Доктор Хэглер улыбается. Джо смотрит на ее левую руку, на золотое обручальное кольцо. Она понимает.
– Хорошо, а еще можете что-то вспомнить, Роуз?
– Он все время суетится, не в том смысле, что двигается. А так, странно. Сшибает все, роняет. Неделю назад разбил мой последний винный бокал.
Она все еще сердится. Тут дело сложное, и он не уверен, что доктор Хэглер уловит, но он-то слышит, как напрягается голос Роузи. Она не любит, когда ей приходится пить вино из баночки из-под джема или пластикового стаканчика. Надо будет купить ей новый набор бокалов.
Джо не нравится, что эта докторша допрашивает Роузи, словно та – главный свидетель по делу об организованной преступности. Роузи не любит полоскать грязное белье на людях. Она не рассказывает о выходках Патрика ни своим братьям, ни даже священнику. Никому не говорит, что у Джей Джея и Колин не получается зачать. Все тайны, все дела семьи она держит в доме и скорее даст сжечь все свои записи Опры, чем станет вывешивать неглаженое белье семьи перед соседями. Поэтому Джо теряется, когда слышит, с какой готовностью она рассказывает о его «странном» поведении, словно ей бонусы будут за то, что она его сдаст.
– Вот как сейчас, – говорит Роузи.
Доктор Хэглер кивает и что-то записывает. Что происходит? Джо ничего не делает, просто сидит себе спокойно на этом чертовом стуле, слушает, как его жена обвиняет его в «странности». А теперь и доктор соглашается. Весь этот разговор начинает попахивать заговором.
Роузи похлопывает его по руке. Он поднимает на нее глаза. Ее руки сложены на коленях. Лицо обращено вперед, она смотрит на доктора Хэглер. И тут он замечает, что его левый локоть прыгает вбок, ударяясь о руку Роузи. Он ерзает на стуле, пытаясь от нее отодвинуться. Эти стулья, мать их, для карликов придумали, и стоят они слишком близко друг к другу. Он смотрит вниз и видит, как его левая нога выделывает кренделя на полу. Ну ладно, он дергается. Он нервничает, матерь божья. Все дергаются, когда нервничают.
– Вы пьете, Джо? – спрашивает доктор Хэглер.
– Пару пива, иногда глоточек виски, но не больше.
Сейчас бы ему глоток виски не помешал.
– Наркотики?
– Нет.
– Давайте поговорим о вашей семье. У вас есть братья или сестры?
– Сестра.
– Старшая или младшая?
– На полтора года старше.
– Как у нее со здоровьем?
– Неплохо, я думаю. Точно не знаю. Мы не очень-то общаемся.
– Как ваши родители?
– Отец умер от рака простаты девять лет назад. А мать умерла от пневмонии, когда мне было двенадцать.
– Можете поподробнее рассказать мне о вашей матери? Что привело к пневмонии, вы знаете?
– Не уверен. Она была в больнице Тьюксбери, когда это случилось.
– По какой причине?
– Она была алкоголичкой.
Произнося эти слова вслух, Джо понимает, что звучат они глупо. Алкоголики отправляются в Общество анонимных алкоголиков, а не в больницу Тьюксбери. Не на пять же лет.
– Ей когда-нибудь ставили какой-то другой диагноз, кроме пневмонии?
– Я не знаю.
– Как она выглядела, когда вы ее навещали?
Джо задумывается, пытаясь вызвать в памяти образ матери в больнице – необычное упражнение, поскольку он много лет провел, делая совсем наоборот, стараясь стереть каждую секунду того, что он там наблюдал. Сейчас он ее видит. Она на кровати. Ее ноги, руки и лицо извиваются, принимая жуткие, нечеловеческие позы.
