Точнее, им только кажется, что это их не касается. Из всех издержек, которые ложатся на общество в связи с проблемой неравенства, возможно, самой серьезной является размывание чувства идентичности, при котором так важны справедливость, равенство возможностей и чувство общности. Америка долгое время кичилась своим якобы справедливым обществом, в котором у каждого есть равные шансы пробиться, но статистика показывает обратное: шансы американского бедняка или даже человека из среднего класса на то, чтобы оказаться среди представителей верхней прослойки, значительно ниже, чем во многих странах Европы. Расклад был против них. Именно осознание несправедливости системы, в которой нет места возможностям, привело к революционным пожарам на Ближнем Востоке, а повышение цен на продукты питания и постоянно растущий уровень безработицы среди молодого населения были лишь причиной возгорания. Учитывая то, что безработица среди молодежи Америки держится примерно на уровне 20 процентов (а в некоторых местах и среди некоторых социодемографических групп это цифра вдвое больше), что каждый шестой американец, который пытается найти постоянную работу, не может этого сделать, а каждый седьмой американец зависит от продовольственных талонов (и примерно такое же число людей страдает от отсутствия продовольственной безопасности), есть веские основания считать, что что-то мешает просачиванию благ от Одного процента ко всем остальным. Все эти факторы в совокупности дают предсказуемый эффект отчуждения – на последних выборах явка избирателей в возрасте от двадцати до тридцати держалась в районе 21 процента, т. е. на том же уровне, что и безработица.
Последние недели мы наблюдаем, как миллионы людей выходят на улицы, чтобы высказать протест против политических, экономических и социальных условий, которые создают для них деспотичные общества, в которых они живут. Правительства в Египте и Тунисе были свергнуты. Протесты вспыхнули в Ливии, Йемене и Бахрейне. Правящие семьи в других уголках региона вынуждены нервничать в своих пентхаусах с кондиционерами: не будут ли они следующими в очереди? И у них есть все основания для беспокойства. В этих обществах мизерная, меньше одного процента, часть населения владеет львиной долей всех богатств, могущество определяется размером благосостояния, коррупция того или иного сорта является нормой и образом жизни, а богатейшие зачастую активно препятствуют всякой политике, которая могла бы улучшить положение населения в целом.
Пока мы созерцаем протесты на улицах других государств, стоит задать себе один вопрос: как скоро подобное начнет происходить в Америке? В ключевых аспектах наша страна стала сильно похожей на эти далекие, проблемные регионы.
Алексис де Токвиль когда-то писал о том, что он видит гениальную уникальность американского общества в его способности преследовать «личный интерес, понимаемый должным образом». Три последних слова являются здесь ключевыми. Каждый человек преследует личные интересы в узком смысле: «Я хочу получить прямо сейчас то, что мне нужно!» Но личный интерес, «понимаемый должным образом» – это кое-что совсем иное. В этой формулировке речь идет о способности осознать, что уважение и принятие во внимание личных интересов других людей (иными словами, всеобщее благосостояние), – обязательное условие для достижения собственного благополучия. Токвиль не видит ничего почетного или идеалистичного в таком подходе, наоборот, он рассматривает его как отличительную черту американского прагматизма. Сообразительные американцы быстро поняли главное: заботиться о ближнем полезно не только для души, но и для бизнеса.
У представителей Одного процента лучшие дома и есть доступ к лучшему образованию, лучшим врачам и возможность вести наилучший образ жизни, но есть одна вещь, которую нельзя купить ни за какие деньги: понимание того, что их жизнь тесным образом связана с тем, как живут остальные 99 процентов. В истории есть немало доказательств того, что в конечном счете Один процент приходит к этому пониманию. Но зачастую слишком поздно.
