– Ты когда-нибудь пользовался этим?.. – спросил Горм у Пророка, внимательно изучая приборную панель агрегата. Похоже, форинг не находил для своего трофея подходящего определения. Называть его священным именем у Горма теперь не поворачивался язык – датчанин, как и мы, тоже смекнул, что обнаруженный артефакт не имеет ни малейшего отношения к асу-стражнику Хеймдаллю.
– Разумеется, пользовался, – подтвердил пленник. – Здесь нет никаких секретов. Надо лишь…
– Мне не нужно об этом знать! – оборвал его Фенрир. – Выдашь все свои тайны моему конунгу. Только ему решать, как поступить с тобой и твоими секретами… – После чего прикрикнул на столпившихся вокруг дружинников: – Ну что встали, как вкопанные?! Займитесь делом, ленивые ублюдки! Или в этом каменном склепе для вас больше не осталось ничего ценного?
Норманны переглянулись, и те из них, кто не были задействованы в охранении пленных и починке техники, без лишних напоминаний поспешили обратно во дворец продолжать обыск его неисчислимых залов и кладовых.
А Горм уселся на колесо трофейного агрегата и призадумался. По виду впавшего в замешательство датчанина было заметно, что он больше обрадовался бы тому, если бы не нашел во дворце вообще никаких улик киевской трагедии. Теперь же форингу придется предъявлять дроттину нечто несуразное, и отдаленно не напоминавшее искомую святыню. Да, Фенрир четко исполнил приказ. Но как Вороний Коготь воспримет известие, что все это время все он шел по ложному следу, разыскивая не Гьяллахорн, а всего лишь чудо древней техники? Вряд ли Видару, которому Торвальд поклялся вернуть священный горн, понравится такой дар. Вину за невыполненные обещания придется искупать. Но что равноценное потребуется принести в жертву?
Форинг глянул исподлобья на шепчущего молитву Пророка. Молись, старик, молись… Скоро Сверкающий Хьюки вдоволь напьется твоей священной крови. Это должно удовлетворить разозленных богов Асгарда, хотя не исключено, что столь изысканный напиток придется им не по вкусу. Но так или иначе, принесенная в качестве извинений жертва будет оценена Видаром по достоинству – в этом Горм нисколько не сомневался…
Канонада на Ватиканском холме прекратилась уже за полночь. Как только это свершилось, стало очевидно, что с минуты на минуту следует ожидать каких-нибудь перемен. После взятия дворца Горм отправил половину бойцов «Датской Сотни» на подмогу дружинам конунга через отвоеванный мост Санта-Катарины, что соединял дворец напрямую с Ватиканским холмом. Сам же Фенрир остался на этом берегу и, периодически выходя на дворцовый балкон, поглядывал туда, где кипело сражение. Так что, когда оно отгремело, форинг узнал об этом уже через пару минут.
Босому и наряженному лишь в простой будничный балахон Пророку приходилось гораздо тяжелее, чем нам. Его колотила крупная дрожь, но уже не от страха, а от холода – в Ватикане в это время года стояли прохладные ночи. Поэтому, когда наши конвоиры наконец приказали нам встать и следовать за ними, я даже обрадовался – сил больше не было глядеть на страдания продрогшего и напуганного старика, в жалком облике коего не осталось и намека на прежнее величие. Однако Глас Господень получил такой же приказ и, покорно поднявшись на ноги, поплелся за нами, чуть в стороне от нашей дружной компании.
В отличие от нас, Пророку разрешили двигаться налегке, а мы были вынуждены тащить за собой еще и этот чертов колесный агрегат. Благо, плаза Витторио была ровной, иначе Конрад и трое его друзей-калек не справились бы с такой сложной задачей. Норманны и не думали нам помогать – лишь покрикивали да указывали дорогу.
Плестись пришлось достаточно далеко: сначала через всю площадь, затем по набережной до моста Санта-Катарины, где нас уже поджидало два больших открытых грузовика с затертыми на скорую руку гербами дворцовых гвардейцев на бортах. Горм и датчане уже поджидали нас возле автомобилей. В завершение нашего нелегкого пути мы были вынуждены заталкивать агрегат в один из грузовиков по подложенным доскам. Здесь нам, правда, уже пришли на помощь несколько датчан, так что благодаря им мы не надорвали себе пупки от непосильного труда.
Цель его стала ясна, когда нас тоже посадили в грузовик и колонна под усиленной охраной направилась через мост на уже полностью захваченный «башмачниками» Ватиканский холм. Еще совсем недавно Его Наисвятейшество ездил этой дорогой в свою служебную резиденцию. Сегодня ночью Пророк путешествовал знакомым маршрутом, находясь в кузове тряского армейского грузовика под конвоем вооруженных язычников. И Глас Господень наверняка чувствовал, что назад, на левый берег Тибра, ему вернуться живым уже не суждено.
