Доктор Кабан переживал свой звездный час. Никогда еще он не был так востребован. Накануне к нему обратились с просьбой осмотреть несчастного, который, казалось, подавился многочисленной россыпью зубов, но был убит ударом ножа в живот. А сегодня, когда врач готовился ко сну и размахивал своей ночной рубахой, разгоняя тараканов, пришли стражники и потребовали выполнить новое поручение принца Буи. Наверно, нужно настаивать на соответствующем вознаграждении за эти поручения? — беспокойно спросил он себя. Он знал, что некоторые на его месте не упустили бы шанс поживиться — что же, нужно уметь жить. С другой стороны, за участие в симпозиуме он получит немало и скоро станет важной фигурой в глазах своих коллег, так стоит ли давать пищу пересудам?
Моментально забыв о неподобающем занятии, доктор Кабан натянул кумачовую рубаху, достаточно свободную, чтобы спокойно дышать, и не слишком экстравагантную — нужно, чтобы локти ничто не стесняло, учитывая предстоящую миссию. Он шел за стражниками так быстро, как позволяли его маленькие ноги. Его огорчало, что за ним не прислали паланкин, чтобы с триумфом доставить во дворец, — принц Буи, несомненно, мог бы об этом подумать.
Рассвет едва брезжил: сторожа только что отбили пятую стражу. Чем человек беднее, тем раньше он на ногах, сказал про себя доктор Кабан при виде мусорщиков, собиравших промокшие отбросы. Их лодки, нагруженные всякой мерзостью, скользили беззвучно, словно призраки. Их сопровождали толпы нищих, которые, привидениями возникая из тумана, умоляли, чтобы им кинули что-нибудь съедобное — полузасохшее печенье или перезрелый плод.
Пробегая рысью мимо квартала харчевен, доктор Кабан бросил любопытный взгляд на «Проголодавшийся феникс», где, как он слышал, позавчера имела место грандиозная потасовка. Следов крови вокруг он не заметил, должно быть, никто не погиб.
Торопясь изо всех сил за стражниками, которые, несмотря на его положение, позволяли себе над ним посмеиваться, врач поднялся по лестнице суда, держась от них в стороне. Прежде чем толкнуть дверь холодного зала, уже знакомого ему, он остановился, чтобы отдышаться, принял мнимо-спокойный вид и вошел.
Два мандарина прервали беседу и поздоровались с ним, но доктор Кабан тут же заметил отсутствие молодого ученого Диня, явно слабонервного в отличие от своих друзей. Вчера он скомпрометировал себя, проявив малодушие при виде безобидного трупа, и убежал, прикрывая рот рукой и задыхаясь от рвоты.
— Господа, я вас приветствую. Полагаю, вы призвали меня, чтобы я пощупал еще одного молодца, убитого прошлой ночью? — сказал доктор Кабан, кивая в сторону бесформенной груды, накрытой простыней.
— От вас ничего невозможно скрыть, — ответил мандарин Кьен. Глаза его покраснели, он не выспался. — Это ужасное открытие сделал погонщик слонов, когда пришел покормить животных.
— Нам нужен совет выдающегося врача, так как ситуация становится критической, — добавил мандарин Тан. Он тоже был не в лучшей форме.
Ответ не заставил себя ждать.
— Поистине, вы обратились к нужному человеку. Я именно тот, кто вам нужен, — сказал доктор Кабан, задыхаясь от радости. — Оставьте меня наедине с трупом!
Мандарины отошли в сторону, а доктор приблизился к телу. Театральным жестом доктор Кабан откинул покрывало и склонился над мертвецом. И тут же отскочил в сторону.
— Вы не предупредили меня, что тело здорово разложилось, — воскликнул он, зажимая нос.
— Не надо болтать понапрасну, доктор Кабан, — сурово отрезал мандарин Тан.
Слуги стали потихоньку зажигать пирамидки благовоний, что было очень кстати, учитывая исходивший от мертвеца смрад.
— Хм, посмотрим, — сказал доктор, приглядываясь издали. — Да. Меня ввело в заблуждение отсутствие носа. Позвольте заметить, господа, не это стало причиной смерти.
Мандарины скептически переглянулись, но он продолжал:
— Нет, смерть наступила из-за кинжала, который вы видите — он вонзен в грудную клетку.
— А что еще вы можете сказать?
И так как мандарин Кьен проявлял нетерпение, то врач, деликатно прижав кусок ткани ко рту, занялся трупом. Ему нужно было распахнуть полы плаща, что часто делал при жизни Черная Чесотка, чтобы напугать своим зловонием окружающих. В складках затрепанного, затвердевшего от грязи плаща таились обрывки разноцветной кожи. Доктор Кабан удовлетворил свое любопытство, взвесив на руках связку монет, висевшую на груди покойного, и пожал плечами.