Хотя яснее всего перед глазами встают ее кости. Кости его матери: выступающие скулы и челюсть, торчащие плечи, ее ребра, костяшки, коленные чашечки. Он помнит скелет матери. К концу стало легче представлять белые кости под ее кожей, чем то округлое, полное лицо и фигуру, что были у нее прежде. Легче стало верить, что мамы больше нет, что женщина на кровати – труп, в который вселился злой дух.
– Он была худая, очень.
– Так. А тети, дяди, двоюродные братья и сестры со стороны матери? У них были проблемы со здоровьем?
– Семья матери осталась в Нью-Йорке, когда мама вышла замуж за отца. Она с ними не разговаривала. Я никого из них ни разу не видел.
Почему эта докторша так интересуется здоровьем его матери и ее родни? Какое отношение все это имеет к его колену? Джо смотрит на стену позади доктора Хэглер, на дипломы в рамочках и всякие грамоты о заслугах. Йельский медицинский факультет. Ординатура в Джонса Хопкинса. Членство в Национальной организации здравоохранения. Доктор Хэглер, может, и умная с виду, но сыщик из нее никакой. Все эти вопросы – трата времени впустую.
Джо еще раз перечитывает развешенные в рамочках достижения доктора Хэглер. Ординатура по неврологии. Степень по неврологии. Погодите, она что, невролог? Он думал, он у специалиста по двигательным болезням. У ортопеда. Какого черта он разговаривает с каким-то спецом по мозгам?
– Слушайте, – говорит Джо, предлагая ей выход. – Я пару лет назад вывихнул колено, и с тех пор оно не восстановилось. Думаю, из-за него я теряю равновесие и из-за него все эти падения.
– Хорошо, давайте кое-что проверим.
Наконец-то, но он не понимает, какие основания, пусть и самые зыбкие, у этой дамочки заниматься его коленом. Доктор Хэглер встает, кладет планшет на полку и становится точно напротив Джо. Вытягивает руки вперед, сжав кулаки, словно собирается поиграть «Угадай, в какой руке».
– Смотрите на мои руки, а потом на палец, который я отогну.
Доктор Хэглер отгибает правый указательный палец, потом левый, потом опять левый, правый, левый, правый, правый. Джо следит за этими указаниями взглядом. Без труда. Это как игра в «Крота» в автомате, только вместо кувалды и кротов глаза и пальцы.
– Отлично. Вы левша или правша?
– Правша.
– Держите левую руку плашмя, раскрыв ладонь, вот так.
Доктор Хэглер показывает как.
– Потом правой рукой стукните, пожалуйста, по левой ладони – кулаком, потом ребром, как в карате, потом хлопните. Вот так.
Она несколько раз показывает ему последовательность. Он сразу же повторяет за ней.
– Хорошо, а теперь повторяйте снова и снова. Приготовились – начали.
Кулак, ребро, хлопок. Кулак, ребро, хлопок. Кулак, хлопок. Стойте. Кулак. Подождите. Ребро. Стойте. Хлопок. Кулак. Кулак. Нет. Кулак. Стойте. Кулак, ребро, кулак.
А оно сложнее, чем кажется. Доктор Хэглер делала движения одно за другим, без паузы между сериями, не ломая ритма, без ошибок. Но она, наверное, так делает с пациентами по целым дням. Натренировалась. Хотел бы он посмотреть, как она станет заряжать и разряжать пистолет. И какое отношение вся эта чушь имеет к его колену?
– А теперь, пожалуйста, встаньте и пройдите по комнате, ставя пятку к носку.
Джо сам просил об этом стольких, что и не сосчитаешь. Он гадает, попросят ли его следом произнести алфавит так и в обратном порядке.
– У нас тут что, проверка на состояние опьянения? – спрашивает он.
Раскидывает руки, как крылья самолета, и идет через комнату, ставя пятку к носку. Никаких проблем. На обратном пути он слегка торопится и спотыкается, но сам никого бы за такое не задержал. Снова никаких проблем.
– Отлично. А теперь, пожалуйста, стукните каждым пальцем по подушечке большого. Начиная с указательного, до мизинца и обратно. Вот так.
