Но была другая радость. Тепло от близких и дальних. Я писала в социальных сетях и чувствовала, что за меня переживают. Эта поддержка была не просто крестиками и словами «соболезную», она и правда ощущалась.
Это ощущение, что людям вокруг не все равно. Не все равно даже людям, которые со мной соприкасались по работе. Удивительно получилось, что мой младший уже после своей смерти подарил мне несколько близких людей. Тех самых, которым было совсем не все равно, когда я писала что-то невнятное в фейсбуке.
Так что… жизнь продолжается. И любовь. Я не знаю, что такое «пережить смерть ребенка».
Это невозможно «пережить». Невозможно об этом вспоминать спокойно. Но я знаю, что с этим можно жить дальше. Жить, улыбаться и стараться любить. Не забывать и стараться быть благодарной. Богу, маленькому человеку трех месяцев от роду и всем тем, кто был и есть рядом.
Пасха – о любви и жизни
«Христос воскресе!» – это не дежурное приветствие православных сорок дней в году, а радостная весть о том, что смерти больше нет. Даже когда кажется, что она есть. Даже когда кажется, что она неизбежна. Христос воскрес – и когда-нибудь настанет день нашего воскресения и встречи со всеми, кого мы любим.
У меня было много разных пасхальных ночей и дней. Была Пасха в банальном египетском отеле. С какими-то странными и неуместными пьяными «Христос воскрес» от соотечественников ночью.
Были пасхальные ночи в подростковом возрасте у телевизора с прямой трансляцией службы.
Была одна рабочая Пасха в храме Христа Спасителя, после окончания службы в котором я быстрым шагом шла в родной храм, обмениваясь с прохожими этими самыми прекрасными словами.
Были и самые обычные пасхальные ночи. С приходом в храм незадолго до крестного хода, с тихой радостью при первых «Ангели поют на небесех…» и таким радостным и долгожданным ответом всего собравшегося народа: «Воистину воскресе!»
Но в прошлом году все было не так. В пятницу перед Страстной меня выписали из роддома. Одну. Сын остался в реанимации без каких-то особых перспектив.
Погода в Москве была не весенняя. У нас дома все не заканчивался ремонт, и мы с мужем и старшим сыном жили у свекрови.
Новости из реанимации были каждый день разные и противоположные. То поставили более легкий, совместимый с жизнью диагноз и пообещали, что приедет врач из больницы святого Владимира для решения о переводе к ним. То приехал врач и сказал, что проблема не по их профилю.
И мы опять оказались в точке отсчета – непонятный диагноз, неясные перспективы, и никто брать не хочет. А в роддоме уже сделали все, что можно.
В Великий четверг мы все же смогли переехать домой. Одна проблема, вытягивавшая нервы и силы на протяжении нескольких последних месяцев, решилась.
А потом была суббота, которую я не помню. Наверно, ходила к детке. Наверно, что-то прибирала дома. Это была совершенно неправильная Страстная и совершенно неправильное настроение. Я не пекла куличей, хотя люблю это дело. Я не была ни на одной службе Страстной, хотя все они важные и любимые.
Да и Великий пост был неправильный. Начался он, помню прекрасно, с шоколадной конфетки в кабинете у врача. Именно тогда и обнаружились проблемы с состоянием ребенка. Но до родов и обнаружения настоящих проблем было еще много времени…
Очень хотелось верить. Верить в то, что мы все победим, что сможем как-то жить и радоваться. Хотелось верить врачам, когда те говорили что-то ободряющее.
Ободряющего было мало. Например, детка не открывал глаза. Глаза моего старшего были моим первым впечатлением материнства. Мне поднесли детку, я взглянула в эти глаза и влюбилась сразу же. А тут я приходила в реанимацию, смотрела в кювез на сына в проводах и глаз не видела. Не открывал он их.
Мелочь? Да, по сравнению с остальным – незначительная мелочь. Были куда более серьезные поводы для переживаний, кроме не открывающихся глазок: порок сердца под вопросом, дыхания самостоятельного нет, неправильно сформированные ручки-ножки.
Но глаза меня очень волновали.
Пасхальным утром я написала короткий пост в ЖЖ: «Христос воскресе! И пусть будет солнце, весна и надежда. И любовь», – и пошла в реанимацию.
В Москве наконец-то светило солнце, воздух был приятно весенним, под ногами были лужи, а не снег. Я шла по знакомой дороге, читала в социальных сетях поздравления с Пасхой, смотрела на фотографии чужих куличей и улыбалась.
Пришла, переоделась, поднялась. В палате в окно нещадно светило солнце, я напевала про себя пасхальный тропарь, и из кювеза на меня таки смотрели умные и красивые глазки моего младшего сына.
