Еще заранее, когда мы плыли на корабле, я решил, что попробую заняться во Флоренции пластической хирургией. Риска меньше, денег больше. Одно дело – оперировать в брюшной полости и долго выхаживать пациентов после вмешательства, и совсем другое – пластика. Знаний и труда, причем кропотливого, аккуратного – под стать ювелирному искусству, – требуется не меньше, чем при полостных операциях, но и прибыток больше.
О деньгах приходилось заботиться постоянно. Не было в это время зарплат в привычном понимании. Только господин заботился о своих холопах постоянно: давал им кров и пищу. Но я не холоп, я – свободный гражданин. А коли свободен – волен делать что угодно. Свободный человек – сам себе господин: может трудиться не разгибая спины, может на печи лежать. Но кто его кормить будет?
Чего скрывать – мне хотелось иметь деньги, которые дают определенную свободу и независимость. Но я не вор, не грабитель, не мошенник. В конце концов – не воин, берущий на меч трофей. Стало быть – должен зарабатывать своими руками и головой.
Наутро на том же многолюдном базаре я увидел свой заказ: деревянная доска висела на заборе. Она вещала, что в городе проездом находится знаменитый хирург, исправляющий недостатки лица и тела. А далее – буквами помельче – мой новый адрес: «via de la Roza». Под адресом была лаконичная надпись «Carpe diem!». Я рассчитывал, что известное изречение Горация, римского поэта, означавшее «пользуйся настоящим днем, лови момент», быстрее поможет мне привлечь внимание итальянцев.
Рядом сидел на корточках уличный художник.
Я подошел и рассчитался с ним сполна – он свое обещание выполнил. Однако же, когда я проходил сквозь толпу прохожих, то увидел, как кто-то, показывая рукой на вывеску, спрашивал:
– А что там написано?
М-да, не все, далеко не все грамотны, умеют читать и писать.
– Послушай, мастер. Если я тебе заплачу, мог бы ты сидеть здесь и читать желающим написанное?
– При условии, что буду здесь же и рисовать.
– Ради бога! – обрадовался я.
Мы тут же договорились о цене. Я был доволен началом – кажется, теперь дело пойдет!
Я пошел гулять по городу, любуясь зданиями. А посмотреть было на что. Меня привела в восхищение архитектура Палаццо Питти – дворца великого герцога Франческо Первого из рода Медичи, – здание сколь величественное, столь же и изысканное. С интересом рассматривал я комплекс построек с островерхими часовнями святой обители – монастыря Сан-Марио, в церкви Сан-Лоренцо любовался творением Микеланджело – скульптурным оформлением гробницы Лоренцо Медичи, рассматривал конные статуи на площади Санта-Кроче, здание ратуши.
Я попал в эпоху Возрождения, или, как еще говорят – Ренессанса! На смену грубому романскому стилю пришел готический. Огромные готические соборы построены так, что их высокие стрельчатые своды опирались внутри собора на столбы. Такое каркасное строение позволило заполнить промежутки между столбами огромными окнами, украшенными витражами. Здание становилось легким, устремленным ввысь, что подчеркивалось декоративным оформлением – скульптурой и ажурной каменной резьбой.
А когда я проходил мимо необычного здания и спросил у прохожего, что здесь располагается, его ответ удивил меня до глубины души.
– Синьор, это же галерея Уфиццы! – Он с жалостью и сочувствием посмотрел на меня, изумляясь тому, что я не знаю Уфиццы! – Там для всех желающих висят картины Алессандро Боттичелли. Он жил и творил здесь, во Флоренции!
Чувствовалось, что флорентинец горд за своего талантливого земляка. Ну как я мог пройти мимо?
Заплатив за вход, я осмотрел не очень обширную выставку, полюбовался вдоволь его картиной «Рождение Венеры».
Особенность реалистического искусства Возрождения заключалась в том, что художники изображали живую человеческую личность. На картинах находили отражение познания анатомии и перспективы.
Я вышел, потрясенный картиной, величием и мастерством художника. А еще и тем, что в эти времена, когда и грамотен-то был один из десяти, существует картинная галерея. Руси до музеев еще далеко!
Если мне не изменяет память, только московский меценат, купец Павел Третьяков, собрал коллекцию картин, открыл для просмотра картинную галерею, а потом принес ее в дар Москве. Правда, раньше его свою Кунсткамеру собрал и выставил для обозрения любопытствующей публики Петр Великий. Но ведь то не картины были, а диковины.
Много художников и творцов – зодчих, архитекторов, скульпторов – дала миру Италия. И творения их будут украшать площади, дворцы, набережные будущей «русской Венеции» на берегах Невы – Санкт-Петербурга! Картины великих итальянских мастеров живописи будут драгоценнейшими жемчужинами частных коллекций истинных ценителей живописи в России.
Несколько дней я бездельничал, изнывая от скуки и задавая себе вопрос: может быть, я сделал что-то не так? Не привык еще народ к рекламе, да и лекарь незнакомый. Или я город выбрал неправильно? Не промахнулся ли я? Может быть, стоило направиться в Венецию или Неаполь, где я уже бывал, или в Геную – чем хуже?
Хотя Италия сейчас раздроблена на отдельные княжества и герцогства, передвигаться по дорогам небезопасно, поскольку князья да герцоги враждуют между собой, даже Испанию в междоусобицу втянули. Мигель Сервантес, написавший про Дон Кихота, тоже воевал в испанской армии, попал к итальянцам в плен и провел на чужбине долгие пять лет.
Мое ничегонеделание прервала кухарка. Обычно она никогда не поднималась на второй этаж. Сделав круглые глаза, она с испугом сообщила, что ко мне пожаловал сам префект, да не один, а со стражниками – ожидает меня внизу.
Настроение мое вмиг испортилось. Чего хорошего можно ожидать от их визита? Я надел курточку от камзола, пригладил волосы и спустился вниз.
На террасе перед домом прогуливался важный синьор в черном бархатном камзоле с большой серебряной цепью на груди, видимо, обозначавшей положение или власть ее владельца. У калитки стояли двое городских стражников с алебардами на плечах.
Подойдя к синьору, я поздоровался и поинтересовался: что господину префекту угодно?
– Это ты хирург-чужестранец?
– Да, я прибыл из Московии.
Префект сморщил лоб, мучительно пытаясь вспомнить, где такая страна. Вероятно, не смог, судя по лицу.
– Ты нарушаешь закон! – твердо заявил он.
– Помилуй, синьор! Я здесь третий день и еще ничего предосудительного не совершил.
– А налоги?
– Какие налоги, за что?
– Ты работаешь во Флоренции, стало быть – должен платить налоги в городскую казну.
– Я не принял ни одного человека, за что же платить?
– Одну десятину от доходов ты должен сдавать в казну, помни об этом, чужеземец. У нас во Флоренции нарушителей закона не любят, а неуплата налогов – злостное нарушение!
– Я понял, синьор префект, и все исполню в точности.
– Это обнадеживает – мне в городе не нужны нарушители закона, – повторил он, назидательно подняв палец.
Потом приблизился ко мне вплотную и наклонился к самому уху.
– Это правда, что ты можешь исправлять недостатки на лице?
– Правда, но не все. Я же не Господь Бог.
– У моей дочки расщелина на верхней губе. Можно что-либо сделать? – спросил он, с надеждой глядя мне в глаза.
– Приводи, надо посмотреть.
– Хорошо, сегодня же после сиесты мы приедем.
Префект со стражниками ушел.
Какие, к черту, налоги? Прочитал рекламу и решил дочку пролечить. Скорее всего – без оплаты. Как в мои времена: типичный наезд облеченного властью человека на работающего, кем бы он ни был – торговцем, ремесленником или, как я, свободным целителем.
Ладно, надо посмотреть пациентку, тогда и решу.
После обеда и сиесты – так называют здесь полуденный отдых в самое жаркое время дня – префект заявился вновь, уже без стражников, но с юной девушкой, прикрывающей лицо веером. Я провел их в свою комнату на втором этаже.
Префект уселся в кресле, теперь он не выглядел таким вальяжным.
Я попросил девушку убрать веер от лица. Покраснев и немного помедлив, она выполнила мою просьбу, бросив отчаянный взгляд на отца. Верхнюю губу обезображивал зияющий дефект, через который были видны зубы и десна. Я успокоился: дефект врожденный, устранимый.
– Помочь могу, но останется небольшой шрам, – сразу предупредил я.
– Фу-у, – выдохнул префект. – Небольшой шрам – это не так уж и страшно.
Уловив надежду, девушка залилась слезами.
– К кому мы только не обращались, – энергично жестикулируя, продолжал префект, – никто не берется, говорят – родовое проклятие. И правда, в родне у меня были родственники с такими же дефектами. Когда приступим?
– Завтра с утра!
– Тогда до завтра.
Посетители ушли, я же принялся готовить операционную – спустился на кухню, попросил у кухарки посудину и прокипятил инструменты, подготовил стол. Проверил, как сохранились в самогоне конские волосы для швов.
