Фаина расстаралась на славу — стол сиял хрусталем, закуски исходили росой и майонезом, бока курицы были прожарены до цвета самого модного в этом сезоне загара. Обедали впятером: я, Поля, Фаина, Алла и Аня, которая, впрочем, не столько обедала, сколько поглядывала на меня с ненавистью и сопела, заплетая в косички бахрому на скатерти. Домоправительница тоже бегала туда-сюда с посудой и готовыми блюдами. Так что разговор, который только с большой натяжкой можно было бы назвать светским, завязался в основном между остальными тремя обедающими.
Начала его Поля, и начала именно так, как можно было ожидать этого от девочки.
— Слыхали? Надька-то! — прогудела она, накалывая на вилку здоровенный кус семги. Непосредственно вслед за этим семга отправилась в ее большой рот, что, впрочем, не помешало Поле разговаривать как ни в чем не бывало, перекатывая рыбу от щеки к щеке. — Надька-то! С окна выкинулась, как куль с картошкой. Шмякнулась прям, кости даже, говорят, все полопалися. И голова об асфальт раскололась, вот как это! — Она показала пальцем с обгрызенным ногтем на плод граната, что возвышался на самом верху вазы с фруктами, — из его лопнувшего бока чуть просыпались алые, будто кровь, зернышки.
Аня, протянувшая было руку к гранату, пугливо ее отдернула.
— Ладно хоть лицо ничего, такое… нигде не поцарапалось даже, — продолжила Зайцева. — Хоронить послезавтра будут. В классе сегодня деньги на венок собирали, такой, с черными лентами. У гроба положат. — И она смачно зажевала второй кусок рыбы, ни разу даже не поморщившись от воспоминаний.
— Деточка… Такие разговоры не ведут за столом, — робко заметила застывшая у двери Фаина. — Я бы даже вообще сказала, что это не те разговоры, которые девочки твоего возраста… должны вести с кем бы то ни было.
— Да вы что, Фаина Георгиевна? — искренне удивилась Полина, поворачивая к домоправительнице голову с копной сена вместо прически. — Да у нас весь класс только об этом и говорит! Еще бы! Пятый случай за полгода! Сперва два пацана, а потом и девчонки. К нам даже эти приходили, ну, которые статьи во всякие газеты пишут. И врачи из какого-то института. И напечатали про нас потом в молодежке: «Эпидемия самоубийств» — я сама читала! Там и фотки были, ничего такие, только я на себя не очень похожа.
— Про кого про нас статья? — я безуспешно старалась вычленить из ее мычания какой-нибудь связный рассказ.
— Ну, про класс про наш. Девятый «А». Это же у нас ребята, ну, это… кто вешается, кто стреляется, кто, вон как Надька, из окна кидается. Дураки какие-то.
Полина разговаривала охотно, но еще охотнее наполняла тарелку. У нее был здоровый аппетит подростка в самом расцвете поры полового созревания.
— Погоди-ка. — Моя вилка, так ни к чему и не прикоснувшись, легла рядом с салфеткой. — Ты хочешь сказать, что за последние полгода в вашем классе покончили с собой — ну или не сами покончили с собой, а погибли, скажем, от несчастного случая — пять человек? Пять?
Она кивнула и расправила плечи, очень довольная тем, что оказалась в центре внимания.
Я же тем временем лихорадочно соображала. Обрисовывая передо мной картину страшного кольца смерти, которое, по его мнению, сжимается вокруг его дочерей, клиент назвал мне четыре имени: Соня Заметова, Валя Семенова, Саша Яцута и Надя Алтухова. Все они погибли, причем смерти всех девочек далеко не попадали под категорию самоубийства: Соню умертвил и оставил в лесу, засунув тело в мусорный мешок, какой-то маньяк. Валя погибла примерно так же, Сашу убили с особой жестокостью, будто вымещая на ней какую-то особенную злость, а Надя — единственный случай, когда сомнения допускались, — то ли выбросилась сама, то ли была выброшена преступником с шестнадцатого этажа. Причем — это тоже важно — первая из погибших девочек, Соня Заметова, была не только не одноклассницей, но даже и не ровесницей всех остальных. Она дружила с Аней, была именно ее подругой, то есть была младше остальных на несколько лет. А Полина, которая сейчас сидит передо мной, говорит о пяти — о пяти! — случаях самоубийства именно в ее классе, в том самом классе, где должна была бы учиться недвижимая Ирина, если бы она была здорова!
У меня вот-вот готов был сорваться с языка вопрос о том, кто же все-таки первый из Полининых одноклассников открыл эту печальную статистику. Она говорила о двух мальчиках. Кто эти мальчики? И почему клиент ничего мне не сказал? Не знал?