Проблема Одного процента
[47]
Начнем с того, что сформулируем основную предпосылку: неравенство в Америке усугубляется на протяжении не одного десятилетия. Мы все это прекрасно осознаем. Безусловно, среди сторонников правой идеологии есть и те, кто отказывается признавать этот факт, но серьезные аналитики политического толка уже принимают неравенство как само собой разумеющееся явление. Я не стану приводить здесь все доказательства, разве что отмечу, что разрыв между одним процентом и остальными 99 процентами огромен, если оценивать его в терминах ежегодного дохода, и еще более огромен, если оценивать его в категориях благосостояния, под которым, по сути, подразумевается накопленный капитал и другие активы. Возьмем в качестве примера семью Уолтон: шесть наследников империи Walmart владеют благосостоянием, общая сумма которого составляет около $90 миллиардов, что равнозначно совокупному благосостоянию нижних 30 процентов американского общества. (У многих представителей низов собственный капитал нулевой или отрицательный, что связано прежде всего с проблемами на рынке жилья.) Уоррен Баффет дал очень точное определение происходящему, когда сказал: «Последние двадцать лет велась межклассовая война, и, надо признать, мой класс в ней победил».
Сам факт усугубляющегося неравенства не вызывает многочисленных дискуссий. Обсуждается преимущественно его значение для общества. Со стороны правых можно услышать заверения, будто неравенство – не такой уж и отрицательный феномен, и если самые богатые получают выгоду, то ее же получают и все остальные. Это ошибочное утверждение. В то время как богатые еще больше богатеют, большинство американцев (причем не все из них относятся к нижней группе общества) не в состоянии поддерживать свой привычный уровень жизни, не говоря о том, чтобы его улучшить. Среднестатистический человек мужского пола, трудящийся на постоянной работе, сегодня имеет ровно такой же доход, что и примерно тридцать лет назад.
В то же время с позиции левых растущее неравенство наводит на рассуждения о банальной справедливости: с какой стати такое небольшое количество людей должно иметь так много, хотя огромное число людей имеют крайне мало? Нетрудно догадаться, что в эпоху, когда всем правит рынок и когда даже справедливость может быть предметом купли-продажи, подобный аргумент многими сразу же отвергается как неуместное проявление эмоций.
Однако эмоции в сторону. Есть серьезные причины для того, чтобы представители плутократии все-таки озаботились проблемой неравенства, даже если они думают исключительно о себе. Богатые существует не в безвоздушном пространстве. Для того чтобы поддерживать свое положение, им необходимо функционирующее общество. Общества с высоким уровнем неравенства функционируют неэффективно, и их экономика не отличается ни стабильностью, ни надежностью. Примеры из истории и современности позволяют сделать точные прогнозы: настанет момент, когда неравенство обернется экономической несостоятельностью всего общества, и если это действительно случится, даже богатым придется заплатить высокую цену.
Позвольте мне привести несколько аргументов в защиту моего утверждения.
Проблема потребленияКогда в руках одной заинтересованной в чем-либо группы людей сосредотачивается слишком высокая концентрация власти, она успешно продвигает ту политику, которая будет выгодна ей в краткосрочной перспективе, нежели обществу в долгосрочной. Именно это и происходит в Америке, когда речь заходит о налоговом законодательстве, политике в сфере регулирования и государственных инвестициях. Последствия такого однобокого увеличения в доходах и благосостоянии становятся видны, только когда дело доходит до расходов обычных домохозяйств, на которых держится экономика Америки. Поэтому не случайно в те периоды, когда у большей части американского общества выросли доходы (а это совпало с периодом сокращения неравенства, отчасти благодаря прогрессивному налогообложению), американская экономика развивалась гораздо быстрее. Также не случайно и то, что сегодняшней рецессии, как и Великой депрессии в свое время, предшествовало обострение проблемы неравенства. Когда слишком большое количество денег сосредотачивается в руках представителей верхушки, расходы средней американской семьи неминуемо сокращаются или сократятся в отсутствие какой-то искусственной поддержки. Перемещение денег снизу вверх, в пользу богатейших, сокращает совокупное потребление, поскольку люди с высоким уровнем дохода тратят меньшую долю своих доходов в сравнении с людьми с низким уровнем дохода.
На первый взгляд может показаться, что это сомнительное утверждение, ведь расходы состоятельных людей выглядят такими значительными. Достаточно просто открыть на последних страницах воскресный выпуск Wall Street Journal и посмотреть цветные фотографии домов, выставленных на продажу. Но если сделать подсчеты, все сразу встает на свои места. В качестве примера возьмем, например, Митта Ромни, чей доход за 2010 год составил $21,7 миллиона. Даже если он решит потакать своим желаниям гораздо больше, он все равно потратит за год лишь часть этой суммы на содержание себя, своей жены и нескольких домов. Но если взять ту же сумму и разделить ее среди пятисот человек, скажем, в виде годовой зарплаты каждого $43 400, окажется, что практически все эти деньги будут потрачены без остатка.