— Грудь полностью вскрыта, длинная рана нанесена очень аккуратно. Как и вчерашняя, она сделана опытной, уверенной рукой. Исполнение и в этот раз безупречно. Убийца вскрыл грудную клетку одним движением, а потом вонзил нож в правое легкое жертвы. Посмотрите, господа, на трахею, на легкие с их долями, формирующими Цветочный Навес, — они укрывают все остальные внутренние органы… Как только кинжал проткнул легкое, дыхание жизни мгновенно испарилось, как ядовитый ветер. Какая ужасная судьба! Связка монет, которую он носил на шее в качестве амулета, не помогла ему!
— По вашему мнению, в обоих случаях рана нанесена одной и той же рукой?
Доктор Кабан повернулся к министру, сморщив лицо и пытаясь задержать дыхание.
— В этом нет никакого сомнения, господин. Эти удары равносильны подписи. Абсолютная уверенность.
Когда доктор Кабан удалился — под предлогом подготовки к докладу, — мандарин Тан обратился к другу.
— Вот что усложняет дело: два схожих убийства за два дня. Убийца как будто торопится избавиться от определенного количества лиц.
Они вышли из холодной комнаты, в которой невыносимо смердело тело Черной Чесотки, и вернулись во дворец — в Стратегический зал. Мандарин Кьен сел, черты лица его посуровели.
— По крайней мере, на этот раз крестьяне ни в чем не замешаны, — сказал он. — Если бы угроза крестьянского восстания миновала, я вздохнул бы спокойнее.
— Однако дело усложняется, теперь нужно найти мотив этих убийств. Очень трудно понять, что связывает этих двоих убитых. Я убежден, что нужно выяснить этот момент, иначе расследование не сдвинется с мертвой точки.
Дверь приотворилась, появилась голова ученого Диня.
— А, вот и вы! Я ходил в холодную комнату и, не выдержав, сразу убежал. Это Рисовое Зерно так смердит?
— Увы, нет, — ответил мандарин Тан. — У него новый товарищ — нищий по прозвищу Черная Чесотка, его нашел погонщик слонов в зверинце на соломе. Кажется, его тоже только что выпустили из тюрьмы.
Динь кивнул головой.
— Можно сказать, что эта тюрьма — прихожая смерти. Необходимо опросить тюремщиков.
— Попробуем понять, что связывало эти два преступления, — сказал министр. — Я думаю, что как только мы отыщем связь, мы сможем прояснить дело, которое сейчас кажется совершенно нелогичным.
Мандарин Тан, смотревший в окно, показал пальцем на зверинец.
— Послушайте, это может показаться вам неважным, но вот уже вторая смерть происходит именно в этом месте.
— Вторая? — спросил мандарин Кьен, с удивлением глядя на него.
— Вспомни смерть принца Хунга!
— Как! Разве принц Хунг тоже умер от удара ножом? — спросил Динь, подняв брови.
— Почти, — ответил мандарин Тан. — Он был пронзен бивнями слона. Но разве нельзя приравнять бивни к кинжалу, которым воспользовался убийца?
Министр Кьен наклонился вперед.
— Конечно, обстоятельства смерти принца Хунга так и не были выяснены до конца. Но неужели ты думаешь, что между его смертью и этими убийствами есть связь? Не слишком ли смелый вывод?
Мандарин Тан указывал в направлении двора, щеки его горели.
— Готов биться об заклад, что эти дела как-то связаны. Зверинец находится совсем рядом с тюрьмой, в которой Рисовое Зерно провел ночь. Что же касается Черной Чесотки, то он тоже был только что освобожден из тюрьмы, когда встретил свою смерть в зверинце. Я не верю в такие совпадения.
Мандарин с силой потряс головой. Его взгляд скользнул по кривым крышам и устремился под темные своды зверинца.
— Динь, ты займешься тюрьмой, а я уделю внимание императорским слонам! — воскликнул он через мгновение.
Ее сердце бешено колотилось, подскочив к самому горлу, легкие горели, она старалась не замечать тянущую боль в мышцах, предвещавшую судороги. Она бежала, даже не стараясь ориентироваться в джунглях — ведь они были ее родиной. Лучи солнца, пробиваясь сквозь скользкие от влаги листья, преследовали ее, падали на тело медными пятнами, а она хотела бы стать невидимкой. Откуда-то слева доносились приглушенные крики ее соплеменника, ищущего путь:
— Не здесь, между двумя баньянами, — выдохнул он голосом, хриплым от изнурения.
Шатаясь, она переступила через извивающиеся, будто змеи, корни, преграждавшие дорогу… Она слышала доносящиеся сзади крики демонов с восковыми лицами, они доносились с ветром и, отражаясь от тысяч деревьев, кружились вокруг нее. Она как наяву увидела их развевающиеся, хлопающие на ветру плащи, они затмевали солнце своими золотыми вышивками. Ни за что нельзя дать себя поймать этим мифическим чудовищам. Лучше умереть, упав от изнеможения, чем дать убить себя, как вепря на охоте.
