Другая проблема с криогеникой также связана с верой в то, что в будущем какой-то человек – возможно, кто-то, кто вообще вас не знал, – решит, что стоит потратить время и деньги на то, чтобы разморозить вас и привести в порядок, независимо от того, чем вы болели. Что может побудить его сделать это? Вероятно, юристы могли бы разработать контракт, стимулирующий будущего инициатора разморозки открыть дверь вашей морозильной камеры, но как-то это не выглядит надежным. Размороженные люди меняются, знаете ли.
Один малый купил дорогого говорящего попугая с большим словарным запасом. Птичка цитировала Шекспира и Дилана Томаса всю дорогу до дома, но потом вдруг из нее полились нецензурные тирады:
– Ты #@&! Ты называешь этот @%# домом?
Попугай продолжал ругаться, как матрос, а когда хозяин приказал ему замолчать, он стал сквернословить хуже прежнего. Наконец, малый говорит:
– Ладно, посиди в холодильнике, пока не научишься выражаться пристойно.
И, схватив птицу, запихнул ее в морозилку. После нескольких минут воплей попугай вдруг замолчал, и хозяин открыл дверцу.
Птица вскочила на плечо мужчины.
– Я сожалею о случившемся. Хозяин, пожалуйста, простите меня, – проворковал попугай. – Кстати, а что там делает цыпленок?
Проблема безработицы Костлявой и другие размышления
Однако спустимся на землю. Среди насущных вопросов, связанных с возможным земным бессмертием, – моральные соображения, которыми занимается экологическая этика – новый раздел прикладной этики. И они – самые тягостные. Где, черт возьми, мы собираемся размещать всех этих бессмертных? Мир и так страдает от нехватки ресурсов для бурно растущего населения, что же мы будем делать, когда главный стабилизатор населения – Костлявая – повесит свою косу на гвоздь?
Решение, которое напрашивается само собой, – подойти к этому вопросу с другой стороны: уменьшить или даже прекратить поступление новых тел, чтобы освободить пространство для очень старых тел.
Можно сказать, что величайший англоязычный политический сатирик Джонатан Свифт предлагал, в частности, собственную версию решения проблемы перенаселения в своем знаменитом эссе 1729 г. «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества». В своей, так сказать, свифтианской прозе[70] Свифт предлагал ирландцам справиться с экономическими бедами путем продажи детей бедняков богатым на мясо. Что ж, это один из способов решить проблему.
Реформистский иудаизм берется за «бессмертие без репродукции» в более серьезном жанре горестной медитации на мемориальной службе на Йом-Киппур (Судный день):
Если бы некий посланник принес нам весть, что смерть будет побеждена, но при одном обязательном условии: что рождение тоже должно прекратиться; если бы нынешнему поколению дали шанс жить вечно, но при ясном понимании, что никогда больше не будет ребенка, юноши, первой любви, никогда больше не явятся новые люди с новыми надеждами, новыми идеями, новыми достижениями; мы останемся навсегда и больше никого не будет – разве ответ вызывал бы сомнения?
«Лучше обезопасить себя, чем потом жалеть, сынок».
Разумеется, если бы даже перспектива биологического бессмертия была совершенно реальной, надежда на то, что оно будет доступно всем и каждому, совершенно неоправданна. Большая часть населения мира либо не может позволить себе, либо вообще лишена возможности получения элементарной медицинской помощи, так что перспектива доступных для всех желающих медицинских нанороботов не внушает доверия. Неизмеримо больше вероятность того, что эти нанороботы или терапия с применением теломеразы были бы забронированы для кого-нибудь вроде Уоррена Баффета, Билла Гейтса или Тайгера Вудса – людей, которые в состоянии позволить себе такое дорогостоящее хобби, как вечное существование.
Если это звучит как откровенная несправедливость, то только потому, что так оно и есть. Это придает концепции «выживания наиболее приспособленных» совершенно новый смысл – вечное выживание наиболее приспособленных.
С ума сойти от всех этих вечностей
Где-то на границе между феноменологией и психологией лежат вопросы о том, как биологическое бессмертие может изменить опыт человеческого существования. Будут ли эти изменения такими, на которые мы рассчитываем?
