– Да запросто, – ответил ему в телефонную трубку Серега Иванченко, когда он ему позвонил через десять минут из своего кабинета, который прежде занимала Надя Головкова. – Город курортный. Сейчас горячий сезон. Квартира на набережной. Знаешь, сколько может стоить в сутки? Он мог съехать в какой-нибудь курятник, а хату сдать.
– Но он ее не сдал. Там никого нет, – неуверенно возразил Назаров.
– Значит, вот-вот подъедут. Ты просто, Серега, малость того… Перегибаешь! Тут не Дикий Запад, поверь. Нормальные люди живут, – принялся уговаривать его Иванченко вкрадчиво и миролюбиво. – Понимаю, Горелов тебе насолил когда-то…
Насолил!
Назаров мысленно выругался.
Он мучил его несколько часов подряд! Пытал! Он цеплял его за ключицу огромным рыболовным крючком и тащил по палубе яхты Беликова, намереваясь сбросить его за борт. Тащил, ступая босыми ступнями по его крови. И не передергивался, не брезговал. Просто втаптывал его кровь голыми пятками в отшлифованные доски палубы и улыбался. А когда Сергей терял сознание от боли, поливал его соленой морской водой. И ржал так оглушительно и так мерзко, что…
Что он не может поверить в его чистоту и невиновность! Он запачкан! В этом нет сомнений!
– Он не оставил ключей соседке, – мрачно изрек Сергей.
– Он мог договориться с жильцами и оставить ключи где-то еще, – фыркнул Иванченко.
– Он ничего не сказал Марии Лагутиной.
– А должен был?
– Он с ней дружен. И даже более того, как мне кажется. И сынок ее орал во все горло, что Степка сбежал.
– Да-а-а, сынок у Лагутиной свидетель авторитетный. – Иванченко противно хихикнул. – Ты у него еще чего-нибудь спроси. Он тебе расскажет!.. Ладно. Я тебя услышал. Ориентировка получена и будет запущена в работу. Ты это хотел от меня услышать?
– Спасибо, – скрипнул зубами Назаров.
Он честно не понимал, как так можно работать?! Совсем они тут, что ли, закостенели на местах?! Южное солнце их морит? Или курортная нега глаза застит? Один на пенсию собирается уже полгода и боится лишнее телодвижение совершить. Сидит целыми днями в кабинете, в окошко посматривает, зевает без конца и часы считает. Ну, еще на набережную может сгонять, на халяву чебуреков пожрать.
Иванченко тоже не активист. Сергей ему доступными словами, вразумительно о важности задания рассказал, а он оправдания ищет Горелову. Это нормально?
– А теперь ты меня услышь, Серега, – влез в мрачные размышления Назарова неожиданно сделавшийся очень серьезным голос Иванченко.
– Ну!
Иванченко вдруг сразу как-то замялся, потом принялся прокашливаться, вздохнул, выдохнул и говорит:
– Я хочу сделать предложение твоей жене Татьяне.
Опа! Это новость! Он вдруг почувствовал неприятный холодок в затылке. Сузил глаза, потеряв на мгновение способность различать предметы.
– Предложение? Моей жене? Татьяне?
– А у тебя есть еще какая-нибудь жена? – разозлился Иванченко и чертыхнулся: – Что ты, в самом деле, Серега! Я с тобой о серьезных вещах, а ты…
А он, идиот, всего лишь хочет найти пропавших в декабре прошлого года парней. Хочет разобраться в причинах смерти Нади Головковой. Ну и Беликову найти, какой бы противной она ему ни казалась. Это вещи не серьезные, так? Есть куда более серьезные. Например, постараться увести у него жену, пока он собрал вещи и съехал с квартиры. Насовсем или нет, неважно. Это никого в принципе не волнует. Главное – успеть! Урвать момент! Улучить минутку, так сказать!