Джо дотрагивается каждым пальцем до большого. Медленно, осторожно и тщательно выбирает, упираясь каждым пальцем, чтобы удостовериться в том, что получилось.
– Да, вот так. А теперь попробуйте сделать это быстрее, несколько раз подряд.
Она показывает, как. Теперь очередь Джо, и на этот раз он ошибается и не может исправиться. Его пальцы сбиваются с ритма или застывают.
– Бетховен из меня никакой, – говорит Джо.
Он смотрит на Роузи. Лицо у нее серое, глаза опущены.
Доктор Хэглер берет свой планшет. Снова опускает очки на нос и пишет что-то в карточке Джо. Потом садится, кладет планшет на полку, снимает очки и вздыхает.
– Итак, есть кое-какие симптомы. Ваши движения кажутся не вполне нормальными. Возможно, у вас болезнь Хантингтона, но я сперва хочу провести ряд анализов крови и МРТ.
– МРТ моего колена? – спрашивает Джо.
– Нет, не колена. Вашей головы.
– Головы? А как же колено?
– Доктор Ливайн осмотрел ваше колено и нашел, что оно стабильно. С коленом у вас все в порядке, Джо.
– А с головой нет?
– Сделаем МРТ и анализ крови, от этого и будем считать.
– Постойте, – произносит Роузи. – Что такое болезнь Ханнингтона?
– Хан-тинг-то-на, – говорит доктор Хэглер. Это наследственная неврологическая болезнь, но давайте не будем забегать вперед. Сделаем МРТ и анализ крови. Сделаем генетический анализ, чтобы проверить, Хантингтон это или нет, и если да, начнем симптоматическое лечение, но это все мы можем обсудить на следующем приеме, если мы имеем дело именно с БХ.
Несколько секунд спустя Джо и Роузи выводят обратно в чистилище, где ожидает в тишине новая партия потерянных душ, и Роузи оговаривает с регистратором время приема Джо. Следующая встреча с доктором Хэглер назначена аж на март, ровно через два месяца. Роузи просит найти что-нибудь пораньше, но регистратор говорит, что это – самое раннее.
Они проходят сквозь автоматические двери корпуса Ванга, и на них накатывает пронизывающий январский воздух. Джо глубоко вдыхает. Даже загрязненный выхлопами машин холодный воздух вливается в легкие свежестью и здоровьем. Джо останавливается на тротуаре, ветер дует ему в лицо, движется сквозь его легкие, и Джо снова чувствует себя настоящим. Что бы ни случилось там, в больнице, оно настоящим не было.
Роузи ведет его к машине на четвертом уровне гаража. Джо благодарен ей за то, что она пошла с ним, про себя, но не вслух признавая, что не вспомнил бы, где они припарковались. Они садятся в машину, и Роузи протягивает ему парковочный талон.
– По крайней мере, теперь я знаю, что колено у меня работает, – говорит Джо.
Роузи не отвечает. Она хмурится, ее брови сведены, она тычет пальцем в экран своего айфона.
– Ты что там делаешь, малышка? – спрашивает Джо.
– Гуглю болезнь Хан-тинг-то-на.
– А.
Джо по головокружительной спирали выезжает из гаража. До Чарлстауна дорога недолгая и незапоминающаяся, потом они дольше ищут, где поставить машину. Кружа по холмистым улицам своего района, Джо поглядывает на Роузи, все еще погруженную в телефон. Джо не нравится ее лицо, она хмурится все сильнее, от этого искажаются ее красивые губы. Ему не нравится, что она не рассказывает ему о том, что прочла. Ничего не говорит, чтобы успокоить его. Она тычет пальцем, хмурится, читает и молчит.
Джо замечает два места, «зарезервированных» мусорными баками, и не связывается, а потом, наконец, находит местечко всего в квартале от дома. Домой они с Роузи идут в молчании. Сбрасывают пальто и обувь в прихожей. Джо прямиком отправляется на кухню. Вытаскивает из шкафчика самую большую баночку из-под джема и наливает вина. Вынимает из холодильника банку «Бада» и ищет Роузи.
