– У моего зятя в районе, – похвастался Сапарчи, видимо желая сменить тему разговора, – зарегистрировано семьдесят две тысячи избирателей. И из них семьдесят одна с половиной проголосовали за «Единую Россию».
– Э, – возразил Джамалудин, – у нас в Бештое сто семьдесят три тысячи двести пятнадцать избирателей. И за «Единую Россию» проголосовали сто семьдесят три тысячи двести пятнадцать. А, Хаген?
– Можно было и больше, – сказал Хаген, улыбаясь влажными полными губами. Потянулся и погладил рубчатый «стечкин», прикрепленный к кобуре витым телефонным шнуром. По виду Хагена было ясно, что если он захочет, то у него за «Единую Россию» проголосует даже мумия фараона.
– What do they discuss? [4] – спросил сэр Мартин.
– Democracy [5], – объяснил Кирилл.
– Democracy is a great achievement of your country, – сказал сидевший за два стула от Кирилла Саймон Баллантайн, – you cannot build a prosperious society without democracy [6].
– Внимание! – закричал в этот момент вице-президент Сережа, – объявляется конкурс!
Грянул барабан: из-за кулис серебряной рекой вытекли двенадцать стройных красавиц. Каждая держала по бутылке вина: вместо этикетки на бутылке была только бумажка с номером, а из одежды на девицах были шортики и топики. Прелестный парад возглавлял черно-белый официант с серебряной корзинкой в руках.
– Внимание! – закричал Сережа, – в честь удачной сделки! Каждый, кто желает принять участие в конкурсе, сдает в корзину десять тысяч евро. После этого участники конкурса пробуют вино. Тот, кто определит наибольшее количество раз сорт и год, срывает банк!
Сэр Мартин первым бросил в корзину деньги. Сапарчи Телаев бросил двадцать тысяч евро, за себя и за очередного зятя, а Кирилл и Джамалудин – по десятке. Вскоре корзина была полна, и черный официант с белым передником, делавшим его похожим на пингвина, начал разливать первую бутылку.
– Я не пью, – сказал Джамалудин, когда официант возник над его плечом.
– Ой, можно я выпью за вас? – кокетливо спросила Антуанетта.
– Пей, – сказал горец.
Кирилл, распробовав вино, решил, что это Барбареско от Анджело Гайи, и пытался понять, какой это год. Барбареско довольно резко отличалось по годам.
Сапарчи забросил содержимое бокала себе в рот, словно горсть орехов, а Заур Ахмедович помедлил и выпил темно-красную жидкость. Сэр Мартин не пил. Он просто стоял, держа бокал под носом, и породистые широкие ноздри его раздувались, как у английской борзой.
– Барбареско девяносто седьмого года, – сказал сэр Мартин.
Все зааплодировали. Антуанетта вскинула голову и засмеялась. Тонкие пальчики ее пробежали по свитеру Джамалудина, и она слегка вздрогнула, ощутив стальные бугры мышц. Она и не могла себе представить, что у такого тощего парня – такие накачанные плечи.
Потом рука ее скользнула чуть ниже, наткнувшись на другой уже бугор, действительно стальной: под тонкой тканью она ощутила рубчатые клеточки рукояти.
– А что чувствуешь, когда стреляешь в человека? – кокетливо спросила девушка.
– Пытаешься попасть, – буркнул Джамалудин.
Облаченный в белое официант снова налил вино, и Антуанетта, потянувшись, взяла тонкими пальчиками прозрачный бокал. Полные розовые губы оставили на хрустале искрящийся отпечаток, Антуанетта улыбнулась, и поставила выпитый бокал перед Джамалудином. Джамалудину показалось, что он чувствует запах помады.
– А он у вас правда золотой?
Джамалудин недоуменно нахмурился.
– Говорят, что президент России подарил вам золотой пистолет, – хлопая огромными ресницами, пояснила Антуанетта.
Джамал молча вынул пистолет из-под ремня брюк. Это был обыкновенный «стечкин», довольно сильно исцарапанный, и единственным его отличием была тонкая арабская вязь, вьющаяся вдоль ствола.
– Петрюс 97-го года, – сказал вице-президент Сережа, и все захлопали.
На сцене снова грянула музыка, и теперь Джамалудин разглядел певца. Он был в каких-то павлиньих штанах, и щеки его были накрашены, как у девушки. По бокалам разливали третью порцию вина. Девушки хохотали. Перед сценой разноцветные красавицы свивались в танце с мальчиками в распахнутых жилетках.
– Шато Марго двухтысячного года! – объявил сэр Мартин, и все захлопали и засмеялись, перекрывая крик музыки.
– Джамалудин Ахмедович, спляшите! – сказала Антуанетта, и в ноздри Джамалудину ударил запах ее волос, и запах духов, и что-то еще, отчего раздувались ноздри и в паху делалось жарко-жарко.
Над плечом Джамалудина возник облаченный в белое официант. Сверкающая фарфоровая тарелка парила над его руками, и аромат дорогих женских духов смешался с запахом свежей, хорошо прожаренной баранины.
Официант поставил тарелку перед ним, и в эту секунду Джамалудин увидел сэра Мартина. Тот, раскрыв рот и облизывая губы, смотрел на сцену, где прыгал павлин-певец, и рука нефтяного магната перебирала волосы его молодого спутника.
– Ну пожалуйста, спляшите, свой танец, знаменитый, боевой. Ну, когда все вертятся!
Павлиний певец дергал задницей туда-сюда.
– Целуются все! – орал он.
– Аварцы не делают зикр, – вежливо сказал Джамалудин, оттолкнул от себя тарелку и встал.
* * *Кирилл поднялся из-за стола, когда снова загремела музыка, и вице-президент Сережа встал вместе с ним. Согласно условиям соглашения, деньги по контракту надо было перевести в течение двадцати четырех часов с момента подписания, и так как деньги шли через банк Сергея, Кириллу надо было обговорить кое-что.
Они посовещались вполголоса, и Кирилл сказал, что подъедет завтра к десяти, а потом Сергей наклонился к Кириллу и спросил:
– Послушай, Ромео, а ты не мог найти себе другую Джульетту?
– А что?
– А то, что из-за твоего брака Лубянка стоит на ушах.
Кирилл пожал плечами и презрительно засмеялся. Банкир стоял, с бокалом вина в узкой изящной ладошке, и свет ослепительно переливался на тонком полумесяце белого золота, высовывавшегося из-под обшлага рубашки, украшенной монограммой владельца. Сергей любил жить, и жил вкусно и много. Этот человек считал, что если он потратил на отдых меньше пяти миллионов за лето, то, считай, не отдохнул.
– Знаешь, Кирилл, – спокойно сказал Сергей, – я ведь считал тебя неудачником. Ты всегда боялся… рубить концы. А сейчас? А сейчас все мы целуем сапог, а ты… ты свободен. Под гарантию банков Сити и головорезов Торби-калы. Кто еще может себе позволить такое обеспечение?
– Кирилл?
Водров обернулся.
За ним стояли Хаген и Джамалудин. Далеко на сцене, выгнувшись буквой «зю», пел павлиний певец, и белокурый Дик вился перед ним с мальчишкой в жакете, одетым на худое жилистое тело.
– Поехали отсюда, – мягко сказал Джамалудин.
– Точно, – обрадовался Сережа, – не фиг нормальным мужикам тут сидеть! Поехали, я неделю назад клуб открыл!
* * *Клуб, которым владел Сережа, оказался немногим лучше того, из которого Джамал уехал.
На огромных экранах плясал огонь, музыка была как артподготовка, и огромная пушка, установленная на поднятой к потолку сцене, выбрасывала в темное чрево зала металлические полоски, сверкавшие под лазерными очередями.
Далеко внизу, на полу, копошилась элитная толпа, от нее вверх подымались vip-ложи, и та, в которую привел их Сережа, была самой большой. Она находилась почти вровень со сценой, отделенная от нее светом и дымом, и две красавицы, одна – перетянутая синей лентой, а другая – перетянутая красной лентой, – отплясывали на круглых балкончиках под их ложей.
Джамалудин сел за стол, и Сережа вполголоса объявил, что сейчас начнется показ мод.
Проворный служка подлетел сбоку, в серебряном ведерке о лед звякнул «Дом Периньон».
– Не надