Что-то похожее на беспокойство мелькнуло в его взоре, он даже непроизвольно ухватился за ручку двери, и мне на миг показалось, что сейчас она захлопнется перед моим носом. Но этого не произошло. Наоборот, хозяин отступил в сторону, пропуская меня.
Первое, что бросилось в глаза — чрезмерное обилие зеркал в прихожей. Два поясных и еще одно в полный рост. Едва я перешагнул порог, создалось неприятное ощущение, что нас в тесном полутемном коридорчике целая толпа. Сделав приглашающий жест рукой, Малей направился в глубь квартиры, на ходу захлопнув дверь в спальню, но я успел краем глаза разглядеть огромную двуспальную кровать со сбитыми белоснежными простынями, краем уха уловить там какое-то шурщащее движение, а краем, если можно так выразиться, носа унюхать доносящийся оттуда сладковатый аромат не то сандалового дерева, не то какой-то неизвестной мне косметики. В конце концов мы оказались в просторной комнате с большим эркером, интерьер которой состоял опять же из зеркал, а также парикмахерского кресла, специально оборудованной раковины с душем на гибком шланге и прочих парикмахерских причиндалов. Дамский цирюльник, вспомнил я шурпинский список. Визажист-надомник.
Войдя в помещение, хозяин зачем-то плотно прикрыл за нами распашные двери с матовыми узорчатыми стеклами, но хотя в углу, надо полагать, для ожидающих своей очереди посетительниц, вокруг журнального столика с пепельницей и телефоном имелись диванчик и пара пышных пуфиков, сесть меня Малей не пригласил, ясно давая понять, что на долгий разговор рассчитывать не стоит.
Я и не рассчитывал. Честно говоря, на месте всех этих арефьевских наследничков я себя и на порог бы пускать не стал, не то что разговоры разговаривать. Шутка ли, пять, или сколько там, миллионов баксов на рыло! Поэтому меньше всего я надеялся на то, что совершенно незнакомый человек упадет мне на грудь с подробными рассказами о своей семье и в особенности о родственниках, вместе с ним претендующих на сумасшедшее наследство. Но у меня имелся некий оселок, с помощью которого, как я уже мог убедиться в случае с Веркой, можно попытаться проверить остроту чувств каждого из предполагаемых наследников. И когда Наум Яковлевич, обратив ко мне свое умное, тонкое, нервное лицо, снова поинтересовался, чем может быть полезен внезапному визитеру, я этот оселок нащупал в кармане и вытащил на свет Божий.
Малей прореагировал сдержаннее своей кузины, но и в полном отсутствии эмоций его было не упрекнуть. Краешек левого века вдруг задергался, запульсировал прерывистой захлебывающейся морзянкой. Но голос звучал ровно:
— Где вы это взяли?
Я объяснил. И поскольку новых вопросов сразу не последовало, решил воспользоваться временным замешательством собеседника и овладеть инициативой:
— Есть основания полагать, что из-за этой штуки двоих уже убили. Мне кажется, нам с вами стоит обсудить кое-какие серьезные вопросы. У вас ведь тоже имеется что-то в этом роде...
Я выжидательно замолчал. Глаза миттельшнауцера сузились, покрылись легкой поволокой, словно затуманились воспоминаниями, и даже серебристые волоски на висках теперь, показалось мне, как будто пожухли, утратив гладкий блеск, превратившись в сухие и мертвые короткие иголки.
Тримминг. Ни к селу ни к городу вспомнилось вдруг это заморское слово. Миттельшнауцеров не бреют, их триммингуют — выщипывают шерсть. Зверская, должно быть, процедура.
Малей слепо нашарил позади себя парикмахерское кресло, развернул его и опустился на сиденье. Лицо еще оставалось бесстрастным, но голос подвел, в нем появилась плавающая растерянная нотка:
— Откуда вы знаете? Кто вам мог сказать, что я... что у меня...
Он запнулся и замолчал. А передо мной встала дилемма, которую необходимо было решить немедленно: честно признаться, что это только мои предположения, или с ходу начать врать что-нибудь, темнить, отделываться намеками, делать вид, будто мне известно больше, чем показываю, и выжидать, пока он сам обо всем проговорится. Оба пути имели как свои плюсы, так и минусы, я судорожно перебирал в голове возможные варианты, но от муки выбора был избавлен совершенно неожиданным образом. Узорчатые двери резко распахнулись, однако, как ни странно, никто в комнату не вошел, зато откуда-то из коридора донесся крайне взвинченный, слегка задушенный и от этого показавшийся мне бесполым голос:
— Мусечка, молчи!