Скажем, у вас есть нанороботы, усердно ремонтирующие все разрушающиеся части вашего бренного тела, так что болезни, естественный износ и амортизация теперь не приводят к Большому Сну. Однако эти деятельные маленькие роботы имеют свои ограничения; они не помогут вам, если на вас рухнет вывалившееся из здания пианино или если вам случится сесть в машину к Тельме и Луизе по дороге в Большой Каньон. Когда катастрофа неминуема, остается только умереть. Как все это может повлиять на ваши умонастроения? Теперь вопрос стоит не о том, умереть сейчас или позже, а о том умрете ли вы вообще. Можно сказать, ставки стали выше – путь длиннее. Не будем ли мы склонны в новых обстоятельствах жить так, чтобы полностью исключить всякие риски, – скажем, в изолированном бомбоубежище, погребенном глубоко под землей?
С меня хватит
Проблема ennui (так называли французские экзистенциалисты тоску и скуку жизни, сопровождаемую унылыми вздохами) достигает нового масштаба в перспективе вечной жизни и препровождения времени, скажем, в том же старом кафе Сен-Жермен-де-Пре[71]. В своем эссе «Случай Макропулос: размышления о скуке бессмертия» представитель моральной философии ХХ в. из Кембриджа сэр Бернард Уильямс утверждает, что смерть необходима для того, чтобы жизнь оставалась интересной. Исходный пункт размышлений Уильямса – пьеса «Средство Макропулоса» чешского писателя Карела Чапека (и более поздняя опера чешского композитора Леоша Яначека), в которой героиня, выпив алхимический эликсир, обретает невероятно длинную жизнь (342 года и далее). Но к концу пьесы она решает не продолжать ее еще на века, поскольку понимает, что вечная жизнь приносит лишь бесконечное безразличие. Уильямс пишет: «Бесконечная жизнь привела ее к состоянию тоски, безразличия и равнодушия. Ничто не радует».
Отчего так? Уильямс считает, что после того, как человек прожил какое-то количество лет (цифра варьирует у разных людей), он не способен приобретать новый опыт – старая проблема «мы все это проходили». В силу самого факта ему становится скучно до безумия. Хорошая жизнь, считает Уильямс, – та, что заканчивается до наступления повторов и неизбежной тоски.
Конечно, есть и такие, вроде комика Эмо Филипса, которые полагают, что аппетит приходит во время еды:
«Приятель дал мне послушать запись Филипа Гласса. Я слушал ее пять часов, пока не понял, что там просто царапина».
Немецкий философ XIX в. Фридрих Ницше со своей концепцией «вечного возвращения» поднял проблему тоски на новый уровень осмысления. С точки зрения Фридриха, лучший символ тщетности неограниченной во времени жизни – история, которая повторяет саму себя снова и снова, до бесконечности. Некоторым, вроде Вуди Аллена, такая перспектива кажется достойной вечного «ох!». Вот слова профессора Аллена: «[Ницше] сказал, что жизнь, которую мы прожили, будет повторяться вечно точно таким же образом. Грандиозно. Это значит, что я опять должен высидеть до конца все шоу Ice Capades[72]».
Подумайте об этом, говорит Ницше. Не позволяйте вечному возвращению опускать вас – поднимитесь над ним! Героизм ницшеанского сверхчеловека проявляется в его способности утверждать свою волю к власти вопреки бесполезности. Что ж, сверхчеловека можно поздравить! Но что делать обыкновенным людям вроде Лоис Лейн или Джимми Ольсена[73], не говоря уже о вас, Дэрил, и о нас? Для нас вечное возвращение выглядит скорее как день сурка и как тот глубокомысленный диалог, который вызывает мурашки по спине у многих кинозрителей:
Персонаж Билла Мюррея[74]: «Как бы ты жил, если бы каждый день был точной копией предыдущего и что бы ты ни делал, не имело бы ни малейшего значения?»
Новый приятель в баре: «Я примерно так и живу».
Постарайтесь вспомнить тот день в сентябре[75]Японский фильм 1998 г. «После жизни» дает новую и удивительно будоражащую мысль интерпретацию ницшеанской идеи вечного возвращения: недавно умершие клиенты плетутся в скучное офисное здание, где социальные работники сообщают им, что у покойников есть три дня, чтобы вспомнить самые счастливые события их жизни. После того как такие воспоминания выбраны, они становятся единственным опытом, которые вновь прибывшие будут переживать в вечности. Речь идет о решениях, имеющих долговременные последствия для будущего!
