— Разотрешься. Руколова тебе массаж сделает.
Чугун помотал головой.
Врет, подумал Аксён. Врёт, собака, ничего у него не болит. А у Тюльки колено распухло уже хорошо. И посинело.
— Я не могу, я тебе серьезно говорю…
Чугун продемонстрировал бледную поясницу с красными прожилками. Аксёну захотелось как следует пнуть его в эту поясницу, чтоб полетел он с насыпи, кувыркаясь, калека.
— У меня грыжа ведь, ты знаешь…
Про грыжу Аксён ничего не знал.
— Мне вообще поднимать тяжелое нельзя, она может выставиться…
— Сволочь ты, ничего у тебя не выставится.
— Я тебе говорю — у меня грыжа, я тебе показать могу!
Чугун вскочил и принялся распускать ремень на брюках.
— Не хочу я смотреть на твою грыжу!
— Покажи грыжу… — пробормотал Тюлька.
Глаза у него медленно сходились к переносице и наливались красным. Тащить на руках Тюльку Аксён больше не мог. На плече… Тюлька был слишком костляв и скатывался.
— Повезу тебя на закорках, — сказал Аксён. — Слышишь меня?
— Слышу…
— Помоги, сволочь, — Аксён повернулся к Чугуну.
— Помогу, сволочь.
Чугун помог.
— Держись за шею! — велел Аксён.
— Пусть Чугун грыжу покажет…
— Да пожалуйста…
Грыжа действительно имела место. Мерзкая и бледная, и тоже в прожилках, Аксёна чуть не стошнило. Тюлька принялся хихикать и трястись.
— Держись, говорю! — Аксён ткнул локтем.
Тюлька сжал руки, Аксён пошагал по шпалам. Через два столба началась тропинка, и они с Тюлькой спустились вниз, Чугун с грыжей отстал, брел, ругаясь, что этот перенос надолго уложит его в постель, грыжа явно воспалится, понадобиться операция, возможно ему даже дадут инвалидность…
Аксён подумал, что если такому гаду, как Чугун дадут еще и инвалидность, это будет совсем уж несправедливо, бесплатно в пригородном ездить будет, сволочь. Поэтому он сказал:
— Теперь понятно, почему тебя Руколова к себе не пускает. Кому ты нужен, с грыжей-то?
Чугун заткнулся.
Они спустились с насыпи в лес. Тяжело. Тюлька был легкий, но неудобный. Иногда он то ли засыпал, то ли отключался, и начинал сползать, Аксёну приходилось его придерживать, это все очень усложняло. Однако, постепенно Аксён приноровился, пристроил Тюльку на плечах поудобнее и шагать стало легче. Чугун стал отставать. Дышал громко, с хрипом, постанывал, всячески показывая, что ему трудно.
Сволочь. Настоящая тупая сволочь, разобраться со сволочью, но это потом.
— Пришли почти, — подал голос Тюлька, — вон то дерево я знаю…
Аксён промолчал. Плохо. Болел живот и плечи, легкие лопались, болели даже глаза, ничего, меньше километра осталось, можно дыхание даже задержать…
— Стойте… — прокаркал Чугун. — Стойте, придурки…
Аксён остановился. Пусть так, даже лучше.
— Ну? — он пытался восстановить дыхание. — Что тебе?
— Там… дома… не болтайте… Тюлька, ты слышишь? Ты бродил по лесу и влетел в капкан. Понял?
Тюлька прохныкал что-то утвердительное. Аксён промолчал.
— Ты что молчишь? — прохрипел Чугун. — Ты меня слышишь?
Аксён сказал, что слышит, после чего рекомендовал Чугуну идти поглубже, и делать покруче.
— Хуже будет, Аксён, поверь мне… — мерзким голосом сказал Чугун. — Сам знаешь, со мной чревато…
Аксён повторил, куда и что. И даже полегче чуть стало. И подумал еще — хорошо, что дом на самом краю стоит, все-таки удобно.
Он втащил Тюльку на крыльцо, пинком вышиб дверь, влетел в зал.
