Девушке тоже очень захотелось посинеть от тоски. Потому что, выныривая из сладкого сна, она меньше всего ожидала снова оказаться в душной вонючей камере. Лана надеялась, что все происшедшее окажется всего лишь сном, кошмаром, навеянным общей нервной обстановкой последних дней накануне тендера. И маетой по Кириллу…
Ну как может оказаться правдой то, что вежливый, всегда корректный Георгий Михайлович Пилишвили, ее квалифицированный и надежный сотрудник, прекрасный специалист, от которого Милана Красич меньше всего могла ожидать удара в спину, невозмутимо нанесет этот удар, организовав безупречную инсценировку! Мешок с наркотиками, смена охраны, новые люди на стройке, «сигнал неравнодушного гражданина» — все это звенья одной цепи. Вернее, части паутины, которую плел невидимый паук на нее, на Лану. Впрочем, почему на Лану, кому она нужна сама по себе! Удар нанесен по холдингу отца, после такого скандала, даже если удастся доказать непричастность дочери к дурацким наркотикам, об участии в тендере можно забыть. И отмываться придется очень долго — «то ли он украл, то ли у него украли, но история вышла неприятная».
Что касается невидимого паука — Лана была на девяносто процентов убеждена, что за всем этим стоит «JTI‑Москва». И если в отношении других участников тендера новички ничего серьезного не предпринимали, ограничиваясь мелкими укусами, то против основного конкурента, строительного холдинга Мирослава Красича, была подготовлена тщательно продуманная провокация.
И если адвокату не удалось вытащить Лану сразу же, не допуская ее помещения в СИЗО, значит, доказательства у серого подполковника более чем серьезные.
Вот только не совсем вписывается в схему ситуация с помещением в общую камеру. Зачем конкурентам физическое и моральное унижение Ланы? Им ведь надо одно — убрать серьезную фигуру с шахматной доски строительного бизнеса, свалить или хотя бы пошатнуть ферзя — холдинг отца. Зачем, почему, ради чего?
Ответа не было, потому что они, ответы, разбрелись по каким‑то закоулкам, и чтобы их отыскать, требовалось приложить немало усилий. А прикладывать было нечего, ни физических, ни моральных сил за время сна не прибавилось.
Не ври самой себе! Не такая уж ты хрупкая фифа! Да, очень хочется спрятать голову под одеяло и не вылезать оттуда, пока ситуация сама собой не рассосется. Как синяк на коленке. Но это с некоторым натягом (одеяла на голову) можно было бы реализовать в одиночной камере, а здесь расслабляться рано.
Мерзкая тварь, при одном воспоминании о которой у Ланы судорожно сжимались кулаки, все еще была рядом. И заступничество Кобры, которую лесбиянка и ее прихлебательницы явно побаивались, ситуацию облегчало не намного.
Но спасибо, что она вообще оказалась здесь, эта странная женщина, мрачное прошлое которой почему‑то не вызывало у Ланы отторжения. Кем бы она ни была, за что бы ни заслужила свою кличку, чувствовалось в ней что‑то правильное, настоящее. Как бы дико это ни звучало по отношению к убийце.
А вот мошенницу Шану, безобразную не столько внешне, сколько внутренне, измывавшуюся над доверчивыми беззащитными стариками, хотелось раздавить. Лично. И неважно, что основным стимулятором гадливости было воспоминание о руках, шарящих по телу — прыщавая баба в целом являлась сгустком самого мерзкого, что есть в человеке. Что бы ни вопили сторонники политкорректности — Содом и Гоморру смели с лица Земли не зря.
— Хватит притворяться, — послышался рядом насмешливый голос Кобры. — Ты давно уже не спишь, у тебя дыхание изменилось. Есть будешь? Я твою пайку оставила.
Лана повернулась и села, автоматически протирая глаза. И только обнаружив на руке следы туши, вспомнила о накрашенных сто лет назад глазах.
Потому что утро сегодняшнего дня началось сто лет назад, никак не позже.
— Что‑то ты совсем мало красишься, Мышка, — улыбнулась рыжуля, свесившись с верхнего яруса, — только чуть‑чуть размазалось. Если бы я накрашенные глаза потерла, та‑а‑акие бы фингалы получились, мама не горюй! Хотя зачем тебе вообще краситься, вон какие ресницы длиннющие и темные. Слушай, а вы с братом почти и не похожи совсем, но оба жутко красивые! Небось мужиков за тобой толпа бегает, да?
Своей непосредственностью и искренностью (а также цветом волос) Оксана очень напоминала Иришку Иванцову. Прежнюю Иришку, студенческих времен. Нынешнюю, как оказалось, Лана совсем не знала. И знать больше не хотела.