И как в первый раз, со старшим, я сразу же в них влюбилась. Они были необыкновенные. Нет, конечно. Самые обыкновенные младенческие глазки. Все мамы знают, у совсем маленьких они такого невероятного цвета и огромные! Но для каждой мамы они самые необыкновенные.
Ему оставалось жить чуть больше трех месяцев. Но тогда была весна. Солнце, надежда, жизнь и любовь.
И Пасха.
А Пасха всегда об этом. О любви и жизни. И мы еще встретимся. Встретимся же?..
Протоиерей Александр Шестак
Заведующий сектором МВД и учебных заведений Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными Силами и правоохранительными органами, полковник милиции в отставке, кандидат юридических наук
Прошлого не вернуть
Бог есть Любовь, которая распространяется на всех нас. Но каждый воспринимает эту любовь по-своему. Для кого-то Бог не только непонятное, но и неприемлемое слово. И каждый, кто открывает для себя Господа, проходит свой выстраданный путь.
До воцерковления я долго работал в милиции. Эта работа, особенно в советское время, не способствовала обретению веры в Бога. Первые 12 лет служба проходила в практических органах. В эти годы мне приходилось подолгу задерживаться на службе, были и ночные дежурства. Далеко не всегда находилась возможность предупредить жену. Вот совершено тяжкое преступление, срочно выезжаем на место. Просто не успеваешь позвонить. А порой я не сообщал ей специально, чтобы лишний раз не волновать. Мы задерживали преступников, нарушителей почти каждый день, у нас при себе всегда было оружие. Бывало, что и угрожали: если не отпустим, долго не проживем, отомстят. К счастью, мне повезло: кроме синяков и ушибов, ничего не получил. Бог миловал, но далеко не всем моим бывшим коллегам так повезло…
Семья моя была на втором плане, а это неправильно. И хотя моя жена Любушка всегда переживала за меня, ждала, поддерживала в трудных ситуациях, воспитывала сына, я не чувствовал должной ответственности. Мне вспоминается русский фильм «Офицеры». Героиня бросает все и едет за мужем в гарнизон, воюющий с басмачами. Она городская, образованная и, конечно, переживает, что не может вести прежний образ жизни, ходить в театр, видеться с подругами. Но главное в том, что она любит своего мужа. По-настоящему любит. А потрясающее стихотворение Симонова «Жди меня»? Там нет ничего впрямую православного, но сам его дух пропитан любовью супругов и верой в то, что Господь не даст погибнуть. Наверное, такие примеры поддерживали и мою супругу в трудных обстоятельствах.
Помнится, моя учеба в Академии МВД выпала на перестроечные времена. Да и будучи научными сотрудниками, мы выходили на волнения в смутные 90-е годы. Приходилось сдерживать толпу, предотвращать беспорядки. Агрессия тогда просто витала в воздухе… Но мы справлялись. Естественно, моя жена переживала за меня. Но и водитель, и строитель, и моряк – никто не застрахован от беды. А спасатель, например, рисковал жизнью сотни раз – и остался жив. Мы не можем предугадать свое будущее, оно известно только Богу. Но это я сейчас знаю, а до 1996 года я был не церковным человеком. И тогда я находил для утешения жены другие слова: раз выбрал такую работу, никуда не денешься, надо ее выполнять, даже если это опасно. Мы планировали, что в следующий выходной поедем всей семьей, например, за город. И пока я находился на службе, моя Любушка жила ожиданием этого выходного. Правда, когда он наступал, то меня опять могли вызвать на службу, и тогда жене приходилось очень непросто. Снова надеяться и ждать… И не знать, когда я вернусь и вернусь ли вообще.
Теперь, по прошествии лет, я вижу, что тогда мог проводить с женой и сыном больше времени, но у меня было мифическое ощущение, что это на работе – преступления, опасность, ранения и убийства. А с моими родными ничего плохого случиться не может… Я ошибся. В 1996 году погиб наш единственный сын, его сбил электропоезд. Ему было всего 23 года. Несчастный случай, который перевернул всю нашу жизнь…
С женой мы поддерживали друг друга не словами, а молча, в той ситуации слова были лишними. Смерть родителей переживается совершенно иначе, чем смерть детей. Помню, когда умер мой отец, я, конечно, переживал, но это несравнимо с тем, что мы пережили с супругой, когда погиб наш единственный сын. Да еще после него не осталось потомства, продолжения в его детях, наших внуках, хотя он был женат. Начинаешь задумываться: а почему? Почему иногда дети умирают раньше родителей?.. И Господь начал понемногу раскрывать мне глаза, что мир не трехмерный, что есть еще и духовный мир и что было мне очень важно: человек не умирает, его суть, его душа остается живой даже после физической смерти.