Мать разгадывала кроссворд, охнула. Аксён положил Тюльку на диван, сам опустился рядом.
— Этот придурок покалечился, — сообщил появившийся следом Чугун. — Ты смотри, Вер, копыто ему как разворотило.
Чугун засучил Тюльке штанину.
— В больницу надо… — выдохнула мать. — За машиной надо бежать, к Мишке…
— Никуда не надо, — негромко сказал дядя Гиляй.
Он появился из-за спины Чугуна. На лице скука.
— Да… — протянул он. — Красиво разбацано… Не, Любка, не следишь ты за своими пацанами…
— Гангрена может начаться, ты посмотри только…
Глаза у матери блестели пластмассово, говорила одно, а глаза были другие.
— Надо прорезать, — дядя Гиляй зевнул. — Часа через полтора поздно уже будет.
— Одурел совсем, — сказала мать. — Давайте машину…
Но пусто, совсем пусто, сквозь стекло.
— Заткнись лучше, — зевнул Гиляй. — Заткнись. Дура…
— Может на самом деле лучше в больницу? — предложил Аксён.
— В больницу…
Дядя Гиляй пустился шарить по карманам.
— В больницу, говоришь… В больницу хорошо, правильно… В капкан попал, скажете. А в больнице спросят — где это Славик Аксентьев умудрился по весне влететь в капкан? Где он попал в капкан?!
Гиляй резко выбросил руку, схватил Аксёна за нижнюю губу.
Было больно, Аксён дернулся, но дядя держал хорошо, крепко.
— Где он в капкан попал? — повторил дядя.
— Гиляй, отпусти его, — сказала мать равнодушно.
Гиляй отпустил, Аксён вытерся, на лице остался табачный след от крепких дядиных пальцев.
— Я скажу, где он попал в капкан, — Гиляй закурил. — Они наверняка грабили дачи. А дачник сейчас злой, особенно столичный… Московские дачи чистили?
Аксён промолчал.
— Понятно. Они чистили московские дачи, и Слава попал в капкан. Дурачье. Вот дурачье-то! Надо было попробовать сначала палкой…
— У него кровь там в коленко натекает, — перебил Аксён. — И дальше будет натекать…
— Ты что… — дядя хотел выругаться, но замолчал.
Огляделся.
— Где этот болван? Чугун где?!
Показался Чугун.
— Тащи самогон! — рявкнул дядя Гиляй.
Чугун исчез и через минуту явился с бутылкой.
— Для себя берег…
Но дядя уже выхватил посуду, выдрал пробку зубами и приступил к Тюльке.
— Славик! — улыбнулся дядя Гиляй. — Славик, сейчас будет немного больно…
Дядя щедро полил колено Тюльки самогоном. Затем он полил самогоном руки, и ножик, а потом перехватил Тюльку за ногу, и воткнул лезвие ниже колена и потянул вверх. Кожа разнеслась, потекло розовое, и колено спало, и Гиляй снова полил из бутылки, Тюлька дергался и скрипел зубами.
Гиляй утек и вернулся с бинтом и шприцами, он вколол пилюльку в тюлькино бедро, и тот растянулся, зашевелился, зевнул.
Дядя поглядел на Аксёна.
— Все хорошо, — сказал Гиляй. — Все нормально. Полчаса и баю-бай. Через пару дней запрыгаешь как новенький. Славик, я тебе костыль вырежу, будешь как настоящий пират! Тебе нравятся пираты?
— Нравятся… И саблю еще…
— И саблю, — заверил дядя Гиляй, — какой же пират без сабли?
Тюлька сказал еще что-то, уже неразборчивое. И все, уснул.
— Завтра суп сварю, — сказала мать к чему-то.
Чугун сидел на крыльце. Курил и хлебал прямо из горлышка. Это было даже лучше.
Он не успел обернуться, Аксён ударил его кулаком. В затылок. Сильно и подло, но с Чугуном нельзя было по-другому, по человечески Чугун не понимал.
