— Я вернусь и напишу рапорт.
— Ты не думаешь, что лучше тебе соблюдать спокойствие и молчать?!
— Не понимаю почему. Нет никакого сомнения: Маржори виновна на все сто процентов. Я изложу тебе все детали…
— Предупреждаю тебя: я сейчас же отправляюсь к Сала.
Он повесил трубку. Вержа тоже. Маржори наблюдала за ним.
— Довольны? — спросила она.
— Очень.
Она не теряла уверенности. Ей не сделают ничего плохого. Ей покровительствовали повсюду. Когда в мэрии принимали иностранную делегацию, часть иностранцев каждый раз оказывалась у нее в заведении. Во время законодательных выборов у нее происходили деликатные переговоры о снятии кандидатуры между представителем большинства и кандидатом центра. У нее как-то после международного матча в стельку напилась вся сборная Франции по регби. Двух девиц пришлось отправить в больницу. Все это, разумеется, потихоньку. Так чего же ей бояться такого комиссаришку, как Вержа, будь он хоть суперполицейский?
Однако у нее еще были некоторые опасения. Как Вержа, будучи в курсе всех дел, мог так попасть впросак! Она смягчилась.
— Чего вы хотите, комиссар?
Он не ответил. Уже давно он дал себе обещание при случае устроить Маржори гадость. Когда он возглавил «нравы», к нему явился депутат и приказал оставить в покое бордель, который посещали именитые граждане. Он зашел к Маржори, которую немного знал, как и все полицейские города. Она приняла его как мелкого чиновника, пообещав ему, в сущности, продвижение по службе с помощью ее «друзей», если он будет хорошо себя вести. Неделю спустя он провел у нее проверку — скорее формальную — осмотр комнат, которые не были заняты. Реакция последовала незамедлительно: звонок депутата начальнику полиции. Кто этот ничтожный полицейский, который сует свой нос туда, где развлекаются сливки общества? Он ушел от Маржори, унося блокноты с записями и приказав ей, как и Арлет, явиться к нему на службу.
— Послушай, Арлет, — сказала Маржори, когда он ушел, — с этим Вержа не все в порядке. Но я его знаю: если он захочет, он заставит всех лить слезы.
* * *Начальник полиции Сала был худой, маленького роста, седоволосый человек с мягкими манерами, всегда говоривший почти шепотом. Половина из того, что он говорил, терялась. Но и того, что оставалось, было вполне достаточно. У него было незлое сердце: он старался не слишком вредить тем, кто действительно приносил пользу. Иногда это создавало проблемы. И для Вержа тоже.
Сала смотрел на комиссара с любопытством. Он знал его не очень хорошо, поскольку приехал из другого города. Но репутация Вержа говорила о многом. Бесстрашный Вержа, враг гангстеров помер один, не будь неслыханного везения, он уже десяток раз должен был погибнуть.
— Герэн взбешен, — сказал Сала.
— Есть от чего, — заметил Вержа.
— Вы ставите меня в трудное положение и хорошо знаете почему. Вы это делаете нарочно?
— Да.
Сала оцепил его откровенность.
— Хотите доказать, что не только вы покровительствуете тайным борделям?
— Точно.
— Маржори заявила, что платит Герэну?
— Нет.
— Что касается вас, Клод утверждает это.
— Вы знаете, что это ложь.
— Надеюсь. Мне ничего не известно об этом.
Пержа покраснел от гнева.
— Она думала, что ей удастся выкрутиться, скомпрометировав полицию.
— Не полицию, а лишь вас одного!
— Положитесь на общественность и на газеты: на этот раз вся полиция — это буду я!
— Боюсь, что так. Особенно если вы поднимете это дело о Маржори.
Обреченное на неудачу предприятие. Драка в отеле, принадлежащем Клод, сорокалетней женщине с глуповатой физиономией, признанной стерве, невероятно хитрой шлюхе из нищего квартала. Она считала весь мир кучей идиотов, созданных для того, чтобы обирать их до нитки. Следствие, затем вмешательство недоброжелательно настроенною помощника прокурора, который имел на полицию зуб, после того как подвергся аресту во время одной из манифестаций. То, что многие болваны, принимавшие в ней участие, стали теперь судьями, еще ладно. Но то, что они воспользовались этим, чтобы со всеобщего благословения свести старые счеты с полицией, — вот это была неожиданная метаморфоза.
— Что вы предпочитаете, Вержа? Шантаж? Если меня обвинят, я потяну за собой других.
— Да нет. Хочу посмотреть, что будет.
— Будет то, что я передам ваш рапорт дальше по инстанции. Не думаю, что даже в настоящей ситуации прокурор сможет сопротивляться давлению, которое на него окажут: просто отложит дело.