С искаженным досадой лицом Малей скатился с кресла, бросился к дверям и попытался закрыть их обратно. Но кто-то удерживал ручку одной из створок с другой стороны, хозяин пыхтел, перетягивая ее к себе, с той стороны тоже тянули и пыхтели, и сквозь это пыхтение прорывался все тот же высокий и одновременно спертый вопль:
— Не смей, слышишь, не смей! Тебе нельзя говорить об этом! Тебе запретили!
Напрягшись вздувшимися на шее жилами, куафер рванул дверь на себя, и в проем влетел новый неожиданный персонаж: рослый, на голову длиннее хозяина, всклокоченный детина с пунцовыми губами и крашеными в соломенный цвет волосами. Короткий павлиньих оттенков халатик от борьбы разъехался на нем, обнажив мускулистый, хоть и заплывший уже слегка жирком, торс, украшенный внизу мощными, выпирающими под узенькой полоской трусов мужскими статями. Он всего на мгновение мелькнул перед моим взором, потому что в следующую секунду тот, кого назвали «мусечкой», ожесточенно толкнул его руками в грудь, шиты в лицо:
— С ума сошел! Хотя бы оделся! Выйди отсюда!
От резкого толчка пунцовый так же неожиданно, как появился, вылетел из поля моего зрения, успев на прощание испустить еще один отчаянный вопль:
— Мусечка! Тебя предупреждали! Ты не должен!
Захлопнув наконец дверь, парикмахер припер ее спиной и повернулся ко мне с кривой ухмылкой:
— Извините... Прошу меня понять...
— Ничего-ничего, — сочувствующе махнул я рукой. — Понимаю. В какой семье не бывает ссор. Так мы можем с вами обсудить кое-какие вопросы?
Он скривился еще больше и пробормотал, отводя глаза:
— Нет, не сейчас, вы же видите... К тому же, он прав... Мне не следует... Я ведь вас совершенно не знаю... Надо подумать. Я перезвоню вам, хорошо?
— Хорошо, — покладисто пожал я плечами и двинулся к выходу.
Малей резво распахнул передо мной дверь и снова бросился по коридору впереди меня, на ходу раздраженно захлопывая спальню, откуда доносилось бряканье какими-то флаконами, шарканье шлепанцев по паркету, глухое бормотанье, все вместе складывающееся в монотонное шебуршение, будто огромный жук ворочался в огромном спичечном коробке.
— В другой раз, в другой раз, — бормотал хозяин, отпирая замок. — Примите извинения, в другой раз...
— Ну что вы, что вы, время терпит, — в том же духе отборматывался я, — это мне нужно извиняться... В другой раз, так в другой раз, как вам будет угодно...
Надо сказать, насчет того, что время терпит, я кривил душой. Больше того, я в этом очень сильно сомневался. Часы и минуты бессмысленных покуда хождений по нежелающим откровенничать со мной людям грозили сложиться в дни, а те — в неделю. В ту самую «неделю максимум», которую неумолимая судьба отвела на остаток жизни умирающего в онкологическом центре Глеба Саввича Арефьева.
Что будет потом, когда наступит этот последний срок, «dead line», как очень подходяще к данному случаю говорят англичане, я не знал, но носом чуял: будет поздно. Во всем же остальном я был совершенно искренен, ибо действительно не возражал перенести встречу с изящным визажистом на более поздний срок.
После вчерашней беседы со своей бывшей возлюбленной я действительно находился в сильном подозрении, что с Малеем может получиться нечто аналогичное. Это представлялось вполне логичным и последовательным, ведь не только Верка, но днем раньше даже покойный Котик, в пьяном отчаянии всучивая мне на хранение эту сакральную железяку, так и не сподобился объяснить все до конца. Какое-то табу, явный и суровый запрет витали над всей этой историей. Поэтому еще вчерашней бессонной ночью я пришел к выводу, что вряд ли достигну результатов, пытаясь пробить стенку головой. И мое сегодняшнее посещение Дома-где-метро лишь внешне выглядело как еще одна неудачная лобовая атака. На самом деле, если уж пользоваться военной терминологией, это был скорее партизанский рейд по тылам, призванный ввести предполагаемого противника в заблуждение, спровоцировать его на активность. И с этой точки зрения цель, которую преследовал скоротечный визит к Малею, была полностью достигнута.
Едва не переломав ноги, я кубарем скатился вниз по щербатой лестнице, бегом пересек двор, ворвался к себе в контору — и все равно не успел. Магнитофон, подключенный к приемному устройству, уже вовсю крутился. Миниатюрный кварцевый передатчик, который я, воспользовавшись короткой схваткой за обладание дверью между Малеем и его дружком, прилепил под низ телефонного аппарата, включался автоматически при снятии трубки или просто на звук голоса, и это означало, что после моего ухода из квартиры там отнюдь не наступила умиротворенная тишина.
— ...ты идиот, Нюма, и останешься идиотом до смерти, — говорил, вернее, выговаривал холодный яростный женский голос. — Я тебя третий раз спрашиваю и не могу получить вразумительного ответа: какого черта ты пустил его в дом?
