Был момент, когда руки опустились у всех, врачи объявили, что до утра герцогиня не доживет. Эрколе был готов рвать на себе волосы, прекрасно понимая, что Феррару действительно уничтожат. Ему не столь важна жизнь самой Лукреции, сколько страшно за свою судьбу и судьбу семейства. Герцогиню решили причастить.
Но именно в эту ночь в Феррару вдруг примчался узнавший о смертельной болезни сестры Чезаре. По дворцу пронеслось:
– Иль Валентино…
Так называли Чезаре на французский манер из-за его епископства Валенсии.
Буквально расшвыряв по пути всех, пытавшихся заслонить ему путь в спальню Лукреции, он бросился на колени перед сестрой:
– Лукреция! Ты слышишь меня?! Дорогая моя…
Веки умирающей Лукреции дрогнули и приоткрылись, запекшиеся от жара губы прошептали:
– Чезаре…
– Да, я! И я не дам тебе умереть! Ты не можешь умереть, не можешь оставить нас с отцом. Мы не вынесем этого, Лукреция!
Чувствуя, что она выплывает из небытия, Чезаре вдруг обернулся к находившимся в спальне:
– Оставьте нас.
Герцог Эрколе, который прибежал, услышав о приезде Чезаре, топтался у двери. Голос Борджиа стал подобен звериному рыку:
– Пошли вон!
Теперь ослушаться не посмел никто, всех вынесло из спальни, словно сильным порывом ветра.
Сквозь чуть приоткрытую дверь придворные во главе с герцогом слушали, как брат в чем-то убеждает сестру на непонятном языке. Постепенно к мужскому голосу стал примешиваться слабый женский.
Неужели ожила?! Такого не могло быть, но так было – Чезаре словно вдохнул жизнь в умирающую сестру, поделился своей бешеной силой, передал ее и заставил не просто очнуться, а ожить.
– Как он не боится заразиться, целуя сестру?
Эрколе только покосился на глупого придворного, задавшего этот вопрос.
– Он уничтожит нас всех…
Феррара содрогнулась от одного имени: Чезаре Борджиа. Иль Валентино… Казалось, ничего страшней этого человека быть не может. Нет, внешне он вовсе не был страшен, хотя болезнь оставила на лице неизгладимые следы. Чезаре страшен своей внутренней силой, его властному голосу невозможно не подчиниться, его взгляд невозможно вынести. А уж когда он сумел только что оживить свою сестру, бояться стали еще больше.
Утром, убедившись, что жизни Лукреции уже ничто не угрожает, Чезаре отправился в обратный путь. Он не пожелал ни задержаться у герцога Эрколе, ни вообще с кем-либо разговаривать, попрощался только с сестрой, остальным бросил фразу, чтобы срочно звали «в случае чего».
До самого вечера Лукреция спала, но ее дыхание уже было ровным, а жар спал. Женщина переборола болезнь, хотя, конечно, еще не выздоровела.
Утром следующего дня в ее спальню первым пришел герцог Эрколе, он постарался, чтобы голос звучал как можно ласковей и приятней:
– Ты очнулась, дочь моя…
Лукреция просто не смогла вынести, что человек, еще вчера буквально ненавидевший ее за то, что она Борджиа, теперь зовет так, как звал ее Папа, и закрыла глаза, делая вид, что спит.
Эрколе топтался рядом с кроватью, не зная, что делать дальше. На всякий случай он добавил:
– Мы так рады тому, что ты очнулась…
Ресницы Лукреции дрогнули, выдавая, что она все слышит, но глаза не открылись. Женщина не желала видеть никого из феррарских родственников. Стоило появиться в спальне кому-то из д’Эсте, она упорно закрывала глаза снова.
Но через несколько дней у нее вдруг на седьмом месяце начались схватки. Это снова угрожало жизни; страшно испугавшись, герцог Феррарский спешно отправил гонца за Чезаре.
Альфонсо, понимая, что жена может умереть, опустился на колени перед ее кроватью:
– Что я могу сделать для тебя, Лукреция?
Та слабо улыбнулась:
– Ничего… Врачи говорят, что ребенок вряд ли родится живым… Но когда я умру, ты сможешь жениться снова… взять себе в жены крепкую… женщину… из благородной фамилии…
Слова давались ей очень тяжело, а взгляд уходил куда-то вдаль, она с трудом вырывалась из забытья, чтобы разрешить мужу жениться на другой…
– Лукреция, Лукреция, открой глаза, очнись, дорогая!
Но Лукреция уже не видела мужа и не узнавала его…
Девочка родилась мертвой, а ее мать, открыв глаза, обрадовалась:
– Я умерла? Как хорошо…
И снова впала в забытье. И снова врачи сказали, что до утра не доживет. И снова Лукрецию спас примчавшийся брат. Чезаре сидел рядом с сестрой до тех пор, пока не понял, что та выкарабкалась.
– Пожалуйста, не умирай больше. Не могу же я метаться из одного города в другой, чтобы вытаскивать тебя с того света?
Губы Лукреции дрогнули в слабой улыбке:
– Не буду.
– А еще обещай мне писать обо всем, что с тобой происходит. Я должен знать, как к тебе относятся в Ферраре. Или… может, поедешь со мной? Выздоровеешь, и я тебя заберу от этих?..
Она грустно покачала головой:
– Я останусь здесь… Спасибо, Чезаре.
– Твой муж дал обет пешком пройти к Святой Деве в Лорето.
– Зачем, словно это поможет.
– Пусть сходит, может, поумнеет хоть чуть. Изабелла согласилась женить своего сына на моей дочери. Представляешь, как смешно: надменная д’Эсте, которая замужем за Гонзага, согласна породниться с презираемым ею Борджиа только потому, что я продал ей «Спящего Купидона». Их надо ставить на место на каждом шагу, научись делать это, и тебя будут уважать, а не доводить до смертельных болезней. Я презираю все эти древние фамилии, которые сами по себе ничего не стоят. Знаешь, как они перепугались, когда король Людовик вдруг объявил о моем предстоящем приезде?
Лукреция подняла на брата удивленные глаза, тот расхохотался:
– Да, да! Мне рассказали. Король Людовик никому не сказал, что я тоже приеду в Павию, выжидая, что станут делать эти ничтожества со знатными именами. А убедившись, что они намерены дружно поливать меня грязью, выдерживал эту паузу почти до конца. Зато видела бы ты, как вытянулись их лица, как трусливо забегали по сторонам глаза, как приниженно они меня приветствовали! «Герцог Валентино!» «Как хорошо, что ваша светлость тоже нашли время приехать!» «Как здоровье Его Святейшества?». Лукреция, я их всех ненавижу и поставлю на колени! Смотри, как они боятся меня здесь, просто шарахаются в стороны. И правильно делают; если бы с тобой случилось самое страшное, от Феррары осталось бы одно воспоминание, а о семье д’Эсте и того не осталось. Они это понимают, потому трясутся от страха. И не смей бояться этих ничтожеств, вся доблесть которых заключается в том, что они родились в спальнях дворцов, хотя никто из них не может быть уверен, что именно от тех, кто называет себя их отцами.
И снова сестра удивленно посмотрела на брата.
– Ты не задумывалась, что братья и сестры твоего мужа совершенно не похожи друг на дружку, при том, что их мать донна Элеонора Арагонская считалась образцом добродетели? Даже Изабелла и Беатриче не похожи, как должны быть похожи сестры. А уж об Ипполито и Альфонсо и говорить не стоит…
Наверное, он еще долго мог бы открывать глаза сестре, но Лукреция была слишком слаба, чтобы выслушивать откровения брата. Однако, засыпая, она подумала, что Изабелла действительно не слишком похожа ни на сестру, ни на братьев. Да и Ипполито не похож, а вот Альфонсо с Ферранте между собой схожи, и со старым Эрколе тоже. Может, Ипполито и Беатриче похожи на мать? Кажется, она прошептала этот вопрос, потому что перед тем, как провалиться в сон, услышала ответ Чезаре:
– Ипполито и Беатриче похожи между собой, но на донну Элеонору нет.
– Какая разница…
Когда Чезаре уехал, Лукреция уже не закрывала глаза, видя свекра и мужа, но смотрела как на совершенно чужих людей.
– Я хочу уехать в монастырь.
Противиться никто не рискнул, все ходили перед бледной и совсем слабой Лукрецией на цыпочках, словно она из-за своей болезни стала в тысячу раз сильней. И на жителей Феррары, провожавших ее носилки пожеланиями скорейшего выздоровления, она тоже смотрела отстраненно. Лукреция больше не верила никому, эти же люди совсем недавно повторяли о ней гадкие слухи, легко поверили в ее распутство, хотя она не давала для этого повода, значит, завтра снова смогут называть ее развратницей, не имея на то никакого основания.
В обители она выздоравливала и обретала так нужный ей покой.
Что стоили все ее препирательства с герцогом Эрколе из-за денег? Ничего. Лукреция знала, что в ответ Папа просто перестал выделять Ферраре средства, которые сюда поступали из папской казны, к тому же урезал содержание в Риме Ипполито, отменил несколько своих дарственных булл. И хотя герцог Феррары боялся Александра куда меньше, чем его сына, он бросился заверять Папу, что уже восстановил обещанное содержание Лукреции, правда, часть готов выплачивать товарами. Сама Лукреция, услышав такие заверения свекра, только поморщилась.
Изабелла после того, как показала всем истинное лицо – жадной предательницы, для Лукреции вообще перестала существовать. В любовь Альфонсо она не верила никогда, да тот и не клялся в любви. Муж к ней совершенно равнодушен? Но и она к нему тоже. Восстановит силы, родит сына, может, не одного… Но в душу не допустит больше никого из д’Эсте и переживать по поводу отношений с ними не будет, д’Эсте не стоят этого.
Изабелла после того, как показала всем истинное лицо – жадной предательницы, для Лукреции вообще перестала существовать. В любовь Альфонсо она не верила никогда, да тот и не клялся в любви. Муж к ней совершенно равнодушен? Но и она к нему тоже. Восстановит силы, родит сына, может, не одного… Но в душу не допустит больше никого из д’Эсте и переживать по поводу отношений с ними не будет, д’Эсте не стоят этого.
Папа освободил Альфонсо от части его обета, разрешив не идти в Лорето, а съездить туда. Но Лукреции было все равно где муж, куда отправился, есть ли он вообще. Ее интересовали только отец, Чезаре и двое ее мальчиков, а в Ферраре только Эрколе Строцци. Остальных она просто вычеркнула из сердца. Теперь было все равно, злится ли старый герцог, платит ли деньги, приходит ли ночами муж и разговаривает ли с ней или только исполняет супружеский долг… Все казалось таким надуманным, далеким, ненужным…
Из обители вернулась совсем другая Лукреция. После болезни она еще больше похудела и теперь выглядела просто ребенком, но держалась так, что даже герцог склонился перед снохой, чтобы поцеловать ей руку.
Она быстро восстановила силы и красоту, снова золотом отливали роскошные волосы, снова заблестели серые с непонятным оттенком глаза, только выражение этих глаз изменилось. Лукреция словно отодвинула от себя все наносное, взгляд стал не просто более осмысленным, он стал одухотворенным.
Первым ахнул даже не герцог, а Эрколе Строцци:
– Лукреция, вы стали богиней не только красоты, но и разума!