— Белка, не трынди, — отмахнулась Кобра, протягивая чистое полотенце. — На, Мышка, возьми, умойся. Много ли, мало, но все равно на клоуна похожа. И иди поешь все‑таки.
— Спасибо, не хочется, — Лана поднялась, взяла полотенце и направилась к ржавому умывальнику.
— Это ты брось, не хочется! Есть надо, силы тебе понадобятся.
— Да уже скоро ужин, наверное, вон, темно за окном. Тогда и поем.
Только сейчас девушка заметила, что в камере не видно ее главной поклонницы. К врачу попросилась, что ли? Так вроде здесь не санаторий, с такой ерундой, как выбитые зубы, никто и возиться не будет.
Заметив ее взгляд, Кобра усмехнулась:
— Что, потеряла кого‑то?
— Надеюсь, что эта тварь вообще не вернется, — сухо ответила девушка.
— Ишь, размечталась, — скривилась Грымза. — Не надейся, Шана скоро придет. Она в больничку попросилась, твоя подружка ей челюсть повредила, похоже.
— А я только что подумала, что здесь не курорт, и по таким пустякам вряд ли станут врача беспокоить. Ошиблась, вижу. Вот уж не ожидала столь гуманного отношения к заключенным! — Лана с сомнением принюхалась к содержимому глубокой металлической миски. — Хотя, если судить по качеству пищи, все совсем наоборот.
— Я же говорю, — Кобра недобро посмотрела на притихших участниц нападения на новенькую, — Шана у нас на особом счету с некоторых пор. Интересно, как к этому отнесутся в других камерах, когда узнают?
Пререкаться, пытаясь оправдать главную самку, никто из своры не стал. Без Шаны они, судя по всему, мгновенно теряли смелость. Или сдавали ее в камеру хранения, ключи от которой были только у нее.
Но стоило прыщавой образине вернуться, камеру хранения открыли, и со стороны своры стали доноситься угрозы и оскорбления в адрес Ланы. Сама же Шана пока помалкивала, возможно, из‑за повязки, скрывавшей нижнюю часть лица.
А может, по какой другой причине. Она о чем‑то шушукалась со своими главными прихвостнями, Булкой и Грымзой, совершенно не обращая внимания ни на Лану, ни на Кобру.
Но расслабляться явно не стоило, это Лана прекрасно понимала сама, и без напоминаний рыжика. Кобра все же выспросила новенькую о подробностях ее ареста и теперь задумчиво покусывала ноготь большого пальца, глядя в совершенно темное окно.
— Круто ты попала, Мышка, — трещала между тем неугомонная Оксана, к которой удивительно подходило ее прозвище — Белка и есть. — Наркоту нашли, свидетелей куча, немудрено, что адвокат твой тебя не отмазал.
— Ничего, могут под залог до суда отпустить, — подала наконец голос Кобра. — С деньгами, как понимаю, у вас проблем нет? Любую сумму потянете?
— Ну, насчет любой не знаю, это ведь только кажется, что денег куча, но они все в деле, крутятся, свободных не так уж много, — пожала плечами Лана. — Но я знаю, что папа сделает все возможное, чтобы вытащить меня отсюда. И, Кобра… Слушай, а как тебя на самом деле зовут? Не люблю я людей собачьими кличками называть, ты уж извини.
— Ничего, зови, — помрачнела собеседница. — Не хочу имя свое трепать лишний раз.
— Ладно. В общем, если тебе когда‑нибудь что‑нибудь понадобится, ты дай мне знать, — Лана смущенно улыбнулась. — Я помогу тебе. Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным.
— Ты сначала выберись отсюда, — послышалось тявканье со стороны своры, но кто именно злобствовал — Лана не разобрала.
Да и какая разница, все они там друг друга стоят. А все вместе — пять копеек за весь пучок, да и то в базарный день.
На ужин опять принесли что‑то малосъедобное, и Лана ограничилась только хлебом и жидким чаем. Да и это удалось проглотить с трудом, просто потому что надо. От всего пережитого и так пошатывало, а надо было как минимум ночь продержаться.
Хотя до последнего девушка надеялась услышать грохот замка и крик конвоира:
— Красич, на выход с вещами!
Увы, не случилось.
— Мышка, — вполголоса проговорила Кобра, когда свет в камере погас. — Ты постарайся не спать. Я тоже попробую.
— Почему?
— Мне кажется, Шана что‑то задумала. Очень уж у нее морда довольная была, когда вернулась с перевязки. Как бы опять не начала ножиком размахивать.
— Да я и не собиралась, — криво улыбнулась Лана. — Понятно, что в покое меня не оставят. Днем я хорошо выспалась, так что выдержу. А ты спи, зачем двоим мыкаться? Ты и так мне помогла, спасибо тебе за все.
