил молоточек. И он – мое ему почтение! – рассчитался по-царски. Но, если бы я знал, что этот тип столь опасен, я бы никогда – уж поверьте старому Соломону! – не взялся бы за эту работу…
– Благодарю вас, – прервал его Поляничко. – Подождите за дверью.
– Хорошо-хорошо, – закивал тот и засеменил к выходу, не переставая оправдываться.
– В заключение замечу, что вы, – присяжный поверенный окинул Коркина холодным взглядом, – с самого начала предусмотрели почти все: и замок сменили на чердачном люке соседнего дома, и отпечатков пальцев нигде не оставили, и даже шторы перед выстрелом демонстративно задернули, чтобы не только отвести от себя всякое подозрение, но и скрыть место выстрела, поскольку пороховой дым от старой винтовки на чердаке был бы сразу заметен. Не найди мы орудие преступления, то после отъезда полиции его и след простыл бы, а скромный письмоводитель отправился бы на каторгу. Именно так все могло бы и случиться, но вас подвело банальное тщеславие. Вместо того, чтобы уничтожить книгу Амфиокса, вы не только оставили ее в библиотеке, но и завели на нее карточку, подведя своеобразную итоговую черту. Как вы и мечтали, правда восторжествовала, но именно она и помогла мне выйти на ваш след.
Коркин снял очки и опустил голову. Он молчал. В зале воцарилась тишина. А где-то далеко, за зашторенными окнами, раздавался звонкий женский смех и слышался стук проезжающих по мостовой ландо. Там текла другая, уже недоступная для него жизнь.
Замок с привидениями
1
По городу гулял северный ветер. Он гонял по улицам кучи сухой листвы и стучался в стекла незакрытых ставнями окон. Керосиновые фонари, как свечки в темной церкви, освещали не более сажени вокруг. Холод, точно полевая мышь, прокрадывался в жилища, пытаясь выстудить передние и проникнуть в кухни, а потом, если повезет, добраться и до спален. Но в доме присяжного поверенного Ардашева ему делать было нечего.
Еще два месяца назад, в сухой и солнечный сентябрьский день, горничная затворила на зиму окна: в межоконное пространство насыпала опилки, накрыла сверху ватой и, чтобы стекла не запотевали, разложила березовые угли, и поставила рюмочки с кислотой. Тут главное – знать меру, и потому первые рамы Варвара никогда не конопатила, ведь при больших морозах стекло могло треснуть. Другое дело, рамы внутренние, для которых замазки и бумажной ленты прислуга не жалела. Словом, в доме № 38 по Николаевскому проспекту было тепло и уютно.
В кабинете адвоката пахло ароматом вишневой наливки и легким запахом сухих дубовых поленьев. Круглая и высокая железная печь, забранная в ребристое железо, мирно раздавала тепло. Провалившись в кожаные кресла, хозяин дома и доктор Нижегородцев играли в шахматы. Партия перешла в спокойный и размеренный миттельшпиль[17]. Судя по всему, дело шло к ничьей. Такая игра быстро наскучила доктору, и он, ожидая хода соперника, откинулся в кресле и загрустил. За окном тем временем послышался протяжный собачий вой.
– Этого еще нам не хватало! – недовольно пробурчал врач и потянулся за графином с наливкой.
– О чем вы, доктор? – не отрывая глаз от доски, осведомился Клим Пантелеевич.
– Собака воет – не к добру.
– Вот уж не знал, – усмехнулся присяжный поверенный. – Просветите меня на сей счет, не сочтите за труд.
– Да тут все просто: если воет носом кверху – к пожару, если носом книзу – к покойнику, ну и если ямы роет – тоже к покойнику.
– Надо же какая глупость! Собакой управляют инстинкты. Так, по крайней мере, считает первый русский нобелевский лауреат Павлов.
– Я с вами, Клим Пантелеевич, спорить не буду. Однако что бы вы мне сейчас ни говорили, но факты – вещь упрямая: четвертого дня, перед смертью архитектора Шеффеля, его пес, говорят, всю ночь выл.
– Это тот, что с лесов упал? – спросил Ардашев и переставил белого слона на поле с8, угрожая черному ферзю.
– Да, на Барятинской, вечером, в доме у купца Галиева. Этот особняк еще «Замком привидений» называют. Он под нумером сто числится.