На первый взгляд может показаться, что это сомнительное утверждение, ведь расходы состоятельных людей выглядят такими значительными. Достаточно просто открыть на последних страницах воскресный выпуск Wall Street Journal и посмотреть цветные фотографии домов, выставленных на продажу. Но если сделать подсчеты, все сразу встает на свои места. В качестве примера возьмем, например, Митта Ромни, чей доход за 2010 год составил $21,7 миллиона. Даже если он решит потакать своим желаниям гораздо больше, он все равно потратит за год лишь часть этой суммы на содержание себя, своей жены и нескольких домов. Но если взять ту же сумму и разделить ее среди пятисот человек, скажем, в виде годовой зарплаты каждого $43 400, окажется, что практически все эти деньги будут потрачены без остатка.
Взаимозависимость очевидна и нерушима: когда большая часть денег сосредотачивается наверху, совокупный спрос идет на спад. Если в ситуацию не вмешается какая-то внешняя сила, в экономике будет меньше предложения, а это означает, что безработица будет увеличиваться, что, в свою очередь, приведет к еще большему снижению спроса. В 1990-х годах такой внешней силой стал пузырь доткомов. В первом десятилетии XXI века это был пузырь на рынке недвижимости. Сегодня единственной поддержкой на фоне глубокой рецессии являются государственные расходы – собственно то, что представители верхов очень надеются ограничить.
Проблема погони за рентойЗдесь мне придется прибегнуть к экономическому жаргону. Слово «рента» изначально применялось и продолжает применяться к прибыли, которую получает какое-то лицо за пользование неким участком земли. Это доход, который возникает благодаря самому факту обладания, а не потому, что кто-то что-то делает или что-то производит. Это понятие противоположно понятию заработной платы, которое означает компенсацию за труд, осуществляемый работником. Теперь термин «рента» распространяется и на прибыль монополий – т. е. доход, который возникает исключительно по причине обладания монопольной властью. С течением времени термин приобрел еще более широкий смысл и стал применяться к любым видам прибыли, возникающей в результате права обладания чем-либо. Так, например, если государство предоставляет компании эксклюзивное право на импорт определенного количества какого-то товара, например сахара, дополнительный доход компании будет называться квотной рентой. Приобретение прав на разработку рудника или бурение скважины также приносит правообладателю ренту. Это же касается и льготных условий налогообложения для компаний, представляющих особый интерес. В широком смысле рентоискательство характеризует все те многочисленные методы, с помощью которых политическая власть помогает богатым людям еще больше обогащаться за счет всех остальных: через передачу ресурсов и субсидии со стороны государства, через законы, которые делают рынок менее конкурентным, позволяют топ-менеджменту компании присваивать большую часть корпоративной выручки (хотя закон Додда – Франка немного улучшил ситуацию, предписав проводить рекомендательное голосование акционеров по вопросу выплаты вознаграждений как минимум раз в три года) и наживаться, разрушая при этом окружающую среду.
Масштабы рентоискательства в нашей экономике огромны, хоть они и не поддаются точной оценке. Лица и компании, которым удается преуспеть в погоне за рентой, получают щедрое вознаграждение. Финансовая индустрия, которая сегодня в основном занята спекуляциями на рынке вместо того, чтобы выступать в качестве инструмента, способствующего настоящей экономической производительности, является сектором, в котором погоня за рентой особенно популярна. Рентоискательство не ограничивается спекуляциями. Финансовый сектор извлекает ренту благодаря своему контролю над платежными операциями: чрезмерно высокая плата за обслуживание кредитных и дебетовых карт, а также менее известные сборы, которые взимаются с коммерсантов, что, в конечном счете, сказывается на цене, которую платят потребители.
Деньги, которые финансовые организации выкачивают из бедных американцев и американцев со средним уровнем дохода посредством практики хищнического кредитования, также можно смело расценивать как разновидность ренты. В последние годы на долю финансового сектора приходится 40 процентов всех доходов корпораций. Это не означает, что его социальный вклад хоть как-то увеличился. Кризис показал, что финансовый сектор может обрушить экономику страны. В экономике, подобной нашей, где рентоискательноство является обычным делом, взаимосвязь между индивидуальным доходом и пользой обществу сильно страдает.