Часто говорят: время лечит, со временем боль проходит. Не совсем. Моя боль не прошла, она стала другой, словно ушла вглубь. Со временем все больше воспринимаешь смерть единственного ребенка как трагедию, понимаешь, что с ним умерла и часть тебя самого. Как болят ампутированные рука или нога, так болит та часть тебя, которая отпала, хотя ты знаешь, что душа твоего ребенка жива, она не умерла. Но все равно так не хватает сына… И не осталось других детей, чтобы утешиться, отдать им свою любовь.
Единственное, что спасает, это вера и надежда на Господа. Без этого мы бы с женой не выдержали. Конечно, помогли и родственники, близкие друзья. Они привели нас в храм, в Данилов монастырь. Там архимандрит Даниил говорил со мной долго, до тех пор, пока не увидел, что я успокоился. Так начался мой путь к Церкви. Моя матушка Любовь быстрее меня пришла в Церковь. Женское сердце, наверное, быстрее к Богу обращается, чем мужское.
Постепенно мы с женой начинали ходить в храм и молиться. Долгое время молитва «Отче наш…» была для нас единственной. Господь буквально за руку выводил нас из отчаяния. Много позже мне стал понятен Промысел Божий, а в то время храм стал единственным местом, где моя душа оживала и обретала новый неведомый ранее смысл. Но знаний о Православии, о богослужении не хватало. Пришлось опять учиться, только уже богословским наукам. И еще: мы повенчались с женой, чувствуя, что сыну это будет в помощь, хотя сами еще не до конца понимали смысл Таинства.
Когда я стал священником, моя матушка надеялась, что больше не будет этого долгого ожидания меня со службы и тревог. Оказалось, нет. Нас, священнослужителей, тоже целыми днями не бывает дома. Встаем на раннюю службу, ездим по требам и так далее. Моя жена и сейчас очень ждет тех дней, часов, когда мы можем побыть вместе. Но теперь я отношусь к ней намного более внимательно, чем раньше, когда рядом был сын. Забочусь, чтобы она меньше оставалась одна, не переживала за меня, всегда знала, что я помню о ней и люблю ее. К счастью, очень помогает и церковный приход. Здесь все мы как одна большая семья.
Теперь я по-другому отношусь к тем, кто потерял детей, – я их понимаю. И когда мне на исповеди говорят: «Батюшка, мне не хочется жить. У меня погибла дочь», я говорю им о смысле жизни, что есть Господь, к Которому ушел твой ребенок, он не умер, его душа бессмертна, она жива… «Нет, батюшка, вы не понимаете, вы этого не переживали!» Приходится говорить – и человек меняется на глазах, потому что видит: у тебя случилось такое же горе, как у него, но ты живешь и не отвернулся от Господа, наоборот. Человек понимает, что выход есть. И тогда ему становится легче. Многие так начинают ходить в церковь, мирятся со своими супругами, с которыми до этого могли быть на грани развода, потому что в горе не поддерживали, а обвиняли друг друга. К сожалению, бывает и наоборот, люди еще больше ожесточаются, начинают пить, идут, как говорят, вразнос, не ищут помощи у Бога, а отворачиваются от Него. Это момент выбора, нравственного выбора человека.
На отпевании я тоже стараюсь говорить о вере, о смысле жизни, потому что людям в горе часто нужно услышать слово утешения, поддержки. Конечно, и Господь плакал о Лазаре. И мы плачем о наших умерших. Но горе не должно быть безутешным, через смерть близких человек тоже может обрести смысл жизни, даже таким страшным путем. Казалось бы, как так? После смерти ребенка жизнь родителей теряет смысл. А оказывается, наоборот. Бывает, что только столкнувшись со смертью близкого, с горем, человек начинает понимать, для чего он живет. Он понимает, что если Господь вдохнул жизнь ребенку, то Он же и попускает испытания по особому Своему Промыслу. Ведь как часто бывает: «Мы хотим родить ребенка, но почему-то не можем». То есть не только человек дарит жизнь, а главное, – Господь дарит жизнь. И забирает ее в тот момент, который только Ему, Всеведущему, известен. Нам не дано предвидеть судьбы своих детей… Мы лишь пытаемся выбрать вектор этого пути со своей колокольни. Если родители это понимают, они перестают обвинять Господа. И начинают задумываться о своей жизни, а не пытаться судить Бога. Когда в автокатастрофе погиб сын Натальи Соколовой священник Федор Соколов, она сказала: «Феденька мой уже там…» Вера помогла ей выстоять и помочь его многодетной семье.