– Эко вы хватили! Ладно, неграмотные ветхозаветные старушки так рассуждают, но вы-то – врач с университетским образованием – как можете верить в сей вздор?
– Да какой же это вздор, если о привидениях в замке даже в сегодняшнем номере «Северокавказского края» написали? – Эскулап обиженно покосился на адвоката и убрал ферзя из-под удара.
– Насколько я осведомлен, Шеффель оступился и сорвался вниз во время отделочных работ. При чем здесь призраки?
– Ага! Вижу, вы и в самом деле не читали эту статейку. А известно ли вам, дорогой Клим Пантелеевич, что в ночь после его смерти жители дома напротив, что под сто одиннадцатым нумером, видели, как в двух окнах третьего этажа правой башни появилась Апраксия – мертвая дочь прежнего хозяина, облаченная в подвенечное платье?
– Первый раз слышу. А что это за байка?
– Ну, не знаю, – пожал плечами Нижегородцев, – я бы не стал называть это «байкой», это самая настоящая беда. И случилась она ровно два года назад, как раз в день гибели архитектора. Вы о ней не слышали, вероятно, потому что все произошло еще до вашего приезда в Ставрополь. Прежний владелец – купец Щегловитов – человеком был весьма строгого нрава. А его восемнадцатилетняя дочь, напротив, – веселая и жизнерадостная хохотушка. После гимназии она уехала из Ставрополя и поступила на женские Павловские курсы. Потом вернулась домой. А тут певец итальянский с гастролями выступал. Вот в него она и влюбилась. Встречались тайком. Отцу, понятное дело, донесли. Скандал случился, тенору пришлось раньше времени из города убраться. Злые языки всякое про их роман судачили. И купец, чтобы не уронить честь фамилии и прекратить сплетни, решил выдать дочь замуж за солидного человека, вдовца, управляющего Ставропольским отделением Государственного банка, коллежского советника Якова Амосовича Выродского. А недавно выстроенный замок обещал подарить молодым. Только дочь – ни в какую. Но ее можно было понять, суженый был старше ее аж на целых тридцать лет! Плешивый такой сладострастник с узкими, вечно смеющимися глазками, – доктор махнул рукой. – Ладно, не будем нарушать врачебную тайну… Так вот, родитель, несмотря ни на что, оглоблю решил гнуть в свою дугу: «Выйдешь замуж за Выродского, и все!» А та в ответ: «Ни за что на свете я с этим старым упырем жить не буду!»
Скандалы и ругань тянулись до самого дня свадьбы. И утром, перед венчанием, выпила нареченная пузырек уксусной кислоты. Переполох! Меня вызвали!.. Я приехал. Смотрю, помирает Апраксия. И чего я только не делал! И воду с жженой магнезией ей вливал, и ледяные пилюли давал, но помочь бедолажке мог только господь, а он не смилостивился, и через несколько часов в страшных муках девушка скончалась. Отец ее в этом замке уже больше никогда не обретался. Да и не видели его в Ставрополе больше. Он сразу же уехал. Говорят, отправился в кругосветное путешествие. Особняк стерег слепой старик. Но через сорок дней после ее смерти жильцы окрестных домов стали замечать в окнах свет и женское лицо – белое, как известь. А несколько месяцев назад бакинский миллионер Али Таги Галиев дом-то у купца этого и приобрел. Где он Щегловитого отыскал – одному ему известно. Купил вместе со слепым привратником. Точнее сказать, пожалел старика и оставил у себя. Бакинец Галиев в Ставрополе недавно, но недвижимости нахапал – будь здоров! Есть у него и мельница, и гостиница, и ресторация, а вот средневекового замка еще не было. Жену с собой привез. Вы ее, случаем, не видели? – осведомился доктор и двинул вперед пешку.
– Нет, не доводилось.
– Нет, не доводилось.
– Зовут Ясмин. Восточная красавица: брови вразлет, глаза точно блюдца, стройная брюнетка… Правда, очень капризная мадам. Кстати, у нее с Галиевым тоже разница в возрасте немалая. Дом № 100 на Барятинской он ей подписал. Тут же пригласил архитектора, чтобы сообразно вкусу супружницы комнаты перестроить. Господин Шеффель носился с молодой хозяйкой с утра до вечера. Все угодить старался. Только уже ближе к концу работ мадам Галиева узнала от кого-то печальную историю своего нового гнездышка и закапризничала: не хочу жить в этом проклятом Всевышним месте. Муж уговаривал ее, уговаривал, да все без толку. И тогда, еще до окончания отделочных работ, дал азиат объявление в газеты о продаже. А тут, как назло, архитектор разбился. И – представьте себе! – случилось это несчастье как раз в день смерти Апраксии. Той же ночью ее призрак вновь появился в окнах верхнего этажа правой башни. Вот так. А вы говорите «вздор», «байка»…
– Так ведь и сейчас я своего мнения не переменил. – Ардашев поставил ферзя рядом с черным королем и добавил: – Простите, Николай Петрович, но вам шах и мат.
– Как это я не заметил? – рассеянно вымолвил доктор. – Заболтался совсем, потому и продул.
– А хотите пари? Я готов доказать, что никакого ревенанта[18] в этом замке нет и никогда не было? – хитро улыбаясь, спросил адвокат.
– Ящик мартелевского коньяку вас устроит? – запальчиво воскликнул Нижегородцев.
– Ого! Вот это ставка!
– А какой срок?
– Думаю, две-три недели хватит, – отхлебывая очередную порцию наливки, заключил присяжный поверенный.
– Что ж, тогда по рукам!
2
Дом № 100 по Барятинской и правда был необычным. На улицу он смотрел фасадом. Его левая закругленная башня напоминала шахматную ладью, а правая, квадратная, трехэтажная, возвышалась столбом. Обе башни соединялись двухэтажным переходом, разделяющим здание на северную и южную части. Вся постройка, стилизованная под готику, была выполнена в стиле модерн.
Ардашев дважды потянул за свисавшую сверху деревянную ручку и где-то внутри зазвонил колокольчик. Прошло почти полминуты, пока тяжелая дубовая дверь отворилась. На пороге стоял невысокий седой старик с широкими бакенбардами, вышедшими из моды еще лет пятьдесят назад. Но лицо его было гладко выбрито.
– Что вам угодно, сударь? – уставив мутный взгляд на адвоката, осведомился он.
– Я адвокат Ардашев. Слышал, что этот дом выставлен на продажу, это так?
– Да-с.
– Тогда я хотел бы осмотреть комнаты.
– Извольте, я вас проведу, – согласился привратник и впустил гостя.
Старик шел медленно, но уверенно. Было видно, что он прекрасно ориентируется в окружающей обстановке. На первом этаже размещались: выложенный мрамором вестибюль, гостиная, зала с тройным светом и кабинет, выходящий окнами в сад. Мебель сюда так и не завезли. Персидские ковры, поглощавшие звук шагов, успели постелить еще до продажи особняка.
Поднявшись на второй этаж, Клим Пантелеевич окинул взглядом потолок с лепниной: на нем виднелись следы недоделок, хотя строительные леса уже разобрали. Все пространство залы – от верхней галереи до самого низа – казалось грандиозным. «Упасть с такой высоты страшно», – подумал Ардашев. Дверь в комнату правой башни была открыта. Он вошел туда и осмотрелся. Комната как комната, ничего особенного: прямоугольная, с высокими потолками. Пол покрывал толстый ковер. Два окна смотрели на север и два на восток. Остановившись возле одного из них, Клим Пантелеевич достал складную лупу и принялся обследовать подоконник. Он коснулся указательным пальцем едва видимых крупинок, понюхал и даже попробовал их на вкус. Не найдя больше ничего, что заслуживало бы его внимания, адвокат покинул помещение. Но уже на лестнице он подобрал небольшой, размером с половину спичечного коробка, кусочек материи.
Все это время старик стоял у перил и, будто следя за гостем, медленно поворачивал голову. Со стороны могло показаться, что он и не слепой вовсе. Но внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что привратник определяет местоположение человека на слух.
– Если вас устраивает заявленная в газетах цена, то вы можете связаться с хозяином, – изрек он. – Контора господина Галиева располагается на Ярмарочной площади, рядом с магазином.
– Тут, как я слышал, претендентов на покупку и без меня хватает.
– Да как сказать, – вздохнул старик. – До гибели Степана Людвиговича были желающие. Один господин дважды захаживал: вечером четвертого дня и утром третьего. А теперь вот тишина.
– Хорошо, я подумаю, – ответил присяжный поверенный, спускаясь по лестнице.
Уже на улице Ардашев достал коробочку леденцов, выбрал красную конфетку и положил ее под язык. «Ну что ж, – мысленно проговорил он, – стало быть, пойдем в театр. Интересно, что там у них сегодня вечером?» Выбрасывая вперед трость, адвокат зашагал вверх к Театральной улице.
3
Театр в Ставрополе стоял почти напротив здания Окружного суда. Да и суд тоже считался местом интересных зрелищ. На процессах адвоката Ардашева всегда был полный аншлаг. Билеты раскупались задолго до начала слушания дела в судебной камере. Местные актеры на этот счет шутили: дескать, пора обратиться к председателю с тем, чтобы он разрешил поставить бенефис присяжного поверенного Ардашева в Окружном суде. Для этого предлагалось с утра до вечера слушать дела только с участием вышепоименованного защитника. Сообразно театральному обычаю весь сбор, за вычетом расходов, передали бы бенефицианту.
Но сегодня вечером в театре шел совсем другой бенефис. Публика собиралась рукоплескать Фаине Кривицкой. Тридцатипятилетняя актриса попала в местную драматическую труппу восемь лет назад и за это время успела снискать любовь местных зрителей. В первые годы ей доставались лучшие роли: Купавина в «Волках и овцах» Островского, Жульета в комедии-водевиле «Чудак-покойник, или таинственный ящик», и даже Лидочка Муромская в «Свадьбе Кречинского». Только время шло, и красота артистки постепенно увядала. Инженю ей уже было не сыграть. На таких ролях режиссеры жаждали видеть двадцатилетних красавиц. Нельзя сказать, что Фаина Иннокентьевна сидела без работы, нет. Она еще оставалась востребованной, хоть и прежнего внимания к своей персоне уже не получала. И бенефис, приуроченный к ее тридцатипятилетию, был очень кстати. Жизнь – пусть и ненадолго – снова могла наполниться цветами, подарками и новыми поклонниками (и не страшно, что немолодыми). Сегодня вечером актриса собиралась блистать в водевиле В.И. Хмельницкого «Актеры между собой, или Первый дебют актрисы Троепольской». По окончании ожидался литературный дивертисмент[19].
Клим Пантелеевич Ардашев с супругой подъехали к театру. Двухэтажное каменное здание, отстроенное еще в 1845 году, фасадом смотрело на улицу. Озябший старик в потертом пальто торговал у входа афишками. В гардеробе образовалась небольшая очередь, но сутолока продолжалась недолго. Вскоре Ардашевы уже заняли места. Присяжный поверенный специально взял седьмой ряд партера. Дело в том, что в местном театре партер насчитывал всего одиннадцать рядов, однако по какой-то неведомой причине (скорее всего, из-за досадной оплошности архитектора Григория Ткаченко) сцена располагалась выше обычного уровня, и зрителям первых мест приходилось смотреть снизу вверх. Неудобства заканчивались только на седьмом ряду. Всего имелось два яруса лож, а в третьем устроили галерею. Реомюр[20] у входа показывал двенадцать градусов. Пахло табаком, одеколонами Брокар и Раллэ, пылью и керосином.
Громко прозвучал первый звонок. Публика почти заполнила зал. Внутреннее убранство храма Мельпомены вполне соответствовало типичному провинциальному роскошеству: массивная дубовая лестница с широкими перилами, двустворчатая резная трехаршинная дверь, ведущая на балкон, расписанный сусальным золотом потолок с лепниной, ложи и кресла, оббитые темно-красным плюшем, керосиновые лампы с молочными абажурами и бордовый занавес с тяжелыми кистями. На нем угадывались очертания дворца с колоннами, каких-то кипарисов и лебедей, плавающих в пруду; по углам щерились театральные маски. Раздался второй звонок. Зрители поспешно откашливались. Степенные капельдинеры тушили лампы. Сбор был полный. Прозвучал третий звонок, и через некоторое время занавес колыхнулся и начал медленно подниматься. Со сцены подул ветер, и стало холодно, будто на улицу отворили все двери.
Из крайней ложи было видно, как в суфлерской будке, устроенной в виде широкой раковины, зажглась одна свеча, за ней другая. Заиграл оркестр. Мистерия начиналась…
Водевиль был простенький, в одном действии. Ардашев уже видел его в Петербурге. На сцене госпожа Кривицкая, облаченная в белое воздушное платье, вопрошала с наивной детской непосредственностью: