Какое-то время Джессика неистовствовала, но наконец напрасная ярость обессилила ее. Она замерла, перестав конвульсивно содрогаться, только тяжело, протяжно всхлипывала, не имея возможности вытереть слезы.
«Ничего, ничего, – уговаривала себя Марина. – Как-нибудь подожду». – И дождалась наконец.
– Марион, подойди! – слабым, незнакомым голосом окликнула Джессика.
– Зачем? – старательно зевнула Марина. – Я и отсюда прекрасно слышу.
Странно: она почему-то боялась приближаться к Джессике. Даже сейчас боялась! Ну, может быть, того, что вдруг да вырвется из ее рта длиннющее ядовитое жало – и поразит насмерть. Или тело, бессильно бьющееся по полу, порастет змеиной чешуей и обовьет Марину, стиснет тугими, смертельными кольцами…
– Зачем ты это сделала, Марион? – с болью спросила Джессика.
Марина лишь покачала головой: она уже научилась различать в ее медовом голоске оттенки лжи и коварства, и едва заметные следы хитроумной западни, и тщательно сдерживаемую, лютейшую ярость. А потому лишь усмехнулась:
– Ну, ну, Джессика! Ты же так гордилась своим умом! Пораскинь-ка им и попробуй угадать, зачем дурочка Марион тебя связала.
– Я знаю, – глухо молвила Джессика. – Ты хочешь, чтобы я осталась тут с тобой. Ну что ж, мы умрем вместе.
– Или вместе выйдем отсюда, – тихо добавила Марина, после чего Джессика снова надолго замолчала.
– Так вот чего ты хочешь… – пробормотала она наконец. – Я скажу тебе, как открывается дверь, ты выйдешь, а меня тут подыхать бросишь? И все – Десмонд и Маккол-кастл – достанется тебе? О, вы, русские, хитрые! Мать Десмонда так заморочила голову лорду Макколу, что он забыл обо всех клятвах, данных моей матери. А после смерти леди Елены жил… нет, не жил, а словно бы с нетерпением ждал встречи с нею. И ускорил-таки эту встречу. А Десмонд… – Голос ее прервался от ненависти. – Чем только русские дикарки ухитряются внушать такую страсть, что прибирают к рукам и наших мужчин, и все, что нам должно принадлежать по праву? Маккол-кастл мой! Я не позволю тебе получить его!
Марина подбежала к ней, забыв страх. Слова Джессики окрылили ее и наполнили такой гордостью, какой она прежде и не подозревала в себе. Гордостью за кровь свою. За русское имя. За вековечную страну с ее непостижимыми просторами. Сейчас, как никогда раньше, она ощущала себя травинкой, вырванной из родной почвы и немилостивым ветром унесенной на чужбину.
– Да, я – русская! – сказала она. – И чтобы русский человек приехал за тридевять земель склочничать, да сутяжничать, да травить-убивать? Ради замка, каменной этой глыбы? Да мне душно, тошно здесь! Ради вашей тощей землицы, которая зимой и летом одним цветом? Да у меня в России земли немерено-нехожено, богатств не счесть: летом шелка изумрудные, по осени меха лисьи рыжие, зимой серебро морозное – бери не хочу! Там солнце во все небо, там воля вольная!
И, только переведя дух, Марина сообразила, что говорила по-русски. И все-таки, судя по выражению глаз Джессики, та кое-что поняла. Не слова, так их смысл постигла своим острейшим, жесточайшим умом – и прикрыла глаза, чтобы скрыть от Марины мелькнувшее в них выражение страха.
– Тогда… ради чего? – пробормотала она, как бы не Марину спрашивая, а себя. – Чего же ради ты здесь суетилась, подсматривала, подглядывала, вы-спрашивала?
– Ты не поверишь, Джессика, – усмехнулась Марина, опьяненная тем дивным покровительственным, снисходительным чувством, которое испытывала по отношению к Джессике. И вовсе не потому, что та лежала связанная на полу, а Марина стояла над ней. Они обе были сейчас пленницами… И все-таки Марина чувствовала себя выше Джессики, потому что ответ на вопрос, вполне очевидный и единственно возможный, был непостижим для несостоявшейся леди Маккол… для неудачницы, проигравшей именно потому, что она никогда не ведала такого чувства. – Ради любви!
Лицо Джессики поблекло, увяло, сморщилось.
– Как говаривал Лафонтен, два демона раздирают нашу жизнь на части, лишая нас рассудка. Первому имя – любовь, второму – тщеславие. Каждому свое, не так ли? – произнесла она бледными, искусанными губами.
– Каждому свое, – кивнула Марина.
– Но конец-то один! – усмехнулась Джессика. – Движимые тем или другим, мы обе умрем здесь, а бедняга Десмонд решит, пожалуй, что мы обе плюнули на него и решили попытать счастья где-нибудь в ином месте. А ведь он мог быть счастлив не с одной, так с другой… Но беда в том, что он принадлежит к тем людям, для которых часы любви всегда спешат либо отстают. Короче говоря, они любят тех, кто не любит их, но не любят тех, кто их любит. Впрочем, ему недолго сокрушаться.
Марина насторожилась, не то с отвращением, не то с восхищением глядя на Джессику, которая сейчас напомнила ей некую опасную ящерку: оторвешь у нее хвост – она вроде бы и изуродована, и обессилена, а через миг вновь красуется во всей своей ядовито-зеленой красе. Наверное, Джессика поручила Хьюго и Линксу убить Десмонда. И она не знает, что все обернулось совсем иначе. Велико было искушение выпалить эту весть, поглядеть, как она растопчет, накрепко пригвоздит Джессику к полу, однако что-то удержало Марину.
– Tы все равно не узнаешь, что произойдет дальше, если не скажешь, как открыть дверь, – бросила она, постаравшись сохранить на лице выражение недоумения.
– Сказала бы, да ведь бросишь меня здесь, – фыркнула Джессика.
– Клянусь богом, не брошу! – воскликнула Марина.
Джессика смотрела на нее в задумчивости.
– Вот что, – сказала она наконец. – Не могла бы ты прислонить меня к стене? У меня начинает ломить спину, не хотелось бы выйти отсюда, подхватив простуду.
– От всего можно вылечиться, кроме смерти, – со всей возможной точностью перевела Марина на английский одну из самых мрачных русских пословиц, не сдержав улыбки при виде тени, прошедшей по лицу Джессики. И не тронулась с места.
– Ты еще пожалеешь! – исторгла вопль Джессика. – Пожалеешь!
– О чем? – устало осведомилась Марина. – Я никого не убивала.
– Не убивала… – зло передразнила Джессика. – Зато собираешься убить. Но помни: скоро здесь появятся Хьюго и Линкс. Они-то не поверят, что я могла испариться каким-то загадочным образом, станут искать меня и найдут, ведь тайна этой комнаты им известна так же хорошо, как мне. И вот тогда… О, я буду молиться, чтобы господь дал мне возможность увидеть тебя такой же униженной, как я сейчас!
– Ну да, если бы ты молилась о чем-то добром, то уже была бы просто не ты, – кивнула Марина. – Однако вот незадача – Хьюго и Линкс не придут.
– Это еще почему?
И тут Марина, торопясь и волнуясь, словно бы вновь переживая случившееся, поведала обо всем, что случилось после того, как Джессика и Десмонд обвинили ее в убийстве Урсулы. О своем бегстве из замка, о поисках Флоры, мерзких признаниях Хьюго и Линкса, мужестве Джаспера и спасительном появлении Десмонда. И когда она закончила рассказ словами: «И Линкс рухнул наземь рядом с Хьюго!» – раздался пронзительный, нечеловеческий вой…
И тут Марина почувствовала, что силы ее на исходе. Сгущались сумерки, и выдержать ночь в соседстве с Джессикой она не сможет. Ненависть – истребляющий яд. Ее обжигающее дыхание губит все живое вокруг, и Марина всерьез опасалась, что задохнется в ее тлетворных миазмах, заполняющих эту обитель смерти. Именно сейчас следовало пустить в ход то последнее оружие, которое даровала Марине судьба, последнее средство к спасению. К свободе или к смерти.
У нее дрожали ноги, когда она вновь приблизилась к Джессике. Но в сраженье бросаясь, назад не смотри! А потому она протянула к лицу пленной Джессики руку, в которой был зажат найденный нож, и подождала, пока полубезумный взгляд той не сосредоточился на нем.
– Ты не убьешь меня! – прокаркала Джессика. – Без меня тебе отсюда не выбраться. Если я умру – ты тоже умрешь.
– Это так, – покладисто согласилась Марина. – А если умру я – умрешь и ты. Только смерть у нас будет разной. Очень разной! Мгновение боли для меня и долгие часы мучений для тебя. В полнейшем одиночестве.
– Ты не решишься убить себя! – запальчиво выкрикнула Джессика.
– Пока мучения не станут невыносимыми, да. А потом… мои мучения прервутся, твои же будут длиться и длиться… – тихо закончила Марина.
Джессика зажмурилась и так резко помотала головой, что ее всклокоченные каштановые кудри заметались по полу:
– Нет! А если хочешь испытать мою стойкость – испытывай!
Марина глубоко вздохнула, моля господа укрепить ее. Вот он, решающий миг!
– Какие у тебя красивые волосы, Джессика, – сказала она тихо. – Какой чудный каштановый цвет.
Джессика замерла.
– Ты слышала, что волосы у умерших людей еще какое-то время продолжают расти? – спросила Марина. – У нас в Бахметеве был один случай. В деревне жила необычайно красивая женщина. Черные глаза и волосы черные… Все знали, что ей уже немало лет, однако мужики на нее заглядывались, но… сторонились. Шел слух, будто она ведьма, которая по ночам обращается в черную кошку. Так ли, нет – никто не знал доподлинно. И вот женщина умерла. Ее похоронили, и начались в деревне всяческие беды. Позвали знахаря, и он сказал: так, мол, и так, люди добрые, все ваши беды от того, что не соблюли старинного завета – не проткнули ведьмино сердце осиновым колом, она после смерти и насылает на вас невзгоды. Тогда деревенские завострили кол осиновый, пошли всем миром на кладбище, отворили ведьмину могилу и…
– И что? – с живейшим интересом спросила Джессика. – Она лежала там как живая, с румянцем на лице? Тление не коснулось ее, да?
– Нет, – взглянула Марина снисходительно. – Лежали в могиле одни кости, ведь семь лет уже миновало. А отросшие волосы… Они были не черные! Не черные, а какие-то не то рыжие, не то русые. Ведьма-то их, оказывается, красила! И вот что я скажу тебе, Джессика… – Марина перевела дух и пустила наконец свою последнюю, заветную стрелу: – Когда-нибудь, через много лет, нас найдут здесь. Мы будем лежать рядом, и ничего не останется от нашей нынешней красоты и молодости. Только волосы. Мои – золотые. И твои – каштановые. Наполовину. А наполовину белобрысые!
Джессика уставилась на нее неподвижными, расширенными глазами. Молчание длилось, длилось… Марине уже показалось, что она промахнулась, и вдруг Джессика забила головой по полу, завертелась… И закричала – так пронзительно, что у Марины зазвенело в ушах:
– Нет! Выпустите меня отсюда! Черный камень нажми и одновременно на третий от него слева! И ногой – на третью плиту! Трижды! Скорее! Не хочу умирать!
Итак, стрела все же нашла свою цель.
31 июля
Черный камень! Об него Марина вчера ногти обломала, смутно чувствуя, что неспроста он вставлен в стену. Надо думать, много лет назад бился возле него и сэр Брайан. Но тщетно. Ведь сколько движений надо проделать, чтобы привести в действие роковой механизм! Черный камень, и третий слева, и третья плита – трижды…
Когда Марина исполняла все это, у нее дрожали руки и подкашивались ноги. А вдруг не сработает… Вдруг Джессика солгала, напутала, в безумии выкрикнула первое, что пришло в голову…
Тихий скрип, раздавшийся в стене, показался ей мелодичней любой музыки. С воплем Марина схватилась за часть стены, которая начала поворачиваться вокруг своей оси, отворяя узкий темный проем, – как вдруг что-то белое, пушистое метнулось ей в ноги, запрыгало, вцепилось когтями в платье, замяукало… А через мгновение – о господи, невозможно поверить! – сильные руки стиснули ее плечи и громкий крик: «Марион!» – потряс ее до глубины души.
Десмонд! Десмонд обнимает ее, и Макбет прыгает вокруг как сумасшедший, взвиваясь в воздух, мягко падая на лапы, и мурлыча, и мяуча, и подвывая.
– Макбет… – пролепетала Марина, не соображая, что говорит, но тотчас всякие мысли исчезли из ее головы, потому что губы Десмонда прижались к ее губам.
– Марион! – Тяжело дыша, Десмонд целовал ее лоб, глаза, снова приникал к губам, лихорадочно ощупывая ее тело, словно желая убедиться: это она, она снова с ним, но никак не мог в это поверить. – Марион! О господи!
– Десмонд, ты нашел меня… – шептала она как в бреду.
– Я чуть не умер… Думал, ты сбежала от меня… ненавидишь… – бессвязно бормотал Десмонд. – Но я не мог поступить иначе, хотел уберечь тебя и во всем соглашался с Джессикой. Я послал Сименса, чтобы он увел тебя из твоей комнаты…
– Сименса? – с трудом собирала разлетавшиеся мысли Марина.
– Да, да! – Он снова покрыл ее лицо тысячей поцелуев. – Неужели ты думаешь, что я мог причинить тебе вред? Да я бы всю кровь по капле отдал за тебя! Только ревность… мучила меня! Я не мог поверить, что ты полюбила меня.
– Я тоже, – изумленно шепнула Марина, с силой обнимая его.
– Только ты, одна ты! – горячечно бормотал он. – Я уже собрался ехать искать тебя в Брайтоне, в Лондоне, в России! Если бы не Макбет… Я думал, он спятил – бросался на стену под картиной, драл ее когтями и кричал так, что волосы становились дыбом. И тогда я впервые разглядел, что нарисовано на той картине, и подумал… Послал Сименса за работниками с ломами и кирками, а сам принялся ощупывать стену – и вдруг ты!
Какая-то пелена затягивала утомленное сознание Марины, для которого оказалась непомерно огромной радость внезапного возвращения от смерти – к жизни, от унылой безнадежности – к любви и счастью… И вдруг ее словно молния пронзила: Джессика!
Она рванулась было из рук Десмонда, но он держал ее крепко.
– Там сэр Брайан, Гвендолин! Они мертвы! И Джессика… – воскликнула она.
– Тоже? – прошептал он.
– Ах нет, она жива, только связана. Я обещала спасти ее, поклялась не бросать…
Марина с трудом выговаривала слова, но Десмонд все понял мгновенно:
– Стой здесь. Не сходи с места, чтобы дверь не закрылась.
Она привалилась к стене, а Десмонд ринулся в роковую комнату и мгновенно выскочил обратно, неся спеленутую Джессику, испускавшую короткие хриплые стоны, очень мало напоминавшие человеческий голос.
Приковылял Сименс и замер, простирая к Марине дрожащие руки:
– Миледи! Какое счастье, миледи! Мы уж и не чаяли видеть вас живой!
Повязка съехала набок, и вид у Сименса был самый разбойничий. Марина только и смогла, что слабо улыбнуться.
Тем временем Десмонд выхватил из-за пояса нож, одним махом разрезал веревки, стягивавшие тело Джессики. Она испустила стон облегчения.
Десмонд стоял над ней, поддерживая Марину, касаясь губами ее волос. Макбет, уже до полного бессилия истомленный суматохою, упал на бок, растянулся во всю длину и слегка высунул язык. Голову кот уронил на туфлю Марины, и та теперь боялась шевельнуть ногой, чтобы не потревожить своего благодетеля.
Джессика, на лицо которой постепенно возвращались краски жизни, приподнялась на локтях, устремив на Десмонда обволакивающий взор.
– Дай мне руку, – шепнула она, и Марину передернуло – это был голос прежней Джессики, слабой, нежной, покорной.
Десмонд не шелохнулся.
Джессика вскочила, а Марина с коротким криком отшатнулась, словно от вставшей на хвост змеи. Но Джессика на нее даже не взглянула.
– Десмонд, – продолжала она умоляюще, – ты должен позволить мне все объяснить.
– Не трудись, – разомкнул он наконец губы. – Я довольно слышал твоей лжи!
Джессика вперила в него мрачный взор и, должно быть, прочла нечто страшное, потому что быстро, испуганно спросила:
– Что ты сделаешь со мной?
– Ни-че-го, – раздельно ответил Десмонд.
Марина вздрогнула, Сименс издал некий протестующий звук, но Десмонд повторил:
– Ничего. Ты уйдешь отсюда живая и невредимая. Какая ни есть, ты моя сестра, и я не хочу оскорбить память нашего отца жестокостью, пусть даже и справедливой. Уходи прочь! Скорее! Одно слово – и я позабуду о том, что у меня есть сестра!
Джессика, прихрамывая, бросилась к лестнице, верно, решив не искушать более судьбу. Но все же не выдержала: обернулась и выкрикнула, безобразно кривя рот:
– Будьте прокляты! Прокляты! Пусть буря и ветер гуляют по замку, покуда не повергнут его в прах!
Рука Десмонда рванулась к оружию, и Джессика стремглав ринулась по ступенькам. Но не успела сделать и двух шагов, как нога у нее подвернулась. Джессика наступила на подол платья, прянула вперед и кубарем покатилась вниз. И осталась лежать неподвижно.
Десмонд, еще крепче прижав к себе Марину, не тронулся с места. Один из лакеев, повинуясь его знаку, сбежал по лестнице, нагнулся – и отпрянул, испуганно вскрикнув:
– Она мертва, милорд!
– Она подавилась своим проклятием, – потрясенно прошептал Десмонд, вздрогнув. В следующую минуту голос его, обращенный к слугам, окреп: – Унесите ее в часовню. И тех несчастных, которых вы нашли за стеной, тоже. Они все будут похоронены в семейном склепе. Сэр Брайан ляжет рядом с Урсулой, Гвендолин – с Алистером, Джессика… Это я решу потом. А сейчас настало время уделить внимание миледи.
Он размашисто зашагал по коридору, подхватив Марину на руки, и она, положив измученную голову на его плечо, успела увидеть на ступеньке лестницы туфлю со стоптанным каблучком.
Десмонд шел так стремительно, что через минуту они оказались возле его комнаты. Плечом толкнув дверь, он вошел – и Марина едва не лишилась чувств от дурманящего запаха дров в пылающем камине, горячего куриного бульона, свежеиспеченного хлеба и лавандовой воды, щедро добавленной в ванну, над которой поднимался пар. Она вдруг так ослабела, что подумала: без горничной ей сегодня, пожалуй, не обойтись. Однако Десмонд не позвал горничную, а опустился в кресло, усадил Марину на колени и принялся расстегивать ее платье.
Она с изумлением воззрилась на него, и Десмонд кивнул, отвечая на ее невысказанный вопрос:
– Теперь я сам буду тебе прислуживать. Я ведь неплохо умею раздевать женщин. Я буду тебя купать, кормить… Вообще не выпущу тебя больше из рук. Никогда!
Марина блаженно прикрыла глаза. Дивные ощущения пробуждались в ней.
– О Десмонд… мой лорд, мой супруг… – прошептала она, млея под его поцелуями. – Умоляю тебя…
– О нет, – пробормотал Десмонд хрипло, соскальзывая на ковер и увлекая за собой Марину. – Я готов сделать для тебя что угодно, только не умоляй пощадить тебя!
– Что? – удивилась Марина. – Я умоляла тебя прийти ко мне…
Их схватка была мгновенной, стремительной и столь бурной, что Марина вскоре испустила протяжный стон, а Десмонд впился в ее шею алчным поцелуем. На какой-то миг Марина лишилась чувств, однако новый поцелуй вырвал ее из беспамятства и заставил открыть глаза.