Через пять минут мы въехали на площадь Святого Петра. Сейчас она мало чем отличалась от дворцовой площади, изрытой взрывами и заваленной телами да мешками с песком. Ее единственное и главное отличие – поверженный Стальной Крест, который придавал площади совершенно фантастический вид. Ветер уже почти рассеял пыль и дым, поэтому рухнувший Колосс и уничтоженный им собор были хорошо видны в отблесках пожаров и автомобильных фар.
От Стального Креста осталась лишь искореженная груда металла. Собор Святого Петра лишился колоннады, купола и практически всей центральной части. Задняя и боковые стены не обвалились лишь чудом. Только поврежденный шквальным огнем дворец Апостолов да уцелевшие фрагменты колоннады по периметру площади делали представшую пред нами картину узнаваемой. Хотя, не знай я заранее, куда нас везут, возможно, долго бы гадал, что это за неприглядное место, где мы очутились.
Короткое путешествие завершилось, и нам с Пророком приказали спешиться. Дабы не нервировать конвоиров нерасторопностью, я оказал Его Наисвятейшеству услугу и подставил ему плечо, когда тот вылезал из кузова. Пророк от помощи не отказался, но благодарности я от него, естественно, не дождался.
И вообще, взгляд у Гласа Господнего после поездки на автомобиле стал какой-то нездоровый. Фенрир тоже обратил внимание на блеск пророческих глаз и тут же удвоил охрану важного пленника. Хотя вряд ли немощный старик представлял здесь для кого-либо опасность. Вероятно, Горм беспокоился, как бы Пророк не кинулся в отчаянии на конунга, после чего Грингсон неминуемо упрекнет своих верных телохранителей в разгильдяйстве. Форингу не нужны были лишние неприятности, а особенно сейчас, когда ему предстояло рапортовать об успехах, один из которых был весьма неоднозначным.
Выгружать громоздкий трофей датчане не спешили – очевидно, Фенрир не исключал, что после его доклада Грингсон может приказать спустить сомнительную добычу прямиком с Ватиканского холма. А броневик конунга «Атрид» уже направлялся к нам, прокладывая себе путь через завалы и воронки. За «Атридом» неотступно, словно стая вышколенных псов, бежали датчане, которых Горм послал на помощь дроттину. Торвальд был уже проинформирован насчет того, чем завершился штурм дворца Гласа Господнего, и Фенриру лишь предстояло в подробностях повторить доклад, сделанный одним из его хольдов.
Фенрир приблизился к Вороньему Когтю, когда тот вылез из «Атрида», и приступил к докладу. Датчанин не проявлял при этом никакой церемонности – длинный, как жердь, он просто наклонился к конунгу и негромко сообщил ему на ухо обо всем случившемся за ночь. Форинг затратил на это всего минуту. В процессе доклада он указал сначала на трофейный агрегат, затем на Пророка и в последнюю очередь – на нас. Лицо Торвальда сохраняло усталую отрешенность. Не изменилось оно и тогда, когда Горм замолчал и, почтительно склонив голову, отступил в сторону, давая понять, что ему больше нечего сказать.
Безумие, что играло сейчас во взгляде испуганного Пророка, не шло ни в какое сравнение с тем безумием, которое читалось в глазах Грингсона, а также во всем его жутком облике. Кровавые ритуальные полосы, что покрывали лица всех без исключения «башмачников», Торвальд заменил одной сплошной багровой маской, отчего казалось, будто конунгу содрали с лица всю кожу. Вороний Коготь не просто отметил себя вражеской кровью – он регулярно умывался ею, нанося поверх запекшегося слоя свежий. Лишь два остекленевших рыжих глаза таращились из этой кровавой маски, тем самым оживляя ее и не позволяя счесть лик конунга ликом мертвеца. Кровь колтуном запеклась у Торвальда в бороде, камуфляжными разводами покрывала его одежду, блестела на сапогах и пигментными пятнами пестрела на лысине.
Причиной, по которой Грингсон преобразился из человека в демона, служила священная секира, находившаяся у конунга в руках. Заляпанный свежей кровью, Сверкающий Хьюки был под стать своему хозяину и сейчас больше напоминал обычный мясницкий топор, нежели главную святыню видаристов.
Известный своей патологической любовью к человеческим жертвоприношениям, Вороний Коготь и раньше казался мне не вполне умственно здоровым человеком. Представ пред нами в демоническом обличье, Торвальд лишь укрепил меня в моих подозрениях. К тому же реакция победителя на одержанную им безоговорочную победу была, мягко говоря, странной. То, что Грингсон не впадал в ликование, как прочие дружинники, в день похорон сына было для отца вполне естественным. Однако он мог позволить себе хотя бы минимальное проявление удовольствия от свершенного им грандиозного дела. Хотя бы из уважения к братьям, чтобы поддержать их морально. Ничего подобного мы за Торвальдом не наблюдали. Вороний Коготь не радовался победе, а вел себя так, словно подыскивал очередную жертву, на голову которой он собирался обрушить лезвие Сверкающего Хьюки. Не требовалось долго гадать, чья голова могла стать следующей в жертвенном списке дроттина.