— Но, Марочка, он показал мне ключ, очень похожий на те, что у тебя и у меня, а потом сказал, что из-за него убили двух человек, я так понял, Женечку и ее мужа... — блеял в ответ Малей. — Как я мог... Я растерялся...
— Кретин, — жестко отозвалась женщина. Я уже не сомневался, что это единоутробная сестра Малея Маргарита Робертовна Габуния. — Этому шпику не надо было даже дверь открывать.
— Ну почему же шпику? — слабо отбивался парикмахер. — Он мне показался вполне нормальным человеком. Ни на чем не настаивал. К тому же я ему так ничего и не сказал...
— Боже, какой дебил! — простонала его сестра. — Ничего не сказал — но ничего и не отрицал, так? Ты все ему подтвердил, дубина стоеросовая!
В этом месте неожиданно возник еще один голос, но, судя по тембру записи, не в трубке, а где-то рядом, за кадром.
— Скажи им, скажи, что я был против, что это я тебе не позволил, — страстным шепотом канючил он.
— Да, вот и Севочка тоже, — атакуемый со всех сторон, потерянно сдался Малей, — он советовал мне ни о чем не разговаривать, и я послушался.
Но на эту поддержку со стороны Маргарита отреагировала самым неожиданным образом:
— Не смей при мне упоминать эту твою девку с яйцами!
— яростно завопила она. — Ему ты тоже не имел никакого права ничего говорить!
— Как это? — взвился дотоле покорный визажист. — Ты-то ведь своему Бобсу все рассказала!
— И у тебя хватает наглости сравнивать? — ахнула сестра. — Борис — мой муж, а этот... эта...
Видать, ей удалось задеть брата за живое, потому что теперь и он в ответ заорал:
— Тебя не касается моя личная жизнь! Я взрослый человек и живу отдельно от тебя!
— Ах, отдельно? — голос Маргариты зловеще понизился.
— Ты живешь отдельно, потому что мы купили тебе эту квартиру!
— Нет, Марочка, — язвительнейше возразил Малей, — вы купили эту квартиру, потому что отдельно захотелось жить не мне, а вам. В квартире матери, между прочим.
— В квартире матери? — не менее язвительно переспросила сестра. — Да если б не мы, ты превратил бы ее в притон для своих извращенцев! Представляю, что ты сделаешь с деньгами, когда они на тебя свалятся!
— Ну, все, стоп, хватит, — прервал дальнейшее выяснение отношений новый, привыкший, судя по тону, командовать и распоряжаться голос. Низкий и густой, как вар, он мгновенно залил и утихомирил бурлящую перебранку, а я догадался, что параллельную трубку взял муж Маргариты. — У вас обоих мозги набекрень. Самая большая неприятность в бизнесе — это утечка коммерческой тайны, а вы базарите из-за какой-то ерунды. Сейчас надо думать о другом. Во-первых, откуда он узнал, что у Наума есть ключ, во-вторых, что ему еще известно, и в-третьих, чего он хочет.
— А в-четвертых, чем все это нам грозит, — ввернула Маргарита. И добавила с угрозой: — Если он думает, что, раз заполучил ключ, то может на что-то претендовать...
В наступившей тишине после легкой паузы Малей, смущенно кашлянув, робко предложил:
— Может быть, рассказать об этом остальным?
— Идиот, — мгновенно отреагировала его сестра. — Кому это — «остальным»? Ты что, точно знаешь, кто эти «остальные»?
— Ну, догадываюсь... — гаснущим тоном произнес парикмахер.
— Он догадывается! — едким голосом воскликнула Маргарита, и, возможно, между ними снова вспыхнула бы словесная потасовка, но Бобс решительно пресек ее своим тяжелым голосом, словно задвинул могильную плиту:
— Помолчи, Мара. И ты, Наум, кончай паниковать. Нас специально предупреждали, чтобы мы ни при каких обстоятельствах никому ничего не рассказывали. Один неверный шаг, и можно потерять все.
Снова наступила томительная пауза, на протяжении которой чуткий микрофон моего передатчика улавливал лишь напряженное дыхание нескольких человек. Затем опять загудел Бобс:
— Этот ваш детектив... Вряд ли он будет всерьез на что-то претендовать. Кишка тонка. Скорее всего, легкий шантаж. Я беру его на себя. Кстати, он там, у Наума, «жучка» не мог воткнуть? А то мы тут болтаем...
— Вроде, нет, — не слишком, впрочем, уверенно отозвался Малей. — Мы все время стояли посреди комнаты...
— У него один из ключей, — напомнила Маргарита. — У нас из-за этого могут быть сложности.
— Разберемся, — уверенно прокарабасил ее муж. — Не таких обламывали.