Новая Лукреция приводила Строцци в восторг, а д’Эсте в смятение. Сноха не требовала денег, не настаивала, хотя герцог не рискнул отказаться от своего обещания, высказанного у постели умирающей женщины. Теперь у нее были те самые двенадцать тысяч дукатов, ей попустительствовали во всем, муж не надоедал своим присутствием по ночам, рядом не было зловредной Изабеллы, в отношении которой, как и в отношении Елизаветы, Лукреция могла чувствовать себя отомщенной, но сама Лукреция была столь далека от всего этого, что окружающие только диву давались. Куда-то девалась лукавая испанка, с упоением танцевавшая страстные танцы с кастаньетами и взмахивающая подолом юбок перед носом у потрясенных мужчин. Прежняя Лукреция исчезла, после тяжелой болезни, побывав почти по ту сторону бытия, она родилась заново и совсем другой. И что с этой другой делать, д’Эсте просто не знали.
Эрколе д’Эсте нарезал круги вокруг снохи, пытаясь разгадать ее, однако Лукреция не пожелала переезжать в просторные апартаменты дворца, предложенные ей и даже отделанные в ее вкусе, но и к себе свекра не допускала. Она не насмехалась над Изабеллой, не вспоминала Елизавету, не злорадствовала по поводу их унижения, ничего не просила, не требовала, она жила словно за стеклянной стеной, будучи рядом и отдельно, и пробиться за эту стену не удавалось никому из д’Эсте.
По-прежнему много времени проводила в обществе Эрколе Строцци, а потом и в обществе его друга венецианского поэта Пьетро Бембо, с которым у Лукреции начался бурный платонический роман! Кто мог ожидать от любительницы плотских радостей, той, которую считали выдающейся распутницей своего времени, платонического романа с одним из лучших поэтов Италии?
Бембо был другом Строцци давным-давно; приезжая в Венецию, Эрколе каждый раз расписывал ему свою госпожу как совершенно небесное создание. Зная репутацию Лукреции, Пьетро сначала смеялся, но потом, раззадоренный рассказами Строцци, решил приехать в Феррару и действительно оказался очарован Лукрецией. Строцци радовался от души, не смея сам с головой окунуться в страсть к Лукреции, он, как опытный режиссер, познакомил этих двоих и с удовольствием наблюдал за развитием их романа.
Роман в переписке, страсть, изложенная на бумаге, зашифрованные чувства… как это созвучно Возрождению. Разве Петрарка не любил свою Лауру издали, разве Данте не возносил молитвы Беатриче на расстоянии? Нет, нет, физическая близость могла перечеркнуть все самое лучшее в их отношениях, а потому изгонялась сама мысль о ней!
Такого Лукреция еще не знала. Еще год назад ей и в голову бы не пришло, что человека можно просто любить, но не спать с ним, что кроме физических отношений может быть близость духовная, которая куда ценней и интересней. Бембо тоже забросил своих любовниц и предался любви-мечте. Он стал придворным поэтом Феррары, что привело в бешенство многих, особенно Изабеллу. Каким обманом эта Борджиа сумела заполучить себе знаменитого поэта Пьетро Бембо, очаровать его настолько, что тот не собирался возвращаться в Венецию? Только колдовскими силами, недаром по всей Италии ходили слухи о невиданном исцелении (причем дважды!) уже умиравшей Лукреции.
И снова Лукреция удивляла всех, ей было все равно, что именно говорят о ней, герцогиня Феррары спокойно относилась к любым выпадам в свой адрес. Для Лукреции важнее душевное спокойствие и ее обожаемый Бембо.
Вернувшийся из Рима в Феррару Ипполито был ошеломлен этой новой Лукрецией, как и она им. Во-первых, Ипполито не просто уехал, он сбежал. Сбежал так же, как когда-то сделал Джованни Сфорца – под покровом ночи, только с охраной, не взяв ничего из вещей. На вопрос, почему, как-то странно отводил глаза в сторону. Но Лукреция уже поняла причину – ее деверь умудрился стать любовником Санчи. Любвеобильная неаполитанка ни одной ночи не оставалась в одиночестве, а потому, когда Чезаре не было в Риме, отдавалась кому-нибудь другому. При этом никто не обвинял ее в распутстве, не приписывал немыслимых грехов, не поливал грязью.