— Почему он мое дело не откладывает?
Вержа задал вопрос очень мягко.
— Вержа, я очень огорчен. Говорю вам это искренне. Мы испробовали все. Вам не повезло: этот помощник прокурора дежурил, когда привели Клод. Он усмотрел для себя в этом деле уникальный козырь. Вы ведь его знаете. С кем-нибудь другим все можно было бы уладить. Пока нужно притаиться. Но, так или иначе, вас спасут. Но, ради бога, не вытаскивайте дело Маржори. Вы только принесете вред и нам всем, и себе.
Вержа поднялся.
— Я подумаю о ваших словах, когда окажусь в тюрьме.
Сала, казалось, рассердился. Но потом сдержался.
— Надеюсь, — сказал он, — что недолгий отпуск, который мы попросим вас взять, вы проведете за пределами города.
— Именно это я и собирался сделать.
Начальник полиции забеспокоился, согласится ли комиссар встретиться с Герэном? Вержа ничего не обещал. Засунув руку в карман, он поглаживал блокноты Маржори и Арлет. Он не собирался их возвращать.
Сала не торопился с ним распрощаться. Ему не нравилась его теперешняя роль. Он хотел бы сердечно поговорить с Вержа, которого уважал. Но проявил осторожность и промолчал.
* * *Моника Вержа, широкоплечая брюнетка, на пять лет моложе своего мужа, занималась подсчетами в кухне, следя краем глаза за пирогом, который подрумянивался в электрической жаровне. Уже в течение двух лет Моника держала парфюмерный магазин, купленный на деньги, полученные в наследство.
Комиссар наклонился к ней и поцеловал в лоб. Не отрываясь от подсчетов, она улыбнулась.
— Ты опять отличился, — сказала она.
— Со всех точек зрения.
Моника поднялась, чтобы взглянуть, на пирог.
— Я поем и уйду, — сказал он.
Она промолчала.
— Против меня возбуждают дело.
Моника в изумлении обернулась.
— Возможно, меня арестуют, — сказал он. — Но не волнуйся, все будет в порядке. Ты от этого не пострадаешь.
Она смотрела на него, не выпуская ложки из руки.
— Ты сделал какую-нибудь глупость?
— Не большую, чем другие. Клод, хозяйка борделя, утверждает, что давала мне деньги.
Лицо Моники напомнило Вержа лицо Сильвены: немного ироничное, совсем не удивленное, в духе «я ведь тебе говорила». В свое время она была в курсе дела.
— Я думаю, что это ложь, — сказала она.
— Это ложь. Но они в нее верят. Их устраивает, когда время от времени обнаруживается продажный полицейский. В воздухе пахнет скандалами: им нужен козел отпущения. Они разделаются со мной и будут гордиться своей храбростью и порядочностью.
Моника рассеянно поскребла корку пирога.
— И это после всего, что ты сделал! — сказала она.
— Вот именно: знаменитость, чью репутацию не боятся подорвать.
— Они-то сидели по своим кабинетам.
Он засмеялся.
— Если б ты видела теперь их рожи! Как у трупов.
— И все же ты уходишь вечером!
Он кивнул.
— Сегодня вечером я начинаю операцию, которая касается лично меня.
Она размышляла.
— Все-таки это чересчур, если они тебя арестуют.
— Действительно чересчур. Они еще колеблются. У меня есть несколько дней, чтоб подготовить защиту. Начальство хотело бы меня спасти. Но они помирают со страху. Они от меня отрекутся.
— Что ты собираешься делать?
Он подошел к ней, улыбаясь.
— Есть твой пирог, потому что я очень голоден.
* * *Для того чтобы повидать Марка Альже, надо было в десять часов вечера прийти в принадлежащую ему пивную в центре города. В этот момент управляющий, бывший метрдотель роскошной гостиницы в Каинах, давал ему отчет о дневных событиях. Марк Альже сидел за столиком рядом со служебным помещением. Пивная — одно из редких его легальных занятий — была фасадом, прикрытием. Благодаря ей Марк Альже играл важную роль в местном союзе коммерсантов. Он был вице-президентом местного клуба регби, чья штаб-квартира, кстати говоря, размещалась в его пивной.
Это был мужчина среднего роста, с квадратной лысой головой, сидевшей, казалось, прямо на плечах, с короткими мощными руками, с застывшим взглядом. Он жил на загородной вилле с женой, когда-то, наверное, очень красивой женщиной, и двумя дочерьми, длинноволосыми блондинками, изучающими медицину. В своей коммуне он платил одинаковые взносы и на социальные нужды мэрии, и кюре. Весьма кругленькие суммы.