Улегшись на кушетку, я постарался мысленно провести операцию, припомнив все этапы. Я таких раньше не делал – все-таки это по ведомству челюстно-лицевых хирургов, относящихся к стоматологии. Правда, их стали выполнять еще и пластические хирурги, но я никогда не делал. В институте – да, учил и на практике, будучи студентом, видел.
Утром префект привел свою дочь и уселся в кресло.
– Синьор префект! Дочь я оставляю у себя на несколько дней, можешь за нее не беспокоиться, твое же присутствие здесь не обязательно.
Префект помялся, но потом махнул рукой и ушел.
Я уложил пациентку на стол, дал ей выпить настойки опия. Не скрою – волновался и сам. Потому, что делал такую операцию впервые в своей практике, и потому, что это моя первая операция во Флоренции. Пройдет удачно – префект будет мне благоволить, и пациенты у меня будут, случись что-нибудь не так – запросто сошлют на галеры или в каменоломни. Суд в Средние века был скор на расправу.
Вымыв руки и обработав операционное поле самогоном, я счел молитву и взялся за скальпель. Рассек кожу, сшил слизистую со стороны полости рта, ушил мышцы, прошил наружные швы конским волосом. Наложил повязку; сейчас бы холод на губу. Вот чурбан! Надо у кухарки узнать.
Я стремглав кинулся по лестнице вниз.
– У нас есть лед?
– Синьор хочет холодный напиток?
– Нет, мне нужен лед!
– Сейчас посмотрю в подвале.
Кухарка вразвалочку ушла и вскоре вернулась с миской, полной льда.
– Отлично. Всегда заботься о том, чтобы у нас был лед.
– Это еще зимой с гор принесли. Где его сейчас взять?
– Купи у соседей, может быть, у кого-то остался и не нужен.
– Я спрошу, синьор.
Перепрыгивая через ступеньку, я помчался наверх. Завернул лед в полотенце и приложил к послеоперационной ране. Так отек будет меньше. Была бы нога – шут с ней, но лицо?
Меж тем Эмилия – так звали девушку – начала отходить от опия, потом попыталась схватиться за рану, но я удержал ее руку.
Вскоре действие опия ослабло, девушка открыла глаза, попыталась что-то сказать.
– Лежи и молчи, тебе сейчас нельзя говорить. Если хочешь пить – потерпи, к вечеру дам попить. А кушать нельзя два дня.
Эмилия кивнула. Я перенес ее на постель.
– Все, девочка, самое неприятное – позади. Теперь только ждать.
Я пару раз подходил к ней. Повязка подмокла слегка, но в целом состояние вполне сносное. Лицо имеет обильное кровоснабжение, и даже небольшие раны сильно кровят, но за счет этого интенсивного снабжения кровью и заживают довольно быстро.
Вечером я аккуратно напоил ее через трубочку. Сам же расслабился за кувшином кьянти. На мой вкус – кисловатое, терпкости и пряности ему не хватает.
И я, и пациентка ночь провели спокойно.
Префект заявился утром, взглянул на дочь. Повязка не позволяла ему разглядеть, что же стало с лицом, но он успокоился, убедившись, что она жива.
Извиняясь за беспокойство, префект откланялся. Это мне понравилось: он становился все вежливее, а то заявился – «ты нарушаешь закон!».
Прошел еще день, потом второй. Новых пациентов не было. Меня это начало беспокоить. Видно, как сниму швы с Эмилии, придется переезжать в другой город. Промахнулся я с Флоренцией. Одни сплошные затраты пока – на аренду дома, на кухарку, художнику уличному, да и есть что-то надо. Деньги у меня пока были, но не проедаться же я сюда приехал! Хорошо еще, что купцам не сообщил, где остановился, хотя договоренность такая была.
На третий день я снял повязку. Рана еще отечная, но края соединены ровно, швы держат.
– Можешь пока пить через трубочку и понемногу говорить. Завтра разрешаю пить соки, послезавтра – жидкие каши. А теперь посмотри на себя в зеркало.
Эмилия оглядела комнату, подошла к висевшему на стене в оправе зеркалу, закрыла ладошками глаза, постояла в нерешительности, потом убрала ладони и впилась глазами в свое отражение.
– Ой!
– Ничего, отек через пару дней сойдет, синяк исчезнет через неделю. Я сниму швы, и через полгодика лишь тоненький рубец будет напоминать тебе о былой болезни.
Эмилия расчувствовалась, подбежала ко мне и обняла. Я погладил ее по спине.
– Все будет хорошо, еще и женихи руку и сердце будут наперебой предлагать.
Эмилия отпрянула от меня, в глазах появились слезы.
– Будут, будут, не сомневайся, у меня рука легкая. Как сказал, так и будет.