Чугун поплыл. От удара, и от самогона, от всего. Он поднялся и, матерясь, двинулся на Аксёна. Тот не стал терять времени. Левой в печень, затем сразу правой, в подбородок. Коротко и плотно. Чугун рухнул вперед, лицом на ступеньки. Попробовал подняться, но Аксён добавил еще. Так, чтобы было завтра, что вспомнить. Чугун расплылся.
Затем ногой. Аккуратно, в ребра. Чтобы болело долго, а повреждений не случилось. А если бы и случилось — плевать, Аксён добавил еще.
Чугун сел.
— Я тебя прощаю, — сказал он. — Я слишком устал сегодня, не хочу драться…
Чугун дотянулся до самогона.
— Знаешь, брателло Аксель, возле железной дороги что-то происходит… необъяснимое…
На крыльце появился дядя. Отобрал у Чугуна бутылку, отхлебнул.
— Мы тоже всегда дрались, — сказал Гиляй. — С братаном. У него характер был… тоже. Иннокентий очень похож… Знаешь, Иван, с возрастом люди меняются.
Дядя налил самогона в ладонь, протер шею и добавил:
— Но не все.
Тюлька поднялся на следующий день. Дядя Гиляй снял бинт, нога выглядела уродски, синяя, в кровопотеках. Но по краям раны уже начала нарастать молодая кожа, короста не загнила, Гиляй потыкал пальцем в кость ниже раны, удовлетворенно хмыкнул, и сказал, что на Тюльке заживает все как на жирафе. Мать выглянула из-за плеча дяди и вспомнила, что в два года Тюльке прищемили руку, да так, что слезли все ногти — и ничего, через неделю выросли новые.
Это все от экологии, заметил Чугун, экология у нас хорошая. Дядя Гиляй взглянул на него через щур, и Чугун растворился.
Мать притащила зеленку, дядя Гиляй и на нее посмотрел. Он сказал, что никакой зеленки не надо, мух сейчас нет, пусть так хромает, заживет быстрей, на воздухе-то. И вообще лучше больше ходить, для кровообращения. Тюлька тут же начал ходить, как робот, нога у него не сгибалась, все вместе — несгибающаяся нога, короткое пальто, грязная шея — все производило унылое впечатление. Нога скрипела. Громко скрипела, Аксён понимал, что скрипит совсем не нога, а половицы, но от впечатления отделаться не мог, и жить не хотелось. Туго было жить, через стену, прилагая усилия.
Потом Тюлька устроился на крыльце и разглядывал свою новую ногу с интересом. Аксён сидел рядом, молчал, смотрел в лес и совсем ни о чем не думал. Через полчаса появился Чугун, он притащил Тюльке игрушку. Непонятно откуда, вряд ли он успел бы в город смотаться, раздобыл где-то здесь. Китайские гонки. В смысле, сделанные в Китае. Автодром. Машинки, маленькие, в четверть спичечного коробка, они с верещанием бегали по спирали, а внутри самого устройства шизоидно завывали китайские голоса. Тюлька включил свой адский агрегат, уставился на карусель и впал в транс. Аксён тоже впал, машинки бегали по кругу с тупым ослиным упрямством, вверх медленно, вниз быстро, вверх медленно, вниз быстро.
Очнулся Аксён минут через пятнадцать, на крыльцо вышла мать и отключила аппарат. Тюлька поднялся и отправился к себе, и лег. Аксён остался. Три дня. Возможно, четыре.
Чугун. Здоровехонек, отметил Аксён. Как новенький даже. Вчера я его неплохо разрисовал, а сегодня уже ничего — ни фонарей, ни ссадин. У Чугуна морда такая — крепкая, коричневая, шкура толстая, как у монгола, будто всю жизнь в седле провел. В Аксентьевых Чугун не пошел, смугленький. Бабушка его и сейчас Чугунком зовет. Только не Чугунок он уже.
Чугун сел рядом, закурил.
Кажется, у них еще был брат. Аксён точно не знал, с матерью бесполезно разговаривать, Чугун говорил, что брат был, но его забрали в космонавты. Бабушка как-то проговорилась, что тоже. Старший, старше чем Чугун. Что-то с ним стало, точно не известно. Давно уже. Аксён иногда представлял его. Ну, самого старшего брата.