Я бы хотел сказать тем семьям, где мужья много времени уделяют работе: очень важно, как муж проводит время в семье. Может быть, несмотря на усталость, он отдает жене и детям все свое внимание и любовь. Или наоборот, весь в заботах иных, а о родных – словно их и нет. Но ведь семья не менее важна, чем работа. Беда может прийти внезапно, как это случилось у нас. И потом всю жизнь жалеешь, что упустил драгоценные минуты побыть с близкими. Но прошлого не вернуть…
Записала Елена Меркулова
Елизавета Глинка
Исполнительный директор фонда «Справедливая помощь», врач паллиативной медицины
Страстная пятница
Вот уже третий год с наступлением Страстной пятницы я вспоминаю мальчика Игоря. Ему было 13 лет. Его отец – православный сельский батюшка. Узнав о болезни сына – а мальчик заболел, когда ему было два года, – отец дал обет: он оставил светскую работу и посвятил себя служению Богу. Закончил Духовную академию, был рукоположен. Приход ему достался маленький и заброшенный. Своими руками восстанавливал храм, библиотеку и трапезную.
Жила семья неподалеку от хосписа в однокомнатной служебной квартире, полученной от ЖЭКа, в который отец Георгий специально для этого устроился дворником.
Мальчик был измученным болезнью, слабеньким, но очень мужественным. Он редко плакал, мало просил, и единственным из его капризов было «попить с Петровной чаю». Он приглашал меня в палату, и мы с отцом Георгием и матушкой Таней пили чай, обсуждая погоду, цветы и приходские дела.
В чистый четверг Игорь объяснял мне, что надо с раннего утра обязательно умыться холодной водой, самой холодной в хосписе. «Самая холодная» оказалась в ординаторской. В пять утра он уже плескался в раковине. Потом отец вместе с другим священником причастили его и украсили палаты вербой.
Отец Георгий по три часа добирался в электричках до своего храма: вставал в четыре утра, ехал на службу, исповедовал, причащал, наставлял, а вечером возвращался в хоспис, где доживал последние дни его сын.
Так было и в Страстную пятницу.
С Игорем осталась мать. Мы вместе сидели у его постели, когда началась агония. Я взяла ее за руки, так мы и держались друг за друга еще некоторое время после того, как он перестал дышать. Таня не плакала, мы долго сидели, обнявшись, и молчали.
Я долго дозванивалась отцу Георгию. Наконец, трубку взяла какая-то женщина и сказала, что батюшка выносит Плащаницу и подойти не может.
После службы кто-то привез его на машине попрощаться с сыном.
Хоронили Игоря в воскресенье под пение «Христос Воскресе!».
Отец Георгий продолжает служить в том же храме и приезжает в хоспис днем и ночью, когда в нем есть нужда: причащает умирающих детей, утешает родителей, исповедует самых сложных больных, которые не идут на контакт практически ни с кем. Он же их и отпевает. Он никогда не берет за требы ни денег, ни подарков. Совсем недавно я узнала, что ни один из тех, кого отец Георгий окормлял в хосписных палатах, не знает о том, что у него здесь три года назад умер сын.
Протоиерей Александр Стрижак
Чудо длиною в одиннадцать лет
Чудно появилось ее имя. Мы выбрали несколько имен женских и положили записки в шапку, чтобы дать старшенькой выбрать. Последней была записка с именем Серафима…
По этому имени споров было больше всего. Но именно его и вытянула Ксения. Жребий решил, но мама Таня не согласилась, она твердо заявила, что без благословения духовника не назовет ребенка этим именем. До родов было еще далеко, и мама решила писать письмо о. Игорю Филину (Песочный, СПб) и села искать в бумагах его адрес. Нашла. Посидела.
– Пусть будет Серафима.
– ???
– Посмотри.
Смотрю: пос. Песочный, храм прп. Серафима Саровского…
Она родилась в Дмитриевскую родительскую субботу.
Она не должна была жить, сразу после родов ее поместили в реанимацию. Сложнейший порок сердца. Но мама Таня прошла в отделение и крестила ее страха ради смертного… И Господь явил чудо, ребенок остался жить…
Они лежали в больнице. В голове у нее торчали капельницы, и кормить маме ее не давали. Мы приехали с о. Виктором со Святыми Дарами и ждали у какого-то служебного хода, когда мама Таня сможет забрать ее и вынести к нам. О том, чтобы священники прошли в детскую больницу, тогда не могло быть речи… она смотрела вполне осмысленно и с каким-то задором, как будто спрашивала: «Ну что, боитесь?..» После первого Причастия мама стала давать ей грудь и ребенок начал расти вопреки прогнозам врачей…