Я подалась вперед, чтобы вытянуть из Полины как можно больше, — и осеклась, встретив укоряющий взгляд Аллы. Медсестра, сидевшая за столом сейчас не в белом халате, а в простом строгом платье с тоненькой золотой цепочкой у ворота, все с такой же аккуратной, причесанной волосок к волоску головой, с самого начала обеда не произнесла ни слова и вообще вела себя настолько незаметно и тихо, что я на какое-то время напрочь забыла о ее существовании. Теперь же, заглянув в эти прекрасные, темные и строгие глаза, я ощутила внезапное чувство вины: действительно, расспрашивать подростка о смерти, самоубийстве, похоронах и других таких же страшных вещах было, с моей стороны, по крайней мере, неэтично.
— Мы с вами поговорим об этом чуть позже, — негромко сказала мне Алла, простым, но исполненным врожденной грации жестом промокнув губы салфеткой и снова опуская руку.
— Простите, что я вмешиваюсь, Евгения Максимовна, но мне кажется, после обеда я смогу хотя бы частично удовлетворить ваше любопытство — кое-какие факты мне известны. Но сейчас, здесь… извините, просто не место.
— Да, конечно, — быстро согласилась я, склоняясь над тарелкой. В присутствии этой спокойной красивой женщины со все понимающими глазами роль прожженной стервы мне не очень-то хотелось играть. Не покидало чувство, что Алла видит меня насквозь. Может быть, этой науке тоже обучают в медицинских институтах?
— У нас в школе вообще все об этих померших говорят! Даже спорят о том, кто следующий! — ляпнула Полина еще одну чудовищную по своей циничности фразу.
Ей никто не ответил, так что Зайцева поневоле вынуждена была замолчать. Все оставшееся до конца обеда время девчонка с обиженным видом налегала на второе, пирожные и десерт. Сноп соломы у нее на голове при этом мерно покачивался, а челюсти двигались как небольшие мельничные жернова.
Часть вторая «Новая жатва»
Гибель детей — это всегда страшно, тяжело и чудовищно несправедливо… Наверное, вы ждете от меня сейчас не этой фразы, по крайней мере, не такой банальной, но когда ты работаешь в медицине, смерть порой подходит так близко, что можно разглядеть даже алчные огоньки в ее глазных впадинах… И тогда становится по-настоящему жутко.
После обеда мы с Аллой удалились в библиотеку и расположились в креслах напротив друг друга. Спокойным тоном медсестра предупредила меня, что на разговор она может потратить не более получаса. «Полина посидит с Иришей это время, а потом мне нужно снова заступить на пост: давление и подачу кислорода больной нужно проверять ежечасно», — пояснила она.
— Алла, вы кажетесь мне единственным нормальным человеком в этом доме, — начала я, позволив себе слегка расслабиться, откинувшись на спинку кресла. — Вы единственная, кто постоянно занят своим делом, не бьется в истерике и не подслушивает из-за угла!
Последнее было сказано мною в адрес чьих-то тихих шагов, услышанных за дверью. Тот, кто там стоял, вздрогнул и поспешно удалился в сторону кухни.
— …так объясните же мне, дорогая, что здесь происходит, иначе я вынуждена буду принять упредительные меры!
Алла молча приподняла красиво изогнутую бровь, и в ответ на этот немой вопрос я брякнула то, что, по моему разумению, должно было прийти в голову злобной и недалекой женщине:
— Я намерена предложить своему мужу изгнать из дома всех этих девчонок, которые ходят проводить время с инвалидкой, а толку от этого — шиш да кумыш. Саму Ирину сдать в хорошее медицинское учреждение, Анютку — в интернат, пусть посидит там хотя бы полгода и подумает о том, как надо вести себя с такой новой мамой, как я! Фаину тоже надо рассчитать, она очень старомодна — настоящее чучело в фартуке и допотопном платье! И только вас, Аллочка, я бы оставила. При себе. Подругой. Вы и представить себе не можете, как мне нужна подруга! — всхлипнула я напоследок.
Всю эту галиматью Алла выслушала не моргнув глазом. Я невольно в очередной — который по счету? — раз подумала, что она удивительно здорово умеет владеть собой.
— Не мое дело давать вам совет, Евгения Максимовна, и все же вы, как мне кажется, слишком торопитесь. Да, спокойная и размеренная жизнь в этом доме несколько нарушена печальными событиями, которые, по странной случайности, происходят одно за другим. Но вам, жене и уже почти второй матери давно осиротевших девочек, нужно учитывать все обстоятельства. А они таковы, что способны вывести из равновесия женщину и не с такой силой воли, как ваша.