Как они бы с ним жили. Как он бы уходил с утра на работу и приходил бы вечером. Нет, даже не приходил, приезжал на мотоцикле. И они на рыбалку бы. И в Кострому. И еще куда.
Чугун закашлялся, но сигарету не бросил, затягивался в промежутках, плевался желтой слюной. Кончилось это тем, что сигарета сломалась, Чугун разочарованно вздохнул и сказал:
— Короче, Аксён, тут дело есть…
Глава 22
Мороз. Пар изо рта, в умывальнике вода покрылась льдом, Аксён разбил его тюбиком от пасты. Достал неровную пластинку, похрустел. Стал чистить зубы.
Чистил долго, с кровью, пока не стало больно, а на щеке с правой стороны вздулся пузырь.
Руки дрожали. Аксён с удивлением на них поглядел. Руки у него не дрожали уже давно. Он закрыл глаза и потрогал себя за нос. Получилось. И день дрожал. Не дом, не воздух, дрожал весь день. Аксён потянулся, хрустнул плечами.
Возник дядя Гиляй, втянул воздух. Звук получился как пылесосный — такой «псыыы», хищный и жадный.
— Тушенка, — сразу определил дядя Гиляй.
И, пропылесосив воздух еще, добавил:
— Говяжья. Высший сорт, его слышно… Много взяли?
— Не знаю… Я не ходил, Чугун сам. Варит…
— Отлично! — дядя похлопал себя по брюшку. — Жрать хочу! У меня тоже — ночка была не из легких. Ты как, Иван? Перекусим?
— Не хочу…
С утра Чугун готовил. Сбегал к Крыловой, купил рожков. Много килограммов пять. Развел во дворе костер, поставил эмалированное ведро, залил водой, вскипятил, засыпал макароны, тушенку и пачку какой-то перечной дряни. Макарон и тушенки в котелке было поровну, макарон даже меньше. Стоял, мешал палкой. Потом Чугун ел.
Так тупо ел, накладывал черпаком в миску, заливал кетчупом, майонезом, и ел. Четыре миски, живот у него выпятился, пришлось распустить ремень, Чугун сделался добрым и медленным. Вечером он собирался продать пару ящиков Крыловой и теперь пребывал в хорошем настроении. Сидел в зале, слушал телек. Вскрытые банки стояли вокруг, из некоторых торчали вилки.
Пахло мясом.
— Нормально взяли, — сказал Чугун дяде. — Пять ящиков, да еще вдоль дороги валяется… Завтра пойдем собирать…
— Не боишься? — дядя Гиляй обвел взглядом великолепие.
Чугун отмахнулся.
— А, — он плюнул в пустую банку, — дорога длинная, где разгрузили — и не найдешь… Тамга.
— Что? — не понял Гиляй.
— Пошлина, — пояснил Чугун. — Они по нашей земле ездят, вот мы и прикрепляемся… Плата, короче. Все должны платить…
— А если охрана?
— Да нет никакой охраны… Уже давно нет никакой… И вообще, расходы на разворовывание включены в стоимость продукта, это тебе каждый экспедитор скажет… Мы же по человечески берем, не упыри…
Дядя Гиляй достал из коробки банку, с сомнением потряс, разрезал поверху ножичком, стал выковыривать желе.
— Хорошо здесь у вас жить, — дядя Гиляй щурился, — железная дорога рядом бежит, а ты только руки подставляй. Нет, раньше все не так было просто…
— Раньше всех в психушку сажали, а теперь наоборот, — заявил Чугун. — Теперь лучше, главное, с мозгами…
Он утвердительно постучал себя по голове.
— В марте Косой со своими уродцами тоже лазил, — сказал он. — Скинул восемнадцать ящиков. Притащили домой, а там ананасы рубленые.
Чугун рассмеялся.