Шторы в гостиной задернуты, из-за чего кажется, что сейчас начало вечера, а не полдень. Джо не включает свет. Роузи завернулась в свой плед цвета слоновой кости на диване и читает что-то в телефоне. Джо ставит баночку вина на кофейный столик перед ней и садится в свое кресло. Роузи не поднимает глаза.
Джо ждет. На стене над диваном висят фотографии детей: выпускные в школе, свадьба Джей Джея. По всей комнате расставлены фотографии: детские на каминной полке, и еще – на боковых столиках, свадебные фотографии Джо и Роузи на комоде. Джо нравятся эти фотографии. Без остального хлама он мог бы и обойтись.
Между рамками понатыканы всякие фигурки: ангелы, младенцы, Снупи и Вудсток, Иисус и Дева Мария, святой Патрик, мисс Пигги и Кермит. Слишком много лягушек. У Роузи слабость к лягушкам. И еще рождественские певчие, они тут стоят круглый год. В январе это, может, и к месту, но в августе просто смешно. Роузи всех их любит.
Много лет назад Джо планировал разыграть ограбление с выносом побрякушек подчистую, загадочное преступление, которое бы так и не раскрыли. Но Роузи бы просто заменила статуэтки на новые, и, в конце концов, Джо вернулся бы туда же, откуда начал, просто денег в банке было бы меньше.
Из-за всего этого декоративного хлама комната, по его мнению, кажется заставленной и тесной, но мнения его никто не спрашивает, и он решил смириться. Пока у него есть кресло, телевизор и своя половина кровати, он не жалуется. Остальной дом принадлежит Роузи.
Когда Джо был маленьким, гостиная выглядела совсем иначе, да и ощущение от нее было другое. Диван и кресла были просто деревянными каркасами с тонкими подушками, куда неудобнее, чем сейчас. Он помнит, как каждый год вешали дурацкие школьные фотографии по бокам от Иисуса на кресте: Джо слева, Мэгги справа. Статуэток тогда не было.
Его родители много курили, и на каждой деревянной поверхности стояла минимум одна пепельница, многие сделали и раскрасили в школе Джо и Мэгги, в подарок на праздники (ах, семидесятые). Был старый телевизор с трубкой, двумя ручками и заячьими ушами, антенной, и на кофейном столике всегда лежали выпуск «ТВ-гида» и газета, а столик был вечно в пятнах, почти как губка на ощупь, и весь в кольцах от стаканов. Один из многих шрамов, оставленных пьянством матери.
Джо берет пульт, но не включает телевизор. Сегодняшний выпуск «Пэтриот Бридж» лежит на кофейном столике, нераспечатанный, но газету Джо читать не хочется. Он пьет пиво и смотрит на Роузи. Она молчит и хмурится. Джо ничего не говорит и ждет. Ждет.
В его жилах ледяной страх.
В костях – зловещее пение.
Чистилище прокралось в дом.
Глава 8
Джо на кухне, орудует отверткой: ему дано задание заменить петли кухонного шкафчика, которые погнулись так, что уже не починишь. Джо начинает с того, что подтягивает разболтавшиеся. Шкафчики, как и все в доме, старые, они отслужили свое, но Роузи винит Джо в сломанных петлях, говорит, он слишком резко открывает дверцы, слишком налегает на ручки. Он не согласен, но ему все равно. Не стоит оно того, чтобы спорить.
Он, в общем, даже благодарен за эту работу: и занят, и Роузи какое-то время не будет его доставать. С тех пор как Роузи рассказала Джо, что прочла в Интернете про болезнь Хантингтона, он пытается стереть из памяти каждое слово. Нет у него никакой редкой смертельной болезни. Нет, вашу мать.