— Не мое дело давать вам совет, Евгения Максимовна, и все же вы, как мне кажется, слишком торопитесь. Да, спокойная и размеренная жизнь в этом доме несколько нарушена печальными событиями, которые, по странной случайности, происходят одно за другим. Но вам, жене и уже почти второй матери давно осиротевших девочек, нужно учитывать все обстоятельства. А они таковы, что способны вывести из равновесия женщину и не с такой силой воли, как ваша.
— Так что же это за обстоятельства?!
— Конечно, я расскажу вам. Хотя и рискую при этом: ведь мне, медицинскому работнику, полагалось бы не верить всяким суевериям, а, напротив, — всячески развенчивать их. Но события последнего года дают основания полагать, что дети из бывшего Иришиного класса попали под влияние чего-то таинственного и необычного, такого, что выше и сильнее нас. Хотя возможно, что эти дети являлись и членами какой-то секты.
— Секты?
— Да. Более эмоциональный человек на моем месте сказал бы, что дети — «жертвы проклятия», но мы с вами цивилизованные люди…
— Подождите-подождите. Я что-то перестала вас понимать. Начните все с самого начала!
— Да-да, конечно. Именно к этому я и веду. Видите ли, в силу моей профессии и, наверное, склада характера я легко нахожу контакт с девочками-подростками. Я ведь медсестра, и к тому же сиделка, а это обязывает, не так ли? Ну и к тому же я всегда любила детей — чужих, своих у меня нет, к сожалению… Впрочем, это к делу не относится, простите. Ну так вот, в меньшей или в большей степени, но все девочки, которые приходили дежурить, я предпочитаю употреблять именно это слово, дежурить к Ирише, были со мной откровенны. Именно от них я узнала, что в гибели детей из класса, где раньше училась Ирина, много таинственного и непонятного. Детей как будто уносит некая сила, которой нет названия. Ах нет, я сказала неправильно. Как раз название у этой силы есть. Она называется… «Новая жатва».
Алла замолчала. Взгляд ее ушел куда-то в сторону, затуманился — я поняла, что перед глазами женщины сейчас проходят картины того, о чем я пока еще не знала. Но нетерпение было велико: не удержавшись, я как бы случайно двинула ногой по ножке ее кресла. Что это такое, в самом деле! Не в молчанку же играть мы сюда пришли!
— То есть?
— «Новая жатва» — это название секты, в которую входили покончившие с собой или убитые подростки.
— Как-как? «Новая жатва»?
— Да.
— Никогда не слышала о такой.
— Боюсь, что мы с вами не слышали и о тысяче других сект, которые убивают и калечат юные души.
— Но об этой… «Новой жатве»… что-нибудь известно?
— Совсем немного. Брошюры и проспекты этой секты следствие находило потом в доме или в вещах некоторых погибших детей. Судя по всему, все дети входили в некую тайную организацию, лидер которой достигает такой власти над своими последователями, что они способны, как индивидуально, так и коллективно, совершать по его повелению поступки, противоречащие общепринятым законам Бога, Природы и Человечности. Основная идея в том, что члены секты обязаны покончить с собой по достижении какого-то определенного срока.
— Почему?
— Как утверждалось в брошюрах, мир, где мы живем, грязен, испачкаться в нем ничего не стоит, а в рай попадут только «очистившиеся» души. И самоубийство — это тот самый очистительный костер. Подобный тому, на который восходили жены индийских раджей, знаете? Кстати, пример этих жен получал одобрение «Новой жатвы». В книжках, которыми зачитывались эти подростки, приводились примеры самосожжений. Были там и другие примеры, но дело не в этом. Знаете, я уверена, что лидер «Новой жатвы» — это сильный и опасный противник, в совершенстве овладевший методом постепенного подчинения жертвы и подавления его индивидуальной воли. Вы слышали когда-нибудь про опыт с лягушкой, погруженной в воду? Если бросить лягушку в горячую воду, она тут же выскочит наружу, но если погрузить ее в холодную воду и начать медленно повышать температуру, лягушка, разнежившись, даст сварить себя заживо. Я думаю, вербовка подростков в ряды «Новой жатвы» происходила по этому же принципу…
— Это всего лишь ваши предположения, — заметила я. — Они заслуживают внимания, но все-таки остаются пока лишь предположениями. А нужны факты. Ведь вы говорите, что лидеры секты призывали детей убивать себя, но ведь четыре девочки, что приходили в этот дом и погибли одна за другой, были убиты каким-то негодяем или негодяями — но в любом случае они не сами решили умереть, нет! Вы ошибаетесь.