Иванченко ведь это предложение имеет в виду, так? Предложение руки и сердца. Вероломного и подлого своего сердца! И…
Так, стоп! Он чего так разошелся? Он ничего не попутал? Он сегодня ночует у Саши, не забыл? У Саши Беликовой, к которой перетащил уже все свои свитера, рубашки, трусы. О которой грезил все эти десять лет. И которая приняла его сегодня без лишних слов.
Чего тогда взбесился? Заревновал? Вдруг вспомнил, что Таня все еще его жена? И еще сегодня ночью он спал с ней в одной кровати, слышал ее дыхание и видел сквозь ресницы, как она утром голышом промчалась из кровати в ванную. Страшно представить, что теперь за ее перебежками станет наблюдать не он, а Иванченко? И ему она станет готовить на завтрак запеканку? И прижиматься ночью голой грудью станет не к его спине, а к Серегиной? Страшно?
– Короче, Серега, я люблю твою жену. И хочу на ней жениться, – буркнул Иванченко и снова чертыхнулся. Помолчал. И опять: – Я люблю ее. И хочу, чтобы меж нами было все по-честному.
– Ага! По-честному!
Назаров невидящим взглядом уставился на прямоугольник окна, за которым буйствовало солнце, нагрев асфальт до предела. В нем вязли каблуки женских туфель и прилипали подошвы сандалий. Дышать в городе было нечем. И вдруг отчаянно захотелось все бросить к чертовой матери и уйти на яхте в море. А там на глубину, где все иначе, все по-другому. Где все неспешно и все неважно. И плюнуть на зарок, который дал себе десять лет назад. И начать снова тренировать. И начать с Саши. Она наверняка все забыла.
Покашливание в трубке вернуло его в реальность. Иванченко терпеливо ждал ответа. Ну что же…
– А когда шашлыком угощал у себя во дворе, еще не любил мою жену Таню? Или ждал моего нравственного падения? Сестру уговаривал меня соблазнить? Чтобы уж потом наверняка. Чтобы я от компромата не смог отвертеться и вас благословил.
Он сам не понимал, что говорит. Понимал, что никогда не вернется к Тане. Что рад тому, что сегодня станет ночевать у Саши. Но почему-то злился. Обидно было. Как будто его предали. Будто подлость какую совершили за его спиной.
– Сволочь ты, Назаров, – скрипнул зубами Иванченко. – Я хотел все по-честному. А ты оскорбляешь. Меня… Сестру… И как дальше в нашем городе жить собираешься такой сволочью?
И он бросил трубку. А Сергей просидел в кабинете без движения почти час. Слушал монотонное гудение маленького вентилятора, пристроенного в уголке на тумбочке, и не двигался.
Таня решила связать свою жизнь с Иванченко? Ну что же, это, может, и неплохо. Вопрос: она сегодня утром об этом знала? Ну, что свяжет с ним свою жизнь, знала или нет? Когда выбрасывала из шкафа в коридор его вещи, знала о том, что выйдет замуж за Серегу Иванченко? Или только предполагала? Так зачем был весь этот спектакль? Утро, начавшееся так мило с заботливого завтрака, расспросов, поглаживания по плечам. Зачем все это? Если, ребята, вы хотели по-честному, так и сказали бы все сразу. А не пускали по ветру его рубашки… Кругом ложь! И ничего честного!
Чьи-то шаги прошуршали мимо его двери. И снова стало тихо. И тут же к гудению вентилятора добавилось еще какое-то странное жужжание. Муха? Оса, случайно залетевшая следом за ним в кабинет? Жужжание было настойчивым, назойливым, отвлекало от мрачных размышлений.
Назаров шевельнулся, скосил взгляд. На столе жужжал его мобильник, поставленный на беззвучный звонок. На мониторе домашний номер Саши.
– Алло… – ответил он, правда не сразу.
Ему вдруг сделалось стыдно перед Сашей. Чего он размяк? Чего разозлился? Он уже сделал свой выбор. И неважно, кто из них первым решил: он жить без Тани. Или Таня жить без него. Неважно.