— Да я и не собиралась, — криво улыбнулась Лана. — Понятно, что в покое меня не оставят. Днем я хорошо выспалась, так что выдержу. А ты спи, зачем двоим мыкаться? Ты и так мне помогла, спасибо тебе за все.
— Хватит уже спасибкать, — отмахнулась Кобра, укладываясь. — Утром поговорим. Если что — буди.
— Хорошо.
Но разбудить Лана никого не смогла. Не успела. Потому что к утру, в самое трудное предрассветное время, все же отключилась.
И ей приснилось, что она попала под лавину. Тонны снега обрушились на нее, сдавили руки, ноги, грудь. Трудно было не то, что пошевелиться — просто вздохнуть. А еще снег почему‑то не просто шуршал, он шептал, причем вполне связно:
— Ну что, сучонка гладкая, попалась? Я, значит, уродливая, а ты у нас красотуля? Ничего, теперь я по сравнению с тобой королевой казаться буду.
Снег забился прямо в ухо, и шептал он там, внутри. Вот только почему‑то еще и смердел отвратительной гнилью прямо в лицо.
Лана с трудом разлепила склеенные тяжелым сном веки и с ужасом увидела, что снова не может двигаться. Рот ей зажимала потная ладонь Булки, на ногах сидела Грымза, а прямо возле лица гнусно ухмылялась Шана, держа в руках узкую лабораторную колбу с какой‑то мутной жидкостью:
— Не вздумай вякнуть, у меня тут кислота, вылью прямо в глаза. А будешь послушной — пострадает только мордочка, глаза не трону. Мне ведь надо, чтобы ты видела, во что превратится твоя смазливая физиономия. Так что лежи тихо и ни звука. А я пока закончу то, с чего начала днем.
Глава 33
— Шана, ты че? — еле слышно зашипела Грымза. — Мы так не договаривались! Одно дело — подержать три минуты, пока ты ей на морду кислоту плеснешь, а другое — висеть здесь, пока ты набалуешься. В любой момент проснется кто из Кобриных девок, шум поднимет. Тогда и тебе, и нам мало не покажется. Кончай давай!
— Так я и хочу кончить побыстрее, — дыхание поганки участилось, уровень вони превысил предельно допустимое значение на два порядка, Лану затошнило, и она издала характерный звук, после которого обычно начинается рвота.
И нервы Булки, зажимавшей жертве рот, не выдержали. Она рефлекторно отняла руку и отшатнулась.
А дальше счет пошел даже не на секунды — на доли секунды. Мат Шаны и истошный вопль Ланы слились в страстном дуэте, требующем акустики оперного зала, но никак не вонючей камеры СИЗО, переполненной спящими женщинами.
Рассвирепев от очередного облома с развлечением, злобная тварь выдернула плотно пригнанную пробку и выплеснула содержимое в ненавистно‑красивое лицо. Вернее, в то место, где только что было лицо, поскольку действиями Ланы сейчас руководил звериный инстинкт самосохранения, мощным рыком загнавший цивилизованность в… Далеко, в общем, чтобы не путалась под ногами.
И доли секунды растянулись для девушки в полноценные минуты, за которые она успела вывернуться так, что навалившаяся ей на грудь Булка оказалась не на груди, а выше.
На лице. И вся кислота вылилась на затылок незадачливой толстухи.
Лана повидала уже всякое, в том числе и то, как люди разлагаются заживо. Но тогда процесс шел медленно и начался довольно давно, а сейчас…
Сейчас было страшно. Очень страшно. И быстро. Такого жуткого крика Лана не слышала никогда. И никакое кино, никакой ужастик не мог точно воспроизвести, что происходит, когда на человеческую кожу попадает кислота.
Кожа плавилась, расползалась в клочья, обнажая кости черепа, волосы падали на пол вместе с остатками кожи…
Цивилизованность попыталась выбраться из убежища, чтобы помочь несчастной женщине, с воем катавшейся по полу, но звериный инстинкт церемониться со слабачкой не стал и довольно болезненно грызанул высунувшуюся. Не до церемоний, когда тебя с диким ревом пытаются ткнуть ножом.
Ревела Шана. Увидев, что вместо заказанной девки пострадала ее помощница, бабища пошла вразнос. Она не боялась больше никого и ничего, не думала о возможных последствиях, о наказании, она хотела только одного — зарезать сволочную красотку, раз за разом умудрявшуюся подгадить ей, Шане!
Сверкнуло лезвие ножа, и Лана едва успела выставить вперед руку, защищая горло. Мгновенная резкая боль — и из располосованной руки фонтаном брызнула кровь. Похоже, осатаневшая тетка задела артерию.