— Я не знаю, что вам сказать… Возможно, вы правы — вполне возможно… Но знаете, что я еще думаю? Ведь может быть так, что члены «Новой жатвы» сами убивали друг друга. В это страшно поверить, но…
— Как? Подростки убивали друг друга сами?
— Нет, я думаю, что детям такое было все-таки не под силу. Надеюсь, что нет.
— Тогда кто? Лидеры секты?
— Очевидно.
— Хм… Но ведь тогда эти люди — просто душевнобольные?
— Чаще всего так и бывает. Уж мне, медику, можете поверить. Именно психически неуравновешенные люди обладают особой силой убеждения.
— Возможно-возможно… И все-таки это остается пока всего лишь предположением. А нужны факты!
— Факты… ну что ж. Как я уже говорила, девочки, приходившие сюда, часто были со мной откровенны. Возможно, вполне возможно, что к этому располагали вынужденные обстоятельства: ведь мы проводили в комнате у ничего не видящей и никого не воспринимавшей Ириши многие часы напролет… Но я надеюсь также, что все они искали у меня и утешения.
— Девочки нуждались в утешении?
— Да. Каждая по-разному, но — да. У Валечки Семеновой, например, была смешная на первый взгляд проблема: ее донимали прыщи и нездоровые зубы, из-за чего девочка казалась себе полной уродиной и… и «не хотела из-за этого жить», как она мне говорила. У Нади Алтуховой проблема была посложнее: она никак не могла наладить отношения с матерью и отчимом. А Саша…
— Как?! Как вы только что сказали?! Вот сейчас? Про Надю?
— Девочка крепко конфликтовала с матерью и своим приемным отцом.
— Подождите-подождите! — напряглась я, потому что вот эти слова — «мать и приемный отец» — никак не вписывались в общую картину.
Что-то здесь было… что-то не так… Ах да!!! Вчера, отходя от нашего с тетей Милой столика, девчонка сказала, что «мамы у меня давно нет, понятно вам?». Нету мамы!
— Алла! Но ведь Надя же была сирота? — спросила я, прислушиваясь к охватившему меня невероятному возбуждению — наверное, так чувствует себя гончая собака, которой наконец-то удалось взять след.
— Кто это вам сказал?! — удивилась, в свою очередь, Алла. — У Нади был почти что полный комплект родственников. Мама, кстати сказать, еще молодая и довольно привлекательная женщина, старший брат — он давно уже живет своей семьей, бабушка и отчим. Она часто ссорилась с ним и матерью, но ничего серьезного — обычная подростковая ревность. Так мне казалось. К тому же те часто пытались воспитывать девочку, а ей это не нравилось. «Отстаньте!» — это было любимое Надино словечко.
«Да-да, „отстаньте!“ — именно это она сказала вчера тете Миле… А потом бросила эту фразу про маму, которой якобы давно нет. Значит, соврала, специально сказала, чтобы мы и в самом деле отвязались…» — билось у меня в голове.
— Мамы на самом деле давно не было у Саши, — сказала Алла, со вздохом поправляя прическу. — Как я вам и говорила, эта девочка была действительно по-настоящему несчастна…
— Почему? Только из-за того, что рано осиротела? — пробормотала я, думая о своем.
— Ах нет… Дело в другом. Я ни за что не рассказала бы вам, потому что Саша открылась мне по большому секрету… Но теперь… Я думаю, теперь хуже Саше уже не будет.
— Конечно.
— Мне кажется, Саша была немножко влюблена в своего одноклассника, Игоря. Того самого, который покончил с собой. Этот мальчик вполне мог сниться ей по ночам. «Тетя Аля, если бы вы его видели… Он на Бреда Питта похож!» — говорила она мне, а потом с такой грустью добавляла: «Был». Я чувствовала, что девочке очень тяжело, что Саше надо выговориться, и по мере сил старалась помочь ей. Саша хорошо знала семью Игоря Литвинова, иногда заходила к ним в дом. Ничего особенного, обычные отношения между одноклассниками, даже дружбой это не назовешь… По крайней мере, Игорь не питал к Саше никаких особых чувств, относился очень ровно. И от этого еще более странно…
— Что?
— Что Саша погибла в день рождения Игоря. Месяц назад, двадцать шестого апреля. В этот день девочка хотела принести на его могилу свежие цветы. Но не успела.
Сказав это, Алла с минуту помолчала, опустив голову, а затем, легко поднявшись с кресла, сказала несколько извиняющимся тоном:
— Простите, Евгения Максимовна, но больше говорить с вами я не могу. Тем более что все равно сказала все, что знаю… а Ирочке пора делать массаж.