Голова мегалозавра, тупая голова громадной черепахи, заполняла окно и вдруг просунулась в комнату вся целиком. Опрокидывая мебель, чудовище катало труп во все стороны, пока ему не удалось ухватить полу куртки. Его роговые, негибкие губы с трудом справлялись с своей задачей, но когда они захватили одежду, чудовище быстрым движением поглотило бедное тело моего друга. Раздался слабый, но ужасный хруст переламываемых костей, звук страшного глотания… и комок опустился в дряблый зоб чудовища.
Тогда оно заметило меня.
Я стоял, прикованный к месту любопытством и страхом. Но когда мегалозавр устремил на меня свои отвратительные фосфорические глаза, я не мог сдвинуться с места уже потому, что его взгляд пригвождал меня к месту, как змея привораживает птичку.
Голова приближалась… И вдруг дикая радость охватила все мое существо. Дверь оказалась мала. Животное пыталось просунуть голову боком, — напрасно. Но оно не оставляло своего намерения, и мы находились друг против друга: я, прижатый к стене, в полутора метрах от его пасти, упиравшейся справа и слева в наличник двери, и животное, старавшееся добраться до меня. Зверь начал пыхтеть, как будто задыхаясь от усилий, и дверь глухо затрещала… Я чувствовал, как вся кровь бросилась мне в голову.
К счастью, животное скоро отказалось от своего намерения, считая, вероятно, стену слишком прочной. Ужасное положение. Самый пустяк, небольшой шаг в сторону спас бы меня, а я стоял, безвольный, холодный, неподвижный и не мог оторвать взгляда от глаз чудовища. Я чувствовал, что еще немного, и повелительный взгляд моего врага заставит меня самого пойти навстречу смерти.
Вдруг я почувствовал, что к моему телу прикоснулось что-то липкое и шероховатое, — мегалозавр пытался притянуть меня к себе языком. Добравшись до моей шеи, язык просунулся между нею и стеной и нагнул мою голову. Этого было достаточно, чтобы вывести меня из оцепенения. Я отскочил в сторону и забился в темный угол коридора, а обманутый в своих надеждах мегалозавр испустил резкий ужасный крик, от которого вдребезги разлетелись все стекла в доме.
Я не был в обмороке, но то чувство крайней усталости, которое охватило меня, было не многим лучше. Я чувствовал, как учитель отнес меня на постель, как в комнату вбежали совершенно ошеломленные Фома с женой.
— Он ушел? — спросил я.
— Кто?
— Me… животное?
— Да, да. Успокойтесь.
— Гамбертен тоже ушел, — сказал я.
И я разразился рыданиями, которые облегчили меня.
Мой мозг начал работать, и я спрашивал себя, каким образом мы с Гамбертеном могли так ошибиться. Почему мы, понимая, каким образом могло сохраниться одно яйцо, не допускали, что их могло сохраниться несколько. Для этого совсем не нужно было никакого чуда. Надо было только, чтобы в том месте, а, следовательно, и в тех же условиях, оказалось не одно яйцо, а несколько. Это было даже гораздо вероятнее. Затем, факт исчезновения свиней должен был навести нас на мысль о существовании хищника. Наконец, исчезновение самого игуанодона было третьим основанием.
Когда я совсем оправился, учитель заявил, что нам необходимо поговорить серьезно о деле. Я уверил его, что в состоянии рассуждать, как вполне разумный и здоровый человек.
— В таком случае, — сказал он, — знайте, что я считаю первым и главным нашим долгом уничтожение чудовищ.
— О, — воскликнул я, — игуанодона уже не существует. Чудовище одно.
— А это мы увидим, — ответил учитель. — Во всяком случае, мегалозавр знает теперь вкус человеческого мяса. Что, если он каждую ночь будет приходить, чтобы… Это не может быть терпимо, в особенности, в виду суеверия крестьян. Его надо уничтожить сегодня же. Но каким образом?
— Устроить облаву, — сказал я, — созвать народ….
— Ни в коем случае. Если народ узнает о том, что случилось, страна опустеет в один день.
И учитель взял с Фомы и его жены обещание пока молчать обо всем случившемся.
— Как же быть, — сказал Фома, бледнея, — нас только трое…
— Ну, хорошо, пусть будет только двое, ты не пойдешь с нами.
— Ридель, — сказал я, обращаясь к учителю, — мне кажется, что я придумал план, надежный и безопасный. Я полагаю, что чудовище с наступлением рассвета вернулось в свою пещеру. Нам надо подстеречь сегодня ночью, когда оно будет выходить оттуда. Мы поместимся с вами на утесе, над самым входом в пещеру… Фома, у мосье Гамбертена были ружья?
— Сколько угодно, — ответил Фома.