– Привет. – Саша протяжно вздохнула. – Ты у себя?
– Да. Работаю, – соврал он.
Последний час он дико злился. На Таню, Иванченко, на себя заодно, не способного определиться в своих чувствах и желаниях.
– Знаешь, может, я приеду к тебе. Подожду, пока ты закончишь? – вдруг предложила она.
– Ко мне, в смысле, на работу?
– Ну да… – произнесла она менее уверенно. – Нельзя?
– Да нет, приезжай, все нормально.
Он вдруг вспомнил, что оставил в машине купленные у Лагутиной овощи, и поморщился. На такой жаре картошка сварилась уже в пакете, помидоры наверняка полопались, а зелень завяла.
– Потом, может, поужинаем где-нибудь. Я тут овощей купил, да забыл в машине, что там теперь с ними, можно только догадываться. Приезжай, – уже более уверенно предложил он.
– Сережа… Если я тебе что-то скажу, ты не сочтешь меня сумасшедшей? – странным тихим голосом поинтересовалась Саша.
– Говори.
И подумал, что если она решила сказать ему, что сильно любит, то тогда сошли с ума они оба. Ему стоило услышать ее голос, как сразу забылось вероломство сладкой парочки, где главной действующей фигурой выступала его жена. И странное неприятное чувство – смесь из обиды и ревности – испарилось.
– Я так рада, что ты будешь ночевать у меня. Так рада, – часто дыша, проговорила Саша. – И даже не потому, что я… Ну, что ты… В общем, может, это нервы, может, расшалившееся воображение, но минувшей ночью мне казалось, что по дому кто-то ходит. И кто-то стоял возле двери моей комнаты. Я слышала дыхание. Или… Или мне это казалось. Но было очень страшно!
– Ты включила камеры перед сном?
– Да!
– И что на них?
– Ничего. Ночной записи почти нет.
– То есть?
– Последнее время, которое зафиксировано, – половина второго ночи. И все! Больше записи нет.
– И что на них?
– Ничего. Ночной записи почти нет.
– То есть?
– Последнее время, которое зафиксировано, – половина второго ночи. И все! Больше записи нет.
– Почему?
– Камера остановлена.
– Кем?
– Не знаю. Я ее не останавливала точно, – она снова протяжно вздохнула. – Мне страшно, Сережа.
Он вскочил с места и быстро зашагал к двери, на ходу решив, что на сегодня его рабочий день закончен. Плевать ему! Им всем плевать, и ему тоже! Он должен быть рядом с Сашей. Рядом, постоянно, навсегда!
В ее доме происходят странные вещи. Люди бесследно исчезают среди бела дня, сама собой останавливается камера видеонаблюдения. Кто-то ходит по дому ночью, дышит под дверью ее комнаты.
– Саша, ты сейчас где?! – заорал он не своим голосом, влезая в салон машины, превратившийся в хорошо прогретый духовой шкаф.
– Я? Сижу на кухне, – растерянно отозвалась Саша. – Смотрю в окно. Все тихо. Никого нет.
– Выйди на улицу немедленно! На улицу, за ворота! Я еду!
Глава 21
Милое прелестное дитя! Нежное, чистое, прелестное дитя! Даже странно, что у мерзкой тетки, творившей грязные паскудные вещи, родилось и выросло, не запачкавшись, такое прелестное дитя. Кажется, даже в смерти это милое дитя будет нежнейшим и прекрасно пахнувшим. Не то что ее мать, которая принялась смердить уже через три часа после смерти.
Вспомнив, как пришлось паковать в пластиковый мешок ее одутловатое мгновенно завонявшее тело, потом тащить его на себе, он передернулся. Славно, что все позади. Славно, что девочка осталась совсем одна в большом доме. Кажется, она даже не до конца осознает всю меру опасности, которую представляет для нее пустой огромный дом.