Причиной, по которой Грингсон преобразился из человека в демона, служила священная секира, находившаяся у конунга в руках. Заляпанный свежей кровью, Сверкающий Хьюки был под стать своему хозяину и сейчас больше напоминал обычный мясницкий топор, нежели главную святыню видаристов.
Известный своей патологической любовью к человеческим жертвоприношениям, Вороний Коготь и раньше казался мне не вполне умственно здоровым человеком. Представ пред нами в демоническом обличье, Торвальд лишь укрепил меня в моих подозрениях. К тому же реакция победителя на одержанную им безоговорочную победу была, мягко говоря, странной. То, что Грингсон не впадал в ликование, как прочие дружинники, в день похорон сына было для отца вполне естественным. Однако он мог позволить себе хотя бы минимальное проявление удовольствия от свершенного им грандиозного дела. Хотя бы из уважения к братьям, чтобы поддержать их морально. Ничего подобного мы за Торвальдом не наблюдали. Вороний Коготь не радовался победе, а вел себя так, словно подыскивал очередную жертву, на голову которой он собирался обрушить лезвие Сверкающего Хьюки. Не требовалось долго гадать, чья голова могла стать следующей в жертвенном списке дроттина.
Преподнесенных конунгу даров было много, и все эти дары обладали для Грингсона немалой ценностью. И все же первым его внимания удостоились не пленники, а чудной агрегат, стоявший в кузове грузовика. Что, впрочем, было вполне объяснимо. Если насчет трофеев из плоти и крови Вороний Коготь не испытывал никаких сомнений, то по отношению к механической диковине он ощущал ту же неуверенность, что и Фенрир. Грингсон хоть и выглядел безумцем, но обезумел он явно не до конца и потому также отказывался считать захваченный аппарат Гьяллахорном.
Пророк задрожал и начал истово креститься, когда над ним склонилась залитая с ног до головы кровью зловещая фигура с секирой в руке. Но вопреки страхам Его Наисвятейшества, приносить его в жертву конунг пока не собирался.
– Скажи, какой смертью ты хочешь умереть, повелитель рабов? – презрительно спросил Грингсон Пророка. – Мучительной, как те святые, которым ты поклоняешься, или быстрой? Все сейчас зависит только от тебя.
Испытание веры выдалось для Гласа Господнего весьма нелегким. Но, к моему немалому удивлению, он с честью прошел это испытание – видимо, уже смирился с неизбежным исходом, и эта уверенность придала обреченному Пророку сил.
– Я не буду выбирать себе смерть, король язычников, – стуча зубами, дерзко ответил Пророк. – Только Господь вправе выбрать ее для меня. Я подчиняюсь лишь господней воле и ничьей больше.
– Хм… А разве это не твой бог предлагает тебе сейчас выбор? – поинтересовался Вороний Коготь. Презрения у него в голосе слегка поубавилось.
– Господь послал тебя ко мне, чтобы ты исполнил его волю и проверил силу моего духа, – пояснил пленник, – но говорить со мной твоими грязными, богохульными устами Бог никогда бы не стал. Поэтому я отвергаю твою милость, мерзкий безбожник. Мне она не нужна.
– Очень жаль. Я бы мог избавить тебя от мучений в обмен на то, чтобы ты объяснил, как работает оружие Тараса Максюты. – Уложив в голове истину, что перед ним не Гьяллахорн, а обычная техника, функционирующая за счет электрической энергии, Торвальд решил, что находка относится к одной из разновидностей древнего оружия массового поражения. А иначе для чего тогда предназначалось устройство, жертвами коего стали тысячи несчастных киевлян?
– Оружие?! – переспросил Его Наисвятейшество, после чего скривил лицо в совершенно безумной улыбке, больше смахивающей на гримасу боли. – О, многое бы я отдал, чтобы это действительно было оружие! Тогда я уничтожил бы им ваше дьявольское племя еще под Базелем! Одним ударом и безо всякой жалости! Только это вовсе не оружие, язычник! Это – одно из самых великих обнаруженных нами творений Древних. Однако насколько оно грандиозное, настолько и бесполезное. Его единственная цель – творить миражи. Больше ничего. Огромные миражи или маленькие – все зависит от того, где включать эту машину: на улице или в доме. Похоже, Древние обожали заниматься самообманом, раз тратили время на изобретение таких бессмысленных вещей… Огромных никчемных безделушек! Ну и как тебе это нравится, король язычников? Я умираю и смеюсь над тобой во весь голос, жалкий норманн! Ты погубил тысячи жизней и даже пожертвовал собственным сыном только ради того, чтобы заполучить самую большую в мире машину для производства мыльных пузырей! О глупец из глупцов! Попроси принести зеркало и взгляни на свое идиотское лицо!..