Японский фильм 1998 г. «После жизни» дает новую и удивительно будоражащую мысль интерпретацию ницшеанской идеи вечного возвращения: недавно умершие клиенты плетутся в скучное офисное здание, где социальные работники сообщают им, что у покойников есть три дня, чтобы вспомнить самые счастливые события их жизни. После того как такие воспоминания выбраны, они становятся единственным опытом, которые вновь прибывшие будут переживать в вечности. Речь идет о решениях, имеющих долговременные последствия для будущего!
Ситуация напоминает развлекательный голливудский сценарий, однако в руках режиссера Хирокадзу Корээда картина становится – не побоимся высоких слов – основательным исследованием смысла жизни.
Выбрать ли мне наиболее типичные для моей жизни события? Или самые драматичные? Самые напряженные? (Многие старики начинают с выбора самых пылких моментов сексуальной жизни, однако, поразмыслив, решают, что вечному оргазму недостает некоторых нюансов.)
В процессе этого поиска одна девушка захотела пережить вновь день, проведенный в Диснейленде, правда, передумала после того, как социальный работник осторожно уведомил ее, что в том году 30 других сделали такой же выбор; измученный мужчина среднего возраста вспомнил ощущение легкого ветерка во время поездки на трамвае за день до начала летних школьных каникул; пожилая женщина выбрала воспоминание о том, как она, одетая в красное платье, танцевала с друзьями старшего брата. Возможно, их окончательные решения и банальны, но предваряющие их размышления трогают до глубины души.
Такая долгая короткая жизнь
Хотя ennui, возможно, утомительна, мы не готовы отбросить перспективу бесконечного количества переживаний, пусть даже они и повторяются. Все-таки это намного лучше, чем прекращение всех переживаний навеки.
В поисках радикального решения этого вечного желания новых впечатлений обратимся к нашему современнику, выходцу из Вены, австралийцу и эрудиту Манфреду Клайнсу, который сумел упаковать несколько жизней в одну: он оставил след в культуре как нейрофизиолог, изобретатель и концертирующий пианист. Итак, обратимся к Манфреду, чтобы понять стратегию неограниченного продления жизни без реального добавления «времени по часам».
Клайнс предлагает расширять жизнь путем не добавления секунд в конце периода, а ускорения нашего чувства времени таким образом, чтобы каждая секунда включала в себя больше «моментов». Он объясняет: компьютеры имеют определенную «скорость тиканья», скорость, с которой они обрабатывают информацию, и теоретически эта скорость может увеличиваться бесконечно – так, что однажды мы сможем взять на вооружение «расширенное чувство времени, регулировку его скорости с использованием нанотехнологий или пикотехнологий; процесс мышления будет происходить, скажем, в 10 тысяч раз быстрее, чем сейчас. Что произойдет потом? Год будет длиться 10 000 лет. Времена года не будут меняться на протяжении 2500 лет. Старение в той форме, в какой мы его знаем, будет ликвидировано»{31}.
Это наводит на размышления о том, во что превратилась бы жизнь на такой суперскоростной трассе. Возможно, это напоминало бы ситуацию с парнем, проходящим курс скорочтения, который берет книгу в библиотеке и тут же сообщает: «Я прочел всего “Моби Дика” за 25 минут! Невероятно».
Или просто наше удовольствие от чтения станет тоже скоростным, д-р Клайнс? И что именно это будет значить?
О, Дэрил, это ваша жена? Да, миссис Фрумкин, у вас вопрос?
Как скажется ускоренное чувство времени на прелюдии в сексе?
Ух, вероятно, вам с Дэрилом лучше обсудить это в приватной обстановке.
Тем временем вернемся к плотно расписанной жизни Манфреда. Где в этом образе жизни кроется смысл?
В десятиминутной пьесе Дэвида Айвза «Из жизни майских мушек» Хорейс и Мэй, две мухи-однодневки, безумно влюбились друг в друга с первого взгляда («Я родился этим утром». – «И я тоже»). На первом свидании они наблюдают за естественными процессами и понимают, что продолжительность их жизни – всего один день: время их существования уже наполовину истекло! После нескольких минут смятения и паники они решают сделать максимум того, на что способны, и летят в Париж, где предвкушают роскошно провести время и встретить счастливый конец, что и происходит.