Хантингтон. Чушь это все, Джо даже думать об этом не хочет. Полицейские имеют дело с фактами, а не с домыслами, а факт в том, что докторша бросила это страшное, громкое врачебное слово, не проведя никаких анализов, ничего не узнав. Просто случайное, безответственное замечание. Это практически нарушение этики, вот так совать в их невежественные головы всякие слова, не основываясь на фактах. Чушь это собачья, вот это что.
Джо отказывается думать о болезни Хантингтона, называет ее собачьей чушью, но Роузи только и делает, что думает о ней. Она не говорила Джо о своей новой навязчивой идее, но у нее это все равно что на лбу вытатуировано. Всю жизнь она ходила в церковь по воскресеньям, а теперь бегает к мессе каждое утро – с тех пор, как Джо побывал у врача. Два бокала вина, которые она раньше выпивала за обедом, превратились в целую бутылку, начиная с четырех часов. Шарф, который она вязала, обернулся покрывалом для огромной кровати – и продолжает расти. Теперь она каждую ночь засиживается за полночь, смотрит старые программы Опры и гладит все, что попадется, с отпариванием. А еще Роузи, вечная болтушка, не разговаривает.
Весь смысл похода к этому чертову врачу был в том, чтобы Роузи перестала за него беспокоиться, а теперь только посмотрите на нее. В сто раз хуже. Джо слишком сильно крутит отвертку, вымещая раздражение на крохотной насадке, но отвертка выскакивает из крестовины, а потом насадка и вовсе выпадает из руки Джо на пол. Джо скрипит зубами. Слезает с кухонного стула, поднимает филипсовскую насадку, выходит из себя и изо всех сил швыряет ее об пол. Снова поднимает отвертку, вздыхает и возвращается к петле шкафчика.
Он хотел бы помочь Роузи справиться, успокоить ее и уберечь от ненужных волнений, но какая-то часть Джо боится того, о чем она думает, поэтому он не начинает разговор. Возможно, она знает что-то, чего не знает он. Он не хочет ничего больше слышать до следующего визита к врачу, когда доктор скажет, что анализы в полном порядке и все в норме. И извинится. Пусть лучше извинится.
Но изо всех сил стараясь не упасть в темную и грязную кроличью нору болезни Хантингтона, Джо много думал о матери. Он перестает вращать отвертку и проводит указательным пальцем по шраму у внешнего уголка левого глаза. Шесть швов, ему было пять лет. Сейчас там только тонкая белая полоска, ее видно, лишь когда Джо загорит или раскраснеется от чувств.
Мать швырнула толкушку для пюре через всю комнату. Джо не помнит, что он делал до того, не он ли был тому причиной, была ли мать зла или чем-то недовольна. Воспоминания его начинаются с испуга и резкой боли от удара в лицо чем-то твердым и тяжелым. Потом слышно, как кричит Мэгги. Потом яркая красная кровь на пальцах, и красный потемнее, пропитывающий мокрое полотенце, которое он прижимал к голове, пока отец вез его в больницу. Он помнит, что сидел один на заднем сиденье. Мать, наверное, осталась дома с Мэгги. Он не помнит, как его зашивали. Помнит, как отец сказал, что ему повезло. На сантиметр правее – и Джо лишился бы глаза.
Джо предпочитает думать, что шрам возле глаза – это единственное, что осталось ему от матери, единственная память о ее безумии. За исключением голубых глаз с сонными веками, Джо – вылитый отец, он вырос в убеждении, что по прямой происходит от О’Брайенов. У него ореховые волосы, как у отца и деда, летом выцветающие до блондинистых, такая же скупая улыбка, широкая грудь и плечи, корявые ступни и молочно-белая, легко краснеющая кожа. Даже голос у него такой же. Его всегда путали с отцом по телефону. У него обрайеновское отношение к работе, их упрямство и чувство юмора, которое смешит всех вокруг и заставляет держаться на расстоянии вытянутой руки.