Он помахал Вержа рукой и указал ему на кресло рядом с собой, заканчивая разговор с управляющим. Пивная была почти заполнена. Кормили здесь прилично. Это было одно из редких заведений, еще открытых после окончания последнего киносеанса. Зал был ярко освещен и отличался прекрасной акустикой.
— Ты хочешь поговорить со мной? — спросил Альже.
— Да.
Альже поднялся. Вержа последовал за ним. Они пересекли зал. Альже поздоровался с посетителями. Они узнали Вержа, но никто не удивился. Случалось, что самые высокопоставленные личности города ужинали за столом Альже.
Они поднялись по лестнице, ведущей в туалет. Затем Альже свернул в коридор, устланный толстым ковром. Он вошел в первую дверь, которая вела в другой коридор, обитый шелком. Это была его квартира, где ему случалось провести ночь с какой-нибудь девицей. Он остановился перед дверью, сделанной в испанском стиле из очень толстою дерева, достал из кармана связку ключей, выбрал один и сунул его в замочную скважину. Все его движения были медленны. Он никогда не торопился.
Они вошли в комнату средних размеров, обитую темно-синим бархатом. В ней размещались бюро красного дерева, два кресла, несгораемый шкаф. Альже подошел к бюро, сунул руку под его крышку, послышалось тихое гудение. Он улыбнулся.
— Я открываю тебе секрет, — сказал он. — Мне только что установили систему, защищающую от ваших нескромных ушей. Из Америки. Волновый передатчик, вмонтированный в степу. Кажется, он создает помехи вашим микрофонам.
Вержа уселся в одно из кресел.
— Я испробовал, — сказал Альже. — Кажется, эффективная система. Учитывая ее цену, хотелось бы, чтоб она оправдала надежды.
Он предложил Вержа сигару, от которой тот отказался.
— Что ты хочешь знать?
— Ничего. Хочу предложить тебе одно дело.
Альже изобразил удивление. Потом улыбнулся.
— Думаю, что знаю, почему ты на это решаешься.
— Я предполагал, что ты в курсе дела. Кстати, почему Клод впутывает меня в эту историю?
Альже, казалось, забавлялся.
— Ты спрашиваешь? Ведь ты ее знаешь: это дрянь.
— Так считают.
— Ты смешной, комиссар. Ты можешь назвать хоть одну умную голову среди этих петрушек во дворце?[1]
Он, конечно, имеет право так говорить. Вот уже двадцать пять лет он делает карьеру в воровском мире. Без сучка и задоринки, разве что в начале, в 1944 году. Бегство немцев. Ему семнадцать лет. Он в одной из групп Сопротивления. Вместе с тремя товарищами он грабит филиал Французского банка, опережая фрицев. Двадцать миллионов,[2] которые так никогда и не были найдены. Некоторое время спустя убит руководитель этой операции. Подозрение падает на Альже, но со всех сторон все свидетельствуют: подлинный ангел. Его чуть не награждают орденом Почетного легиона. Затем военная служба, Индокитай. Там опять военные подвиги, уничтоженные вьетнамцы и спекуляции. Корсиканская банда в Сайгоне. Альже, которому двадцать лет, учится быстро. Тогда уже его отличает геркулесовская сила; он спасает главаря шайки, на которого нападают три бандита, оглушает их, а потом душит одного за другим.
Затем возвращение во Францию. Ему нет тридцати. Он уже очень богат. Вкладывает деньги в наркотики. Благословенные времена! Это бедствие еще не вызывает беспокойства, скорее смех. Альже удивительно точно определяет, куда дует ветер. Когда американцы обнаруживают, что над их главными городами кружит аромат героина, Альже понимает, что счастливый период подходит к концу. Он переключается на проституцию, участвует в создании большой цепочки приятных заведений, закамуфлированных под мотели. Другой постоянный источник доходов.
Он остается верен своей юности. Подозревают, что он был организатором двух самых крупных ограблений того времени: оба раза из почтовых центров исчезал миллиард старых франков. Его приезжают допрашивать даже полицейские из Парижа. Они оказываются бессильны, а он возмущается и грозится выйти из обществ, которые финансирует. Его настойчиво удерживают. Теперь он рассказывает об этом с грустью по вечерам, ужиная в обществе именитых граждан. На приемах регбистского клуба всегда прославляют его щедрость, преданность и отсутствие злопамятности.
— Что ты предлагаешь? — спросил он.
— Спокойно взять миллиард плюс кой-какую мелочь.
Альже потратил некоторое время, чтобы зажечь сигару.
— Никогда не слышал, чтобы можно было спокойно взять миллиард.