Мандарин с силой потряс головой. Его взгляд скользнул по кривым крышам и устремился под темные своды зверинца.
— Динь, ты займешься тюрьмой, а я уделю внимание императорским слонам! — воскликнул он через мгновение.
Ее сердце бешено колотилось, подскочив к самому горлу, легкие горели, она старалась не замечать тянущую боль в мышцах, предвещавшую судороги. Она бежала, даже не стараясь ориентироваться в джунглях — ведь они были ее родиной. Лучи солнца, пробиваясь сквозь скользкие от влаги листья, преследовали ее, падали на тело медными пятнами, а она хотела бы стать невидимкой. Откуда-то слева доносились приглушенные крики ее соплеменника, ищущего путь:
— Не здесь, между двумя баньянами, — выдохнул он голосом, хриплым от изнурения.
Шатаясь, она переступила через извивающиеся, будто змеи, корни, преграждавшие дорогу… Она слышала доносящиеся сзади крики демонов с восковыми лицами, они доносились с ветром и, отражаясь от тысяч деревьев, кружились вокруг нее. Она как наяву увидела их развевающиеся, хлопающие на ветру плащи, они затмевали солнце своими золотыми вышивками. Ни за что нельзя дать себя поймать этим мифическим чудовищам. Лучше умереть, упав от изнеможения, чем дать убить себя, как вепря на охоте.
Острая боль пронзила бедро. Высокий стебель, острый, как лезвие, резанув, оставил кровавый полумесяц на коричневой коже. Колючки, оторвавшиеся от стебля, прилипли к ране подобно грозди винограда. Она сжала зубы и прислонилась к высокому камню.
Все произошло именно так, как об этом говорилось в древних преданиях: армия существ с бледными лицами и загнутыми ногтями напала на Нижние Земли в час, когда едва начал рассеиваться утренний туман; они разогнали маленькое племя, напугав громом и огнем, вылетающим из их рук. Никогда она не видела таких гладких лиц, никогда не слышала такой странной, нескладной чужой речи, но в их глазах она безошибочно прочла жестокость и ярость хищников.
Она считала, что сумела ускользнуть от их лап, но сейчас, когда тело окаменело от усталости, она начала сомневаться в этом. Что же чувствует жертва, загнанная охотниками, в последний момент? В последнее мгновение воздух кажется слаще, свет ярче?
— Вернись! — крикнула она своему помощнику, стыдясь, что пришлось встать на колени.
Оглядевшись, она не увидела ничего, кроме гигантских лиан и густого папоротника. Хриплые крики приближались, переговоры и восклицания, смешиваясь, лились, как военная песнь, волна за волной. Но когда казалось, что все кончено, когда она задыхалась от душной испарины, порожденной страхом, взрыв света заставил ее повернуть голову.
Над листвой, покрытой мелкими соцветиями, что-то завертелось, сверкая солнечными пятнами.
Позади рос гул песни, на губах выступила горечь, она совершила последний отчаянный скачок затравленного зверя. Встав на четвереньки, она пробиралась среди влажных корней. Найдет ли она волшебный выход в джунгли из этой ловушки, появится ли добрый дух, который разгромит демонов с гладкими лицами?
Отталкиваясь локтями, она проскользнула меж двух огромных стволов. И оказалась на полянке, затененной огромными блестящими листьями, источающими ядовитый сок. Огромные ветви, толщиной с человеческий торс, образовывали плотный свод. В полутьме она разглядела, что блеск, который, кружась, летел к ней, отражали многочисленные тонкие серебряные ремешки, запутавшиеся в ветвях. Приблизившись, она потрогала один из них: он был холодный, гибкий и соединялся с другими ремешками. А на самой высоте, вокруг огромной дыры, где должна была быть голова, торчали мелкие, но острые, как кинжалы, зубы. Она издала крик и отдернула руку от шкуры огромной рептилии, сверкающей, но неживой.
Когда ее глаза совсем привыкли к темноте, она увидела, что с деревьев свисают, как зрелые плоды, знакомые ей животные, которые не могли оказаться здесь, на этой тенистой полянке: массивное туловище кабана, изогнутый силуэт пантеры, могучая грудь орла. Но к этим узнаваемым формам были прикреплены, как кровоточащие корни, обнаженные мускулы и прозрачные сухожилия, которые должны быть внутри. Головы смотрели на нее пустыми глазницами, челюсти обнажали клыки диких зверей. В них роились сейчас скопища черных мух. Она хотела отскочить в сторону, но ноги заскользили по куче склизких внутренностей, которые словно ползли по мху.