— Я бы все-таки рассказал... если не всем, то хотя бы Пирумову, — прошелестел на своем конце провода парикмахер и был на этот раз, как ни странно, поддержан зятем:
— А вот это мысль. Он за то и получает, чтоб все было по справедливости. И нам не конкурент.
Высокие разговаривающие стороны уже положили трубки, а я все сидел, уставясь на магнитофон, и пытался переварить полученную информацию. К сожалению, ничего принципиально нового я не узнал, кроме, пожалуй, кое-каких сведений о некоем Пирумове, который был, так сказать, шестым в Котиковом списке из пяти человек. Вообще-то, эта фамилия чем-то была для меня смутно знакома, однако, как ни напрягал я память, никаких конкретных связанных с ней ассоциаций вызвать не удалось.
Но одного я, кажется, добился: мне удалось-таки изловчиться и кинуть в это болото увесистый камушек. В ближайшее время я планировал запустить туда же еще пару-тройку подобных. После чего дело останется за малым: следить, куда двинется поднятая мною волна.
9. Смерть метростроевца
Пришел прихрамывающий Прокопчик, принес результаты своих архивных изысканий.
— П-паспортистка — п-прелесть, б-бабушка на выданье, — объяснил он мне, выкладывая на стол пачку выписок из домовой книги Стеклянного дома. — У меня с ней сразу установились х-хорошие н-наличные отношения.
Сведения, добытые Тимой, многое наконец-то расставили по своим местам. К тому же его новая подруга была, видимо, настолько им очарована, что, как говорится, за те же деньги любезно снабдила письменные свидетельства не менее ценными устными комментариями.
Единоутробная сестра Наума Малея Маргарита Габуния, уже отчасти знакомая мне (если, конечно, подслушанный телефонный разговор можно считать за знакомство), лет двадцать назад стала женой скромного чиновника городского треста «Мосавтотехобслуживание» Бориса Федоровича Блумова, случившейся впоследствии капиталистической революцией мобилизованного и призванного на ниву торговли импортными автомобилями, а также запчастями и аксессуарами. Владелец фирмы «Авто-Мир» передвигается все время на разных машинах, меняя их, как перчатки. В Котиковом каталоге фигурирует с пометкой «тоже сволочь».
Их кузина Наталья вышла замуж за человека по фамилии Забусов. По шурпинской классификации против этой фамилии стояло слово «банк», и действительно Григорий Николаевич Забусов оказался президентом довольно известного в городе «Генерал-банка». К наследственной трехкомнатной квартире жены прикупил соседнюю «двушку», объединил их, отремонтировал и теперь проживает в роскошных пятикомнатных апартаментах, ездит на «мерседесе-600» с «джипом» охраны.
Наконец, третья из до сих пор остававшихся непроясненными, а по сути шестая (если начинать счет с Женечки Шурпиной, Верки Дадашевой и Малея) ветвь разлапистого арефьевского родового древа. Родная сестра Натальи Настасья шесть лет назад погибла в автокатастрофе, оставив вдовцом мужа Эльпина Андрея Игоревича и сиротой сына Романа, собственно и являющегося, если я правильно понял, арефьевским наследником по материнской линии. Эльпин («тот еще гусь», по определению Котика) — хозяин большого рекламного агентства, а также, по непроверенным слухам, нескольких популярных телевизионных шоу, пару лет назад женился повторно. К дому подъезжает обычно на BMW-750, ходит в сопровождении, как минимум, двух телохранителей.
Короче, тот еще контингент. Полагаю, когда Шурпин говорил о людях, с которыми менты не станут связываться, а если станут, то не справятся, он имел в виду именно эту троицу — Блумова, Забусова, Эльпина. Богатые бизнесмены, весьма уважаемые члены общества. Но, перефразируя известное высказывание, у нас пока нет других подозреваемых в убийстве, и мы будем работать с этими.
К сожалению, Малей не облегчил мне жизнь: позвонив Пирумову, он не стал ничего обсуждать по телефону, а договорился лично зайти к нему сегодня вечером. Однако и не слишком осложнил: аппаратура у меня хоть и устаревшая, но с такой простой задачей, как определение номера по количеству импульсов, справляется. А с тех пор, как в этой стране стало покупаться и продаваться решительно все, включая, например, компьютерную базу московской телефонной сети, отпала нужда обращаться за подобными справками к моим бывшим милицейским коллегам.
Лев Сергеевич Пирумов обретался все в том же Стеклянном доме. Правда, о том, кто он такой, кроме того, что «получает за то, чтоб все было по справедливости» и при этом не является арефьевским наследникам конкурентом, мне ничего известно не было. Но с мощной агентурной сетью, состоящей из таких титанов разведки, как дедушка Гарахов и бабушка-паспортистка, это дело представлялось поправимым.