— Если только в деле не участвует умный полицейский, знающий немало вещей.
— Разумеется, — признал Альже.
Он энергично потирал нос, что являлось признаком озадаченности. Вержа давно отметил это, составляя мысленный портрет Альже.
— Когда ты идешь на крупное дело, ты не мелочишься! — заметил Альже.
— Это упрек?
— Нет. Стараюсь понять.
— Что у меня в голове?
— К примеру.
Вержа рассмеялся:
— Ты мне часто говорил: вдвоем каких бы мы с тобой дел понаделали! Это была шутка?
— В чем заключается твое «дело»?
— Ограбить почту в тот день, который я укажу.
Альже откинулся в кресле.
— Ты, по крайней мере, сразу берешь быка за рога!
Вержа смотрел на него, усмехаясь.
— Чего я не понимаю, — сказал Альже, — это почему ты подумал обо мне, затевая такое безумное дело! — Он встал. — Нет, правда, Вержа, только потому, что мы друзья, я не выставляю тебя за дверь!
Он как-то странно повысил голос. Вержа не шевелился, с интересом наблюдая за Альже.
— Я спрашиваю себя теперь, какого же ты обо мне мнения? Где ты наводил справки? Может, я и совершил небольшие глупости в свое время. Но разве теперь моя жизнь не чиста?
Он казался искренне рассерженным. Он ходил вокруг кресла, в котором сидел Вержа.
— Я хочу забыть этот разговор. Будем считать, что у тебя плохое настроение из-за неприятностей, которые тебе хотят устроить. Ты их не заслуживаешь. Я никому не расскажу об этом. Ты отдаешь себе отчет, что ты мне предлагаешь?
— Да, — ответил Вержа.
— И это не провокация?
— Не провокация.
— Вержа, давай поставим вещи на свои места. Благодаря этой пивной я честно и вполне достаточно зарабатываю на жизнь. Все, в чем меня могут упрекнуть на сегодняшний день, это в старании платить как можно меньше налогов. Видишь, каким я стал почтенным гражданином. Не понимаю и не хочу понимать, почему ты пришел ко мне с этой сумасшедшей затеей. С тысяча девятьсот сорок четвертого года я ни у кого не отбирал деньги силой. Не представляю, как бы я взялся за такое. У меня нет ни людей, ни инструмента. Я не бандит и никогда им не был. Я часто дрался, но за других, за армию, я хочу сказать. И у меня, говорили, неплохо получалось.
Он показал две ленточки у себя в петлице, скромные, но хорошо заметные: зеленая и желтая за войну в Индокитае.
— Я не хочу все это испортить, — сказал он.
— Ты ничего не испортишь.
— Не настаивай, — сказал Альже твердо. — Забудем это и пойдем выпьем стаканчик. Тебе он необходим.
Вержа не шелохнулся.
— Отличная у тебя получилась запись, — произнес он. — Ты восхитителен в своей честности.
Альже подошел к бюро и быстро провел рукой под краем стола.
— Извини меня за предосторожности, — сказал он с иронией. — В течение двадцати лет стараются меня уничтожить. Я знаю почти все хитрости. Но все время появляются новые. В конце концов я не уверен, что ты не собираешься пожертвовать моей головой, чтобы заслужить прощение.
— Я не позволил бы тебе разыгрывать этот спектакль, прекрасно зная, что работают три магнитофона.
— Браво за точную цифру, — не скрывая иронии, похвалил Альже.
Он сел и приказал Вержа:
— Раздевайся.
— У меня нет микрофона в трусах!
— Возможно. Но предпочитаю убедиться в этом сам.
— Деловые разговоры приобретают с тобой живописный оборот!
Выражение разочарования промелькнуло в глазах Альже:
— Знаю, я выгляжу так же смешно, как малое дитя, заглядывающее под кровать, прежде чем лечь спать. Но ты не можешь себе представить, сколько раз за двадцать пять лет над моей предосторожностью смеялись приятели. Однако они все сейчас на кладбище или в тюрьме. А я нет.
Он протянул указательный палец к Вержа и повторил:
— Раздевайся.
Комиссар поднялся и скинул пиджак.
— Двусмысленная ситуация, — сказал он, смеясь.
Он стянул через голову рубашку, расстегнул ремень и вскоре остался совершенно голым. Альже подошел к нему, взял одежду, внимательно ее осмотрел, прощупал подкладку. Он заставил комиссара повернуться, осматривая его с серьезным видом.
— Все в порядке, — сказал он.
Пока комиссар одевался, Альже продолжал оправдываться. Затем он подошел к деревянной панели, скрывающей бар, достал бутылку и два стакана.