Они с Ипполито сразу понравились друг дружке, это Лукреция заметила, еще когда кардинал с братом впервые появились в Риме. Заметил и Чезаре, но лишь посмеялся, Санча была ему уже не слишком нужна, к тому же у Борджиа началось очередное обострение болезни, и ему было не до любовницы. То ли Ипполито воспринял это как разрешение забрать любовницу себе, то ли просто не смог сдержаться, но они с Санчей забыли о Чезаре и отдались страсти. На Джофре внимания привычно не обращали, рогатый муж – это так обычно для Рима и эпохи Возрождения вообще… Напротив, если бы рогов не было, женщину посчитали ущербной и никому не нужной. В таком случае репутацию бедолаги спасали только множество детей, тогда это была достопочтенная донна, занятая вынашиванием потомства для своего супруга, которому притом не возбранялось наставлять рога за двоих.
У Санчи детей не было, и ей полагалось грешить, что красавица делала с превеликим удовольствием, напрочь забыв о существовании никчемного мужа.
Почему потом Ипполито почувствовал угрозу от Чезаре – непонятно, но он испугался и сбежал. Сам кардинал объяснял свое прибытие в Феррару дороговизной жизни в Риме и невозможностью слишком долго там находиться. Конечно, Эрколе откровенно испугался мести Папы и герцога Иль Валентино, но все обошлось. Видно, Александру и Чезаре тоже надоело лицезреть феррарского родственника.
Лукрецию поразило не возвращение Ипполито, а то, насколько он стал похож на Чезаре. Нет, не внешне, даже не внутренней силой (такого она, пожалуй, не перенесла бы), а манерами, ненавистью к своему сану и презрением к людям. Но если у Борджиа это сочеталось с неимоверной харизмой, умением подавить людей одним взглядом, своим присутствием, упоминанием своего имени, то у Ипполито д’Эсте такого не было. А чувствовать себя вторым Иль Валентино очень хотелось, в результате страдали слуги и те, кто имел несчастье подвернуться под руку.
Странная это была дружба: герцогиня Феррарская Лукреция и кардинал Ипполито д’Эсте. Если честно, то Лукреции она вовсе не нравилась и даже тяготила. Прежняя Лукреция была очарована умным, чуть насмешливым кардиналом, красивым и чувственным, новая Лукреция больше обращала внимание на интеллект и духовность. Каждый из них изменился, но эти изменения не сблизили, а, наоборот, развели в разные стороны. Ипполито стал больше похож на рассудочного и неистового Чезаре, а Лукреция заметно потеряла интерес к материальной составляющей.
Строцци по-прежнему возил ей роскошные ткани из Венеции, помогал придумывать немыслимые наряды, подсказывал фасоны и сочетание цветов в отделке, советовал при выборе ювелирных украшений… Но теперь Лукрецию интересовало больше изящество ее одежды и украшений, чем их стоимость. Она и раньше отличалась хорошим вкусом, но ныне больше значения придавала художественному впечатлению, чем способности поразить окружающих роскошью очередного изделия портных или ювелиров.
Эрколе Строцци почуял в ней художественный вкус, необработанный и не достаточно развитый, здесь открылось непаханое поле деятельности. Что могло быть лучше, чем воспитать прекрасную женщину, новую покровительницу поэтов и художников, новую вдохновительницу мыслителей?
О, это оказался прекрасный период для Лукреции, она действительно чувствовала себя обновленной. Все складывалось хорошо, старый герцог больше не досаждал ей, Изабелла делать гадости не рисковала, видимо, опасаясь мести Чезаре, Альфонсо достаточно часто посещал ее спальню, но не мешал в остальное время дня, рядом находились интересные люди, но главное – она была, как девчонка, влюблена в поэта, отвечавшего не просто взаимностью, а сгоравшего от такой же целомудренной и чистой любви! Строцци честно выполнял роль почтового голубя и купидона по совместительству, жизнь была прекрасна.