Мой план был одобрен и принят. Ружья из коллекции покойного Гамбертена были хороши: одно из них было американское, для охоты на крупных хищников, другое — винчестер.
Около половины шестого, сделав большой обход, необходимый, чтобы скрыть свое предприятие от глаз случайных наблюдателей, мы шли, вооруженные ружьями и ножами, по сухому склону горы, вдоль ее гребня, т. е. по краю пропасти.
Вскоре я узнал по неясному следу тропинки, что мы достигли высоты пещеры. Мегалозавр был тут, под нашими ногами. Свернув с тропинки, мы пошли к краю обрыва. Ридель лег на землю и пополз, я последовал за ним.
— Стой! — сказал я. — Вот он.
Наш враг — мегалозавр — лежал неподвижной горой на траве, у входа в пещеру.
— Он спит? — прошептал Ридель.
— Он издох, — сказал я, увидя, что его зеленоватый глаз был открыт. — Но все-таки выпустим в него по две пули, это будет безопаснее.
Раздались выстрелы, но исполинская дичь осталась неподвижной. Мегалозавр несомненно был мертв.
Возле его трупа, среди свиных костей, лежал обглоданный остов игуанодона.
Итак, опасности больше не было. Мы отползли от края, стали на ноги и медленно направились к лужайке.
— Я оказался прав, — сказал я, испытывая странную радость, — игуанодон был убит своим коллегой. Гневное рычание, которое я тогда слышал, означало их поединок.
Но почему околел мегалозавр?! — вот что занимало нас с Риделем.
Когда мы подошли к чудовищу, Ридель быстро принялся за дело. Он вынул свой охотничий нож и разрезал зоб мегалозавра.
— Это неподходящая гробница для ученого, — сказал он. — Помогите мне. Какие странные волокнистые ткани у этого животного.
Мы извлекли из внутренностей чудовища тело Гамбертена в изуродованном виде.
Покончив с этим, Ридель предался с восторгом научному исследованию трупа мегалозавра.
— Где же желудок? — удивлялся он. — Странно… Слизистая оболочка так мало эластична. Но где же все-таки желудок? Я нахожу только какой-то изъеденный комок выхода желудка в кишечнике.
— Гамбертен говорил мне, что им нужно много воды. Этому ее здесь не хватало, это несомненно. Он слишком вырос и не мог пролезать в боковые галереи к источникам.
— Это очень важно, — сказал Ридель, — но что они ели в свое время?
— Кажется, главным образом, рыбу.
— Отлично. Хрупкая полурастительная ткань, ослабленная неподходящей средой и неподходящим питанием… недостаток воды, сухость… отсутствие рыбы, недостаток фосфора. Пищеварительный аппарат пострадал более всего. Он не мог сразу приспособиться… Но почему этот разрушенный желудок и кишечник в язвах? Что он ел? Ага, свиней. Теперь я все понимаю.
— Что же именно?
— Вот что. Мегалозавр ел свиней, ел целиком, съедал и желудки. Вы знаете, надеюсь, что желудочный сок свиней особенно богат пепсином, принадлежащим, кроме того, к числу наиболее активных. Это сильно действующее вещество чрезмерно усилило вялый желудочный сок мегалозавра и придало ему такую интенсивность, что ткани, по природе непрочные и истощенные в силу ненормальных условий, не выдержали его химического воздействия. Животное погибло от небывалого случая расстройства пищеварения, оно само себя переварило…
Два дня спустя мы проводили тело Гамбертена на кладбище.
Я взял очки Гамбертена себе на память. Стекла их стали тусклые, но я никому не рассказываю, что за кислота произвела на них это действие. Я боюсь, что мне не поверят.
Василий Афанасьев Страна великанов
Палеонтологическая фантастика Иллюстрации В. СилкинаОт редакции
Среди населяющих Патагонию племен кочевников-тагуэльчей, равно как и у живущих ближе к Андам потомков чилийских арауканцев-монсанеросов существует предание о народе великанов. Первые сведения о мифических патагонских великанах мы находим у самых ранних путешественников, посетивших Южную Америку, как, например, Педро де-Сиеца (1541 г.), а в особенности — в мемуарах и донесениях миссионеров-иезуитов Стробля и Кордиеля, живших в Южной Америке (и, в частности, в Патагонии) в 1746 г. Местом пребывания народа великанов предания называли страну к югу от реки Рио-Санта-Крус до Пунта-Аренас; однако ученые исследователи Патагонии, интересовавшиеся «народом великанов» — в том числе Чарльз Дарвин — не обнаружили никакого племени гигантов. Надо заметить здесь же, что среди патагонских кочевников нередко встречаются индивидуумы, имеющие рост до 1,8 метра (по Ратцелю), а это обстоятельство, при свойственной патагонскому населению низкорослости (патагонец — от испанского слова «patagos» — коротконогий), быть может, немало способствовало возникновению легенды о великанах…
В своем дневнике («Путешествие на "Бигле"») Дарвин сообщает, что ему удалось обнаружить на берегу реки Рио-Тересро (в Аргентине) череп гигантского mylodoria, причем кости были так свежи, что, по анализу Рикса, содержали 7 % жировых веществ, и потому весьма вероятно отнести смерть животного к самому недавнему времени (Дарвин посетил Патагонию в 1832 году).