Воздушная сетка заставила ее содрогнуться. Обернувшись, она увидела бесстрастные лица демонов с восковыми губами, они смотрели на нее, не моргая.
Лим вскочила, очнувшись от сна. Все тело покрылось потом. На улице большие серые тучи закрывали солнце, напрасно пытавшееся подняться над крышами дворца.
Дождь, падая, стучал по крышам, когда Главный воспитатель Сю разомкнул веки. Проглотив накануне необычно много водки, он погрузился в сладострастные сны — в компании Медвежьей Лапы он усердно исследовал некоторые трактаты на тему осенних Цветов и Стеблей. Проснулся он с печалью в сердце, так как эти сладкие мгновения окончились. Теперь он наконец нашел другого принца, которому предложил свои услуги. Собственно, он и организовал вчера маленькую вечеринку для друзей, чтобы отметить свой скорый отъезд. Вспоминая ее, он радовался, что вечеринка удалась: приглашенные евнухи оценили тонкость приготовленных яств. Само собой разумеется, Главный воспитатель Сю заказал нежные почки перепелов и поджаренные рыбьи пузыри у одного знаменитого хозяина харчевни под тем предлогом, что Медвежья Лапа был в числе приглашенных и не мог, следовательно, быть поваром. Благодаря этой уловке, удалось избежать беды: Сю просто не мог есть грубо приготовленную, пересоленную или безвкусную, будто для больных, пищу. Обычно Медвежья Лапа доводил все блюда до состояния похлебки, составляющие которой различить невозможно, или же готовил жесткое, как яйца кули, мясо. К счастью, его друг проявил благородство и не принес в качестве подарка сладкий суп из желтого непросеянного гороха. Отведав такого супа, можно было сломать все зубы об осколки камней, которые там плавали. Главный воспитатель Сю вздохнул с облегчением. Все шло прекрасно, общество наслаждалось мирной, изысканной атмосферой. Он разложил по углам комнаты благовонные палочки, распространявшие аромат апельсиновых цветов. Уложив спать госпожу Лим, свою хозяйку, прекрасноликая Ива пришла помочь украсить стол цветочной композицией: в хрустальной чаше, наполненной водой, плавали, подобные звездам, бутоны лотоса вперемешку с зажженными свечами. Друзья-евнухи аплодировали грации и элегантности композиции, и ноздри Главного воспитателя Сю раздувались от гордости. Даже Медвежья Лапа, неотесанный и немногословный, наклонил голову в знак восхищения.
Сладко потянувшись, Главный воспитатель Сю вспомнил, какими поздравлениями осыпали его друзья, узнав о скором отъезде. Даже старый евнух Рубин согласился, что это лучшее решение! Не нужно слишком долго оставаться на службе у одного принца, сказал он, иначе работа становится рутиной, и тебя перестают замечать, как привычную мебель. Будучи скрытным, Главный воспитатель Сю не пожелал назвать имя будущего хозяина — в нужное время все узнают его, — но старый евнух слышал, что тот управляет своим домом твердой рукой, и это он весьма одобряет. Ива посмотрела на него с грустью, но Сю только пожал плечами — разве не такова участь всех смертных? Он принес из тайника большой фарфоровый горшок, в котором как зеницу ока хранил свои Драгоценные — они выражали его суть, — и показал их всем приглашенным. Евнухи ревностно рассматривали те части, которых они лишились в юности. Они напомнили об ужасной жертве, принесенной ради того, чтобы стать придворными. Она была необходимым условием для того, чтобы прислуживать женщинам дворца, куда полноценным мужчинам, с их мало отличающимися от козлиных желаниями, вход был запрещен. Итак, покидая службу у принца Буи, Главный воспитатель Сю увозил в своем багаже изящно разрисованный горшок, доказательство того, что он был безупречным евнухом.
Евнух Сю осторожно встал с постели. Суставы болели от влажности, проникавшей сквозь стены, ею пропитался и воздух в комнате. Как и каждое утро, он задержал дыхание, пока рука, словно сама собой, принялась ощупывать матрас. Неоспоримо — сухо. Успокоившись, старик поздравил себя с тем, что, по крайней мере, в эту ночь избежал ужасного бича всех евнухов — недержания.
Всунув ноги в тапки, расшитые тончайшим пестрым шелком, с трудом передвигаясь, он отдернул тяжелые занавески. Маленькие сорванцы, вместо того чтобы готовиться к урокам, шалили — он слышал доносящиеся издалека крики и смех. Так не подобает вести себя во дворце принца. Он пообещал себе оттаскать их за уши, как только они выстроятся вдоль стены, чтобы поприветствовать его. Он переоделся в ярко-желтую тунику. После вчерашней пирушки силы его восстановились, перед ним открывалась перспектива благополучной старости.