В самом примитивном виде рента представляет собой лишь способ перераспределения благ от одной части общества к тем, кто имеет возможность эту ренту извлекать. Погоня за рентой является одной из важных причин неравенства, процветающего в нашей экономике, поскольку именно из-за нее деньги перенаправляют от нижней части общества к верхней.
Рентоискательство влияет на экономику и в более широком смысле: при самом благоприятном раскладе это игра с нулевым результатом. В результате рентоискательства не происходит никакого роста. Все усилия направлены лишь на то, чтобы урвать кусок пирога покрупнее, нежели на то, чтобы увеличить размер самого пирога. Но что еще хуже, в погоне за рентой происходит нерациональное распределение ресурсов, от чего экономика только ослабевает. Это пример центростремительной силы: награда в погоне за рентой становится такой огромной, что требует все больше и больше энергии, которая добывается за счет всех остальных. Рентоискательство особенно распространено в странах, богатых природными ресурсами. Значительно легче разбогатеть в таких местах, просто получив доступ к ресурсам на выгодных для себя условиях, чем производить продукты и услуги, которые приносят пользу людям и повышают эффективность. Именно по этой причине такие экономики пришли к плачевным последствиям, несмотря на кажущееся процветание. Очень легко ухмыльнуться и заявить: «Ну мы же не Нигерия и не Конго». Однако наша динамика в области рентоискательства ничем не отличается.
Проблема справедливостиЛюди не бездушные механизмы. Для того чтобы упорно трудиться, им нужна мотивация. Если они вдруг почувствуют, что с ними обращаются нечестно, замотивировать их будет довольно сложно. Это один из основных принципов современной экономики труда, сформулированный в виде так называемой теории эффективной заработной платы, которая утверждает, что то, как организация относится к своим сотрудникам, включая размер их зарплат, сказывается на производительности. Эту теорию выработал еще век назад великий экономист Альфред Маршалл, который заметил, что «высокооплачиваемый труд обычно оказывается высокопроизводительным и, следовательно, недорогим». На самом деле неверно относиться к этому утверждению как к теории. Оно было сделано на основе многочисленных экономических экспериментов.
Несмотря на то что люди всегда будут спорить на тему точного смысла понятия «несправедливость», в сегодняшней Америке есть совершенно четкое ощущение того, что неравенство в распределении доходов и благосостояния в целом именно несправедливо. К благосостоянию тех, кто действительно изменил наше общество, например изобретателей компьютера и первопроходцев в области биотехнологий, нет совершенно никаких претензий. Но в большинстве своем эти люди и не находятся на вершине экономической пирамиды. Возмущение вызывают другие, те, кто преуспел в погоне за рентой в какой-либо из ее разновидностей. И именно это кажется большинству американцев несправедливым.
Легче разбогатеть, получив доступ к ресурсам на выгодных для себя условиях, чем производить продукты и услуги, которые приносят пользу людям.
Народ сильно удивился, когда брокерская компания MF Global, возглавляемая Джоном Корзайном, в прошлом году объявила себя банкротом, оставив после своей деятельности, которую вполне можно признать преступной, тысячи жертв. Но, памятуя об истории Уолл-стрит последних лет, я уверен, что люди не сильно удивились, когда стало известно, что некоторые руководители MF Global все равно получат свои бонусы. Когда управляющие компаниями утверждают, что необходимо урезать зарплаты или провести ряд увольнений с целью сохранения конкурентоспособности компании и, соответственно, увеличения размера своих вознаграждений, сотрудники совершенно резонно считают, что происходящее является проявлением несправедливости. Это, в свою очередь, сказывается на их рвении в работе, лояльности к фирме и желании инвестировать в ее будущее. Стойкое ощущение, сложившееся у работников в Советском Союзе, что руководители их используют, эксплуатируют и на них наживаются, сыграло ключевую роль в развале советской экономики и ее последовавшему краху. Как гласит старая советская шутка: «Они делали вид, что платят нам, мы делали вид, что работаем».