Несколько лет назад в одной из патагонских пещер на побережье Великого океана было найдено до двадцати скелетов mylodoria вперемежку с человеческими. Вообще же эта своеобразная пещера, очевидно, служила жильем для людей, у которых гигантские милодонты жили на положении домашних животных, о чем свидетельствуют, хотя бы, остатки сена, подстилки, перемешанной с хорошо сохранившимся пометом милодонтов, расколотые кости этого животного, по-видимому, вываренные при изготовлении пищи. В пещере, кроме домашней утвари и других предметов обихода ее бывших обитателей, под тонким слоем песка обнаружено также много кусков кожи милодонта, покрытой буро-зеленым мехом, а с мездряной стороны — имеющей костяные бляшки особой формы. Кожа была сухая; но, намоченная в воде, она издавала запах разлагающегося вещества. Между прочим, проф. А. А. Борисяк (в своем переводе книги Э. Рей Ланкастера «Вымершие животные», где приводится вышеуказанное открытие) пишет: «…Возможно, хотя это и кажется невероятным, что милодонт еще и до сих пор существует в таких пещерах этой местности, куда не попадали культурные люди..». (проф. А. А. Борисяк: Э. Рей Ланкастер, «Вымершие животные». ГИЗ, Ленинград, 1925 г., стр. 118–121).
На основании этих данных автор рисует фантастическую картину сохранившегося в кратере потухшего вулкана первобытного оазиса — и приключения в этом замкнутом мирке героя рассказа, украинца Лавро Бригиды…
I. Фонда Дель-Варто14
Фонда синьоры Амелии Дель-Варто — излюбленное пристанище матросов, грузчиков, рабочих-эмигрантов, кутящих гаучо (скотоводов), разных личностей без определенных занятий, даже просто портовых воров, — вообще того пестрого разноязычного сброда, который в поисках работы, либо сомнительных афер и легкой наживы наводняет зловонные переулки прибрежной части шумного Буэнос-Айреса — столицы богатой земледельческой Аргентины.
Посетители фонды, промелькнув через прокуренные, грязные «залы» гостеприимного заведения, тают в бездонной тьме южно-американской ночи. Их заменяют новые посетители, галдящие на всех мировых языках.
Пожилая жирная креолка, донна Амелия, как изваяние богини Кали в индийской пагоде, неподвижно восседает за высоким прилавком буфета, и лишь ее черные мышиные глазки профессиональной кабатчицы с неподражаемой быстротой шныряют по всем углам и закоулкам фонды, вовремя подмечая: то подозрительные симптомы в поведении двух гринго15, очевидно, намеревающихся удрать, не заплатив по счету, то закипающую ссору за столиком крепко подвыпивших ранчеро16, то появление нового, оглушенного гамом, посетителя, робко разыскивающего в тумане сигарного дыма и адского кухонного чада свободное местечко…
Соответствующий приказ глазами или легкий кивок в нужном направлении — и налаженные рычаги кабацкого механизма, в лице трех-четырех поблекших, ярко раскрашенных кельнерш и такого же количества неряшливых официантов с пробритыми проборами на лоснящихся от жирной помады черных головах, — уже юрко пробираются в соответствующем направлении, как ловкие щупальца гигантского осьминога. Изредка, при невозможности мирно уладить возникший конфликт, или угомонить расходившегося буяна, опять-таки по безмолвному знаку «богини», на сцену появляется внушительная фигура «ливрейного» швейцара Чарли, одноглазого негра, кулачная слава которого известна далеко за пределами заведения Дель-Варто и прилегающих переулков…
Сегодня к группе кутящих гаучо17 присоединились два «гостя»: портовый вор дон Коранчо, жилистый проворный человечек, чрезвычайно вычурно и крикливо, по последней моде, одетый, и еще какой-то новый в кабачке субъект, по внешности и платью не то арриеро18, не то конный пастух-вакерос, а быть может, степной охотник.
Компания лениво выковыривает из блюда полуостывший жирный фидео19 и усердно тянет анизет, — так в заведении торжественно именуется обыкновенная аргентинская водка-кана, сильно сдобренная анисом и сахаром.