Милое наивное дитя! Он видел через окно, как она идет в ванную в одних трусиках и лифчике. Дорогом, ажурном, не скрывающем пятнышки сосков. Нежнейшая кожа показалась ему мрамором в приглушенном свете ночных светильников, развешанных по стенам. Она вошла в ванную комнату и, глупенькая, не заперлась. Сочла, что, раз она дома одна, ей ничто не грозит. За ней никто не подсмотрит.
А вот и нет! А вот и нет! Как завопил бы этот проклятый слюнявый идиот, раздражавший с каждым днем все сильнее, все острее.
Он подсмотрит за ней! Он! Невидимый, вездесущий, неуловимый, умный!
Он так и сделал. Открыл своим ключом, а он был у него давно. Копию было сделать совершенно несложно. Вошел в одних носках в дом, оставив обувь в пакете за порогом. Дошел до ванной комнаты, зная, что здесь он не попадет в видеокамеры. Тихонько потянул на себя рукой в перчатке неплотно прикрытую дверь. И долго любовался тем, как моется прелестное создание за пластиковыми прозрачными дверцами душевой кабины.
Шуршала вода. Огромная мохнатая мочалка медленно ползала по ее рукам, плечам, груди, животу, залезала между ног, потом терлась о колени. Пена клочьями сползала с ее тела, спутанные пряди волос метались по спине, когда она снова намыливалась.
Так же будут они метаться по ее спине и плечам, когда он ею овладеет, думал он, с силой стискивая зубы и борясь с диким желанием наброситься на нее прямо сейчас.
Она же станет сопротивляться! Она обязана это делать! Она же не шлюха, как ее мать! Она чистая, непорочная, поэтому станет плакать, стонать и сопротивляться. А он будет мять ее, тискать, ломать, он…
Он не выдержал и убежал, почти не заботясь о том, что производит много шума. В душевой кабине за плеском воды ей ничего не было слышно. Он вышел на улицу, запер дверь и пересидел в кустах. Пересидел свое агрессивное желание, едва не погубившее все его планы насчет этого милого создания. Потом, когда она улеглась и уже уснула, он снова вернулся. Сначала камеры. Он быстро справился с записью своих путешествий по дому, когда он перебирал ее вещи, нюхал их, трогал языком. Остановил записи на половине второго и все отключил. А потом стоял под дверью ее спальни и слушал, как она дышит.
Она спала и не знала, что он совсем рядом! Спала – милая, чистая, безгрешная. И он, могущий овладеть ею прямо во сне, не сделал этого. Он просто стоял и слушал ее дыхание. И представлял ее белоснежное тело под простынями. Представлял, как раздевает ее. Как наблюдает ее страх, ломает ее сопротивление, потом долго успокаивает, убаюкивает, чтобы после снова разбудить и снова взять ее – уже покорную и смирившуюся. И вдруг решил, что сделает это следующей ночью. Непременно сделает! Он не мог дольше ждать и сдерживаться. Он на пределе!
А утром, задремав в тех же спасительных густых зарослях кустов, он услышал шум мотора. И увидел этого урода ныряльщика, хозяйски ступающего по красивой извилистой дорожке. Тот сначала просто вошел в дом. А потом перетащил в него все свои вещи!
Сволочь! Грязный потаскун! Он что задумал? Что? Совершить с этой милой девочкой то, что не сумел десять лет назад? Он собрался здесь поселиться, чтобы ее обесчестить?
Не-е-ет! Не-е-ет! Этого не будет! Этого не будет! Он не допустит!
Прошло часа три, а может, и четыре. Он не взял с собой часов. Мобильник остался отключенным дома. Зачем он ему? И он, кажется, задремал. Он же почти всю ночь не спал, оберегая ее сон и блуждая по ее дому. А когда проснулся, то увидел ее – стремительно выбегающую на крыльцо. Видимо, стук ее каблучков и разбудил его.