Хорейс и Мэй сумели найти смысл в своей очень короткой жизни, несмотря на осознание своего конца – а может быть, и благодаря ему. Стала бы их жизнь богаче, если бы их целью была скорость? Что, если бы они смогли сплющить время и побывать в Лондоне и Париже за один и тот же период? А в Лондоне, Париже и Рио-де-Жанейро? А еще можно было помчаться в Лас-Вегас – это наше последнее предложение, – чтобы убедиться, что билеты на концерты Селин Дион не распроданы.
Или представьте буддистского монаха, который проводит 90 % времени своего бодрствования, сидя в позе лотоса и очищая свой ум от всех мыслей, кроме одной: слияние с Космосом. Не слишком разнообразная жизнь для парня. Означает ли это, что у него скучная жизнь?
Клайнс ставит вопрос, и не какой-нибудь, а вечный феноменологический вопрос об относительности прожитого времени. Одна человеческая (или черепашья) минута жизни равняется месяцу жизни другого человека (или черепахи) – так у кого жизнь полнее?
Несколько черепах отправились на пикник. Десять дней они добирались до места, а когда дошли, вспомнили, что забыли открывалку для бутылок, и попросили самую младшую из них вернуться за ней. Она сказала: «Нет, пока я буду ходить, вы съедите все сэндвичи». Черепахи дали слово, что не сделают этого, и малышка отправилась в обратный путь. Прошло 10 дней, 20 дней, 30 дней. Наконец, черепахи так проголодались, что решили-таки съесть сэндвичи. Как только они надкусили их, из-за скалы выползла маленькая черепашка и сказала: «Видите? Вот почему я и не пошла».
Пригласите клонов
Если скоростная жизнь выглядит слишком трудоемкой, возьмем самый крутой, или как теперь говорят, самый «секси», вариант – впрочем, совершенно асексуальный, – биологическую технологию бессмертия без умирания: клонируйте себя. На самом деле не просто клонируйте, а делайте это сначала в молодости, и потом, по мере взросления, снова и снова, до бесконечности.
Из всех биотехнологических проектов человеческого бессмертия клонирование человека представляется реальным в ближайшее время, но может прекрасным образом осуществляться уже сейчас, хотя никто об этом не говорит (поскольку клонирование человека запрещено законом). Овечка Долли была создана с помощью технологии, называемой «перенос ядра соматической клетки». (Слухи о том, что Долли постоянно бормотала себе под нос: «Каждый день одно и то же дерьмо» – не подтвердились.)
Как производится клонирование? Цитоплазму (вещество, находящееся между ядерной мембраной и клеточной) изымают из донорской яйцеклетки; затем другую клетку с генетическим материалом, который предстоит клонировать, соединяют с исходной яйцеклеткой. Вуаля! Идентичная копия оригинала готова.
Одна из причин, по которой мы уверены в том, что клонирование человека возможно, – обстоятельство, что это часто происходит в природе: речь идет об однояйцевых (идентичных) близнецах. Когда одна оплодотворенная яйцеклетка разделяется на две части, тогда и получаются два человека с одинаковыми ДНК, это и есть однояйцевые близнецы. Их путают частенько с двуяйцевыми близнецами, получившимися из двух разных яйцеклеток, оплодотворенных по отдельности, но полностью развившихся в одной матке одновременно. Например, Мерл Хаггард[76], который, когда его спрашивают, однояйцевые ли его племянники-близнецы, отвечает: «Один – да, однояйцевый, а другой вообще ни на кого не похож».
Шутки, недостойные клонированияКлонирование человека породило множество плохих анекдотов – в основном сравнивающих процессы клонирования и зачатия детей среди обывателей – наверное, не меньше, чем тема секса с инопланетянами. Но в этой груде мусора встречается и кое-что остроумное:
Клонирование человека – одна из самых больших угроз, исходящих от науки, наряду с контролем над поведением, генетической инженерией, трансплантацией голов, компьютерной поэзией и необузданным культивированием пластиковых цветов{32}.
Но создает ли клонирование точную копию оригинала? Спросите у обычного однояйцевого близнеца: он не считает себя точно таким же, как его копия по ДНК, по той простой причине, что у него другой жизненный опыт. При формировании личности они испытывали разные влияния, у них собственные воспоминания, разные точки зрения; у них свои знакомые, в одном и том же они обнаруживают разные смыслы. В психологии развития наблюдения такого рода составляют интересную экспериментальную модель для изучения влияния старушки-природы, с одной стороны, и воспитания, с другой, как в паре специалистов по возрастной психологии, имеющей близнецов: одного они назвали Джоном, второго – Контролем[77].