Хмель и духота сковывают языки подвыпивших степняков, и только неугомонный дон Коранчо, умышленно длинно, поминутно гадко хихикая, рассказывает скабрезные истории, рассчитывая завлечь компанию в какой-нибудь портовый вертеп и там обобрать…
Странный контраст с костюмом аргентинского ковбоя, с коричневым тропическим загаром представляют голубые глаза, коротко стриженые белокурые волосы и длинные, опущенные вниз, усы другого «гостя» веселящейся компании. Кажется, перенеси это характерное лицо за тысячи километров в захолустье колоритной украинской деревеньки, с ее белыми хатами и черешневыми садами, — и вместо прожженного южно-американского атторонте20 перед зрителем явился бы какой-либо мирный, флегматичный Остап или Ничипор. Впрочем, имя этого человека Лаврентий или Лавро Бригида. Он — подольский крестьянин, когда-то, много лет назад эмигрировавший в Аргентину, застрявший здесь, а теперь представляющий ту подозрительную, даже опасную с точки зрения аргентинского виджилянте21 личность, которую во славу порядка и законности надо ловить и водворять либо в свинцовые рудники, либо на осушку болот океанского побережья. Вообще — «изолировать»…
Неожиданное происшествие надолго прекратило разглагольствования дона Коранчо: сосед Бригиды, наклонившись за оброненной трубкой, вдруг уставился на широкий кожаный пояс украинца и заорал:
— Вот так штука! Из какого, черт побери, барана ты сшил свой тирадоре?
Бригида, самодовольно посмеиваясь в усы, неторопливо расстегнул пряжки и небрежно бросил пояс на стол.
— Держу сто пезо22 против одного, — сказал он позевывая, — что ты не видел и никогда не увидишь такого «барана».
Пояс переходил из рук в руки. Он был сшит из одного куска толстой шкуры, на внутренней стороне которой вросли костяные шишки оригинальной формы, а на лицевой кое-где сохранился густой, зеленый с проседью мех.
— Что же это за зверь? Тапир? Бизон?.. Да говори же, черт!
Бригида махнул рукой и упрямо отвернулся: не стоит, мол, рассказывать…
Однако, компания с пьяным упорством накинулась на украинца, и после долгих пререканий он согласился рассказать историю диковинного пояса, заявив тут же, что вряд ли ему кто-нибудь поверит.
Потребовали еще «анизет» — и Бригида начал повествование.
II. Рассказ охотника
Лавро говорил довольно хорошо на испорченном испанском языке аргентинских креолов, говорил сначала как-то нехотя, но постепенно вспышки воодушевления стали все чаще оживлять его лицо, а когда в воспоминаниях возникали особенно ярко картины пережитых приключений, в сухую трескотню галльских словосочетаний проскальзывали тягучие переливы украинских слов, иногда целые фразы, которые он не трудился переводить, ибо слушатели, увлекаясь рассказом не менее Бригиды, угадывали смысл сказанного… Даже дон Коранчо, этот трусливый мелкий плут, дитя грязной помойки огромного международного порта, и тот минутами терял мину презрительной недоверчивости и с живым вниманием следил за похождениями странного атторонте.
Чувствовалось, что этот светлый, твердый взгляд не раз в дебрях девственной пампы23 — скрещивался с взглядом притаившейся золотисто-пепельной пумы, что эта сухая мускулистая рука бронзовой статуи не могла дрогнуть в смертельной борьбе за жизнь, а шрамы и рубцы на теле получены именно при тех жутких обстоятельствах, о которых так просто повествовал рассказчик.
Восемнадцатилетним робким увальнем, не видевшим ничего, кроме родной Кушпыровки да соседнего торгового местечка в глухом захолустье Подольской губернии, Бригида попал в Аргентину, соблазненный рассказами родственника-односельчанина, неоднократно ездившего на заработки в Южную Америку.
Как во сне, перед очарованным взором простодушного юноши замелькали невиданные картины: шумная, нарядная Одесса, огромный океанский пароход «Отавия», сказочные бело-кружевные дворцы Босфора, цветущие острова Архипелага, изменчивая бирюза Средиземного моря, и вдруг — мрачная, жуткая громада Атлантического океана обступила со всех сторон пароход, надолго закрыв сушу от испуганных взоров тоскующего парня. Животный ужас сковывал его члены, когда, уцепившись за толстые медные перила бортовой решетки, с замирающим сердцем, жмурясь и вздрагивая, он отдался могучим вздохам, плавно колебавшим необъятно широкую грудь водяного гиганта. Много дней и ночей длилось это путешествие Бригиды, который невольно чувствовал себя жалкой сухопутной букашкой, уносимой потоком на обломке ветки.