Возможно, ополоумевший от страха Пророк еще долго глумился бы над своим врагом, если бы Торвальд не заставил его замолчать крепкой затрещиной, от которой пленник повалился набок и даже на несколько минут лишился чувств. Тот факт, что Грингсон сдержался и не убил Пророка за такую дерзость, говорил об ожидающей его особой каре. И лично я на месте Гласа Господнего предпочел бы получить топором по голове, чем стал выяснять, что за казнь уготовил для меня король язычников.
Впрочем, мне Вороний Коготь пока никакого выбора не предлагал. Поэтому, говоря по существу, господину Хенриксону следовало сейчас больше переживать о собственной шкуре. Я чувствовал, что рано или поздно Сверкающий Хьюки разделает-таки ее на лоскуты, а из моего черепа в лучшем случае будет изготовлен памятный сувенир, а в худшем – пригоршня костяных осколков.
Угомонив Пророка, Торвальд обернулся к нам, вперил в меня остекленевший взор, а затем жестом поманил к себе. Заботливые конвоиры пособили мне подняться на ноги и грубым тычком в спину подтолкнули в нужном направлении. Строить из себя героя или гордого мученика я не намеревался и потому покорно побрел навстречу собственной судьбе. Понурые друзья в молчании провожали меня унылыми взглядами – видимо, желали скорейшей и безболезненной смерти. Да сбудутся ваши пожелания, со вздохом подумал я, приближаясь к размалеванному кровью Грингсону, который глядел на меня взглядом мясника, изучающего схему разделки туш. По крайней мере так мне в этот момент чудилось.
Однако я не угадал. По-видимому, при взятии Ватиканского холма Торвальд сумел утолить жажду мщения, что терзала его со дня первого неудачного штурма Цитадели. И потому пресыщенный вражеской кровью конунг поумерил ярость и не спешил с расправой даже таких отпетых врагов, как мы и Глас Господень.
– Как же так, Хенриксон? Ты переиграл бойцов Фенрира и Главный Магистрат, но не смог сбежать из города! Я и не надеялся, что нам с тобой еще суждено встретиться! – злорадно провозгласил Торвальд, когда я приблизился. Несмотря на то что конунг говорил гневно и громко, в его голосе слышалась усталость. И причиной ее была не только суматошная и безумная ночь. Такой прожженный вояка, как Грингсон, выдержал бы без сна три подобные ночи. За этой усталостью стояло нечто иное – то же самое, что таилось за пеленой безумия в глазах конунга.
Тоска… Тщательно скрываемая тоска, на сдерживание которой Торвальд и тратил столько внутренних сил. Тоска медленно выматывала его, словно лежащий на плечах неподъемный груз. И какой бы крепостью духа ни обладал повелитель Скандинавии, рано или поздно этот груз должен был доконать его и сломить. Грингсон пытался избавиться от него: без остатка отдавался битве, впадал в ярость, не просто убивал, а кромсал на части врагов своей священной секирой. Только это не помогало. Скорбный груз – потеря единственного наследника – намертво прикипел к плечам конунга и давил на них все невыносимее и невыносимее…
Я ничего не ответил Вороньему Когтю. Все равно ни к чему хорошему это бы не привело – получил бы по шее, как Пророк, только и всего. Впрочем, Грингсон подозвал меня не для беседы. Не дождавшись ответа, он крепко ухватил меня за плечо и, словно мальчишку, подтащил к грузовику – тому, что доставил сюда машину, которая, по словам Пророка, умела творить грандиозные миражи.
– Полезай в кузов, Хенриксон, – распорядился конунг, кивнув на агрегат Максюты, – и делай все, что прикажет тебе этот старик… – Кивок в сторону Пророка. – Его я к электричеству не допущу – вдруг решит покончить с собой и избавить меня от удовольствия выпотрошить его собственноручно. Согласись, тебе ведь тоже не хочется, чтобы твой враг умер такой легкой смертью?
– Я вообще не желаю, чтобы здесь кто-то умирал, – ответил я. – Ни мы, ни Пророк, ни ваши люди. Вы захватили Божественную Цитадель, свергли Пророка и нашли то, что искали. Разве этого мало? Вам не кажется, что пора бы остановить кровопролитие? Сочувствую по поводу гибели вашего сына, но вы же прекрасно понимаете, что никто из нас не виноват в его смерти. Ваш сын был воин, как и вы. Он знал, на что шел. Так стоит ли продолжать мстить за него после победы? По-моему, вы уже сполна отомстили за Лотара.