Она попыталась улыбнуться, но боль в ране не позволила.
– Ничего, боль пройдет, привыкнешь к своему новому лицу, еще и глазки молодым людям строить будешь, и веер тебе не понадобится.
Утром снова пришел озабоченный префект. Он едва вступил в дом, как я услышал шум и громкий говор на первом этаже.
– Хочу видеть дочь! – безапелляционно заявил он.
– Пошли.
Префект обнял дочь, потом отстранил ее, стал внимательно разглядывать лицо.
– А синяк?
– И синяк, и отек вскоре пройдут, – пообещал я. – Еще три дня потерпите – сниму швы, тогда уже можно будет любоваться новым лицом Эмилии.
Префект рассыпался в благодарности.
В назначенный день я снял швы, а после обеда прибыл префект, на этот раз уже с женой.
Оба придирчиво осмотрели дочь. Рана зажила, но свежий розовый рубец еще был виден. Я их успокоил, сказав, что нужно время. Через полгода только внимательный человек сможет заметить на лице узкую полоску от былой операции. Я и сам был доволен результатами операции. Оперировать «заячью губу» мне до этого не приходилось.
– Все, забирайте дочь домой. – Я повернулся к Эмилии: – Через две недели покажешься еще.
– Сколько я тебе должен? – спросил префект и полез за кошельком.
– Нисколько. Я вылечил твою дочь в знак нашего знакомства, которое, я надеюсь, будет продолжительным и взаимополезным.
Префект расплылся в улыбке.
– Я рад нашему знакомству и благодарю тебя за дочь. А про налоги забудь, пока я префект в этом городе.
Мы раскланялись. Через окно я увидел довольную кухарку, вышедшую проводить семью префекта и которую просто распирало от гордости за близость к столь полезному городу постояльцу.
Еще два дня я мучился бездельем, пока не появилась молоденькая синьорина, попросившая удалить бородавку на подбородке – большую, поросшую волосами и производившую отталкивающее впечатление. Что я тут же с удовольствием и сделал, получив небольшие деньги. Все-таки – это первый мой заработок здесь!
Я вновь сходил к рынку и дал денег уличному художнику, чтобы он не только писал свои портреты, но и не забывал озвучивать мою рекламу для не умеющих читать горожан.
На другой день уже после полудня пришел молодой человек, краснеющий и заикающийся от волнения.
– Я бы просил, если это возможно, сохранить мою просьбу в тайне.
– Что ты, синьор, как можно?!
– Я долго не мог решиться, но каждый день я, проходя мимо рынка, вижу эту надпись и мучаюсь…
– Смелее, я жду, юноша.
Парень сдернул с головы берет.
М-да! Оба уха торчали, сильно оттопыриваясь, как у слона в приступе ярости.
– Я решу твою проблему, синьор. Приходи завтра с утра, надо будет сделать операцию. Это не больно, но придется несколько дней поносить повязку.
– Повязка – это не страшно. В конце концов, я эти дни посижу дома. А потом – уши будут как у всех?
– Конечно!
– А то надо мной девушки смеются, никто не хочет со мной танцевать, у меня до сих пор нет любимой. Как только видят мои уши, все насмехаются, отпускают шутки.
В его голосе было столько страдания, что я поспешил успокоить и ободрить его:
– Через несколько они проглотят свои языки, юноша. У тебя хорошее телосложение, и вскоре от девушек не будет отбоя.
– Хочется верить, синьор.
Парень попрощался и ушел. В его возрасте даже прыщ на лице кажется трагедией, а уж над таким лопоухим окружающая молодежь, видимо, потешалась вдоволь. Юность ведь часто бывает жестока. Вот у парня и возник комплекс неполноценности.
На следующий день парень спозаранку уже сидел на пороге моего дома.
После завтрака я позвал его наверх, в мою импровизированную операционную. Дал немного опия – лишь бы приглушить боль, не выключая сознания. Все-таки он мужчина, должен немного потерпеть. Тем более когда победа выстрадана, она и ценится выше.
Сделал за ухом разрез, рассек хрящ, вырезал клиновидный его кусочек, затем сшил хрящ и кожу. Полюбовался – вроде получалось неплохо. Хорошо, что он себя не видит, – очень смешно. Раньше хоть два уха торчали симметрично, а теперь только одно, как будто бы его за ухо таскали.
Занялся вторым ухом, повторив операцию. Парень кряхтел, сопел сквозь стиснутые зубы, но молчал. Закончив, я наложил повязку.
– Тебе нельзя мыть голову и выполнять тяжелую работу. Через три дня покажешься вновь.
Бледный от волнения и пережитой боли, но довольный, парень ушел.