Вид и запах свежей крови спровоцировал еще большую агрессию, и Лану спасало пока только то, что с ног давно уже скатилась Грымза, перепуганная происшедшим с подругой. О том, чтобы добраться до болевой точки и обездвижить свихнувшегося бородавочника, и речи не шло — слишком тесно, слишком темно. Забившись в угол, Лана из последних сил отбивалась ногами, перестав считать количество ножевых ран. Плотная джинсовая ткань немного ослабляла силу ударов, нож соскальзывал, но не исчезал.
Оттащить озверевшую Шану не удавалось никому, даже Кобре. Случись все это где‑нибудь посреди комнаты, на открытой местности, прыщавого монстра давно бы уже вырубили, но в темноте, в узком пространстве между нарами, врезать хорошенько по чугунной голове бабищи не удавалось. Ухватить за руки и ноги тоже не получалось, потому что с ножом бородавочник управлялся на удивление ловко.
Лане казалось, что кошмар длится не меньше часа, но на самом деле прошло всего несколько минут. Дикие крики и шум, несущиеся из камеры, не могли не привлечь внимание охраны, сколько бы охране не заплатили заказчики покушения на Лану. К тому же если дежурившая смена была в курсе возможных событий, то они вполне могли предположить, что шум вызван запланированным происшествием.
В камере вспыхнул свет, затем загрохотал дверной замок, и в камеру ввалились доблестные стражи порядка. Неизвестно, что именно ожидали увидеть эти славные люди, но с такой тонкой душевной организацией некоторым не стоит идти в охрану СИЗО.
Ну подумаешь, кровищи вокруг столько, словно здесь поработал маньяк‑расчленитель, а на полу корчится и воет женщина, у которой вместо волос какое‑то кровавое месиво, сквозь которое кое‑где просматриваются кости черепа. Всякое бывает! Зачем же знакомить присутствующих с перечнем съеденного накануне?
К счастью, не в меру впечатлительным оказался только один из охранников, остальные, мгновенно разобравшись, что к чему, ловко и профессионально выбили нож у Шаны. А то, что вместе с ножом оказались выбитыми еще и несколько зубов, профессионализма охраны не уменьшало. А чего она! Надо знать, кого можно ножичком тыкать, а кого нельзя.
Дальнейшее Лана фиксировала с трудом, слишком уж сильно шла кровь. Вот в камеру вбежал врач и, на мгновение застыв, шокированный увиденным, склонился над Булкой. Ему что‑то кричит Кобра, указывая на Лану, врач поначалу отмахивается, но потом все же решает осмотреть другую пострадавшую. И, затейливо выматерившись, начинает что‑то орать охране. Что именно, Лана уже не слышала.
…Море лениво колыхалось, изредка выплескивая волны, на боках которых прыгали и резвились солнечные зайцы. Лана безмятежно шла вдоль берега, шлепая босыми ногами по мелководью. Теплая прозрачная вода с притворным возмущением нападала на узкие ступни девушки, шипела и пузырилась, цепляясь за пятки. Солнце гладило загорелую кожу, бережно высушивая капельки, оставшиеся после купания. За спиной послышался топот, плеск и радостное фырканье.
— Эй, слоняра, поосторожнее! — улыбнулась Лана, не поворачиваясь. — С ног собьешь — потом не обижайся, останешься без обеда.
Топот прекратился, стало почти тихо. Но вода, предательски хихикая, выдавала планы находившегося за спиной, и когда раздался счастливый щенячий взлай и во все стороны полетели фонтаны брызг, Лана с хохотом отскочила в сторону. Не удержавшись на ногах, она упала на мягкий белый песок и была тут же зализана мокрым язычарой здоровенного пса. Гигант с обожанием смотрел на смеющуюся девушку, виляя куцым обрубком хвоста.
— Эй, Тимыч, что за дела? — Родной голос вызвал волну нежности, превратив происходящее в момент абсолютного счастья. — Ты куда вместо хозяина с поцелуями лезешь?
Силуэт подошедшего мужчины заслонил солнце, лица видно не было, лишь один темный контур. Господи, пусть так будет всегда! Солнце, море, Кирилл…
— Я тебя люблю, — прошептала Лана, глядя на своего мужчину. — Ты только не уходи больше, ладно? Я больше не смогу без тебя.
— Ну куда же я от тебя денусь, — он сел рядом на песок и, склонившись, нежно провел губами по щеке девушки. — Я слишком долго тебя искал, чтобы снова потерять. Это ты не исчезай.
— Нет, я…
Но солнце, море, улыбающийся пес, теплые губы любимого — весь этот счастливый радостный мир внезапно начал таять, становиться прозрачным.
— Нет, не надо, нет! — Господи, только не это, пожалуйста! Я не хочу возвращаться, не хочу!