— Ну, они сначала обрадовались, давай жрать. Целый день жрали, отравились нафиг, ананасы, оказывается, нутро разъедают, ну, если много съесть. Потом на самогон пришлось переделывать. Так что с умом надо. Я вот с умом, я по бульку могу различить, даже не по бульку…
Чугун рассказывал, как он умеет различить даже не по бульку, а по смещению внутри, что в банке — ставрида в масле, свинина тушеная, зеленый горошек, или каша с говядиной. Но даже этот навык часто не требуется, Чугун может определить содержимое по первому прикосновению, по структуре жести, если, конечно, не фальшак…
Аксён поежился. В животе шевельнулся жгучий кулак. Давно его не было, и даже почти забылся, а сейчас вдруг опять…
Гадость.
— …Брателло накормит, — разглагольствовал Чугун, — брателло знает дело…
— Тюльке тушенка не помешает, вообще-то, — заметил дядя Гиляй. — Ему сейчас питание усиленное нужно, кровь нужно восстановить…
Чугун согласно помотал головой и свистнул. Тюлька появился через минуту. Сначала в дверь просунулся облезлый костыль, затем перемотанная нога, затем Тюлька. Он тут же облизался и уставился на тушенку.
— Мой дорогой младший брат, — Чугун сделал приглашающий жест, — заходи, угощайся. Тебе ведь кровь нужно восстанавливать, кушай.
— Много ему не давайте, белковое отравление может случится, — напомнил дядя Гиляй.
Тюлька быстро прихромал к столу, схватил банку, схватил вилку, принялся есть. Чугун наблюдал с ехидцей.
— Пора тебе, Тюлька, поменять родовое имя, — сказал он. — Что ты у нас все Тюлька да Тюлька, детский сад какой-то… Теперь ты у нас будешь Говядо… Говя…
— Чугун, — перебил Аксён, — хватит, пусть поест просто.
— Вот и я говорю, пусть поест… Ешь, Тюлька, ешь. Могу поспорить, больше пяти банок не съешь…
— Да я десять могу…
— Слабо тебе, хромыга…
В сердце опять погорячело. Аксён осторожно потрогал грудь ладонью, кожа была холодной. Душно, слишком много мяса вокруг.
Аксён выбрался на воздух.
Стало легче, он направился к линии, надо же было куда-то идти, не в лес же. На перроне скучала Юрьиха. Поездов в ближайшее время не ожидалось, Юрьиха заявилась то ли со скуки, то ли по инерции, стояла, обвешенная мелкой сушеной рыбой. Обычно она торговала в Монако, но сейчас, видимо, выгнали.
Ларек Крыловой тоже закрыт. Рядом бревно. Толстое, полированное, видимо, Крылова притащила его вместо скамейки. Аксён улегся. Еще один день. Протянуть до темноты. Не возвращаясь домой.
Он попробовал думать о будущем. Чем он займется через неделю или через месяц. Через неделю будет апрель, через месяц май. В «Светлой Силе» в прошлом году писали про поезд времени. Будто ходит по всем дорогам такой поезд, что-то вроде машины времени. Садишься в него и засыпаешь. Спишь, сколько получится, и просыпаешься на нужной станции. В самом счастливом моменте своей жизни. И живешь там вовсю.
Многие этот поезд видели. Иногда он как сверхскоростная «Стрела», иногда как просто скоростная, с мытыми вагонами «Россия», иногда как обычный пригородный, чумазый и бестолковый. Билетов не надо, пускают так.
Только за один день там, платишь месяцем здесь.
Нет, некоторое время он еще ходил в школу. И учился даже хорошо. И уже почти не дрался, с кем ему было драться? Было все как раньше, встреча утром, расставание вечером, школа. Но он уже чувствовал приближение.
Иногда утром она не улыбалась при встрече, или улыбалась не так, или прятала глаза, или молчала в тех местах, где обычно смеялась.
Он понимал. Это возраст, думал он. Это надо пережить. Пройдет время, совсем немного, и появятся новые интересы. Снова будет хорошо.
Она стала ездить на соревнования. В область, а два раза даже в Москву. И когда он встречал ее на перроне…
Раньше она целовала сначала его, а потом уже отца. Теперь было наоборот. Но Новый Год они встречали вместе. В Ломах. С хлопушками, с бенгальскими свечами. С настоящим шампанским.