Интересно, что случилось? Чего она так испугалась? Почувствовала его присутствие под своими окнами? Может, он захрапел? Черт! Так же нельзя, надо себя контролировать, иначе он все провалит! Или она каким-то образом догадалась, что он был ночью в ее доме? Он где-то наследил?
На Саше было легкое льняное платьице до колен горчичного цвета, босоножки на маленьких каблучках, в руках небольшая сумка. Волосы растрепаны, будто она не имела времени причесаться.
Странно… Она же давно проснулась. Пила кофе, он видел из кустов через их большое окно. Чего тогда выскочила из дома без прически? Странно…
Саша между тем почти бегом добралась до калитки, вытащила телефон из сумочки и кому-то позвонила. Интересно, кому?
– Алло! Сережа! – крикнула она довольно громко.
Будто знала, что он сидит в кустах и подслушивает, будто специально его дразнила.
– Да, да, я на улице, – кричала Саша не только для ныряльщика. – Хорошо, в дом не пойду. Хорошо. Буду ждать тебя!
Назаров что-то понял? Что-то прочувствовал? Видимо, да. Поэтому он велел Саше бежать из дома и ждать его за воротами. Потому что там ее никто не обидит. Потому что там она на виду.
Логично…
Он завозился в своем растительном убежище. Вытянул ноги, потянулся. Зевнул с хрустом. Пора было выбираться. Неизвестно, с каким подкреплением прибудет сюда этот сраный ныряльщик. Может нагнать целую команду, и они станут обыскивать тут все. Заглянут под каждый кустик. Под каждую травинку. И найдут его. А нельзя, чтобы находили. Потому что у него еще не был осуществлен его план. А он его осуществит непременно. Он в этом был уверен. Не спрячет ее никуда от него Назаров. Никогда не спрячет. Он все равно ее найдет, все равно.
На таких оптимистичных нотах, широко зевая, он полез из кустов…
Глава 22
Саша стояла под палящим солнцем, тиская сумочку в потных руках, но жары почти не чувствовала. Ее колотило от страха. Сначала она не поняла, чего так перепугался Сережа. Просто рассказала ему о своей мучительной бессонной ночи, о своих страхах и подозрениях. Думала, он высмеет ее. Посоветует пить на ночь снотворное или что-то типа того. А он вдруг сильно перепугался и велел ей бежать из дома на улицу. И ждать его там, за калиткой. Плохо соображая, что ей это может дать, она быстро собралась, выбежала из дома, с подозрением покосилась на шевелящиеся кусты сильно разросшейся гортензии и рванула за калитку.
Почему кусты гортензии так шевелились?! Ветра же нет! Полный штиль! Может, собаки какие-то бродячие или коты? Или кто?!
Она выскочила за калитку, толкнула ее ногой, защелкивая замок. Убрала телефон в сумочку, и только там, за забором, переведя дух, она наконец поняла, чего так испугался Сережа.
Мама! Ее мама исчезла из их дома! Белым днем исчезла, будто ее и не было никогда! Только что вот, кажется, она сварила что-то им на ужин. Выпроводила из своей спальни этого мерзкого извращенца Илюхина. Присела, возможно, с журналом в гостиной, потому что ее очки были именно там, и именно на журнале лежали. И вдруг ее не стало! Вообще не стало! Ни следа от нее не осталось!
Как такое возможно?!
Именно поэтому перепугался Сережа, когда она рассказала о шагах, которые чудились ей всю минувшую ночь в доме. И о дыхании, судорожном, шумном, что слышалось ей под ее дверью. Она, конечно, заперлась на ночь и даже тумбочку пододвинула к двери. Но что это? Это не преграда на пути преступника. Сама дверь разлетится в щепки, вздумай он напасть.
Солнце жгло макушку, по спине между лопаток струился пот, ладони она без конца вытирала о платье, но ее почему-то трясло. Стоило представить, что минувшую ночь она, возможно, провела под одной крышей с убийцей мамы, как ее начинало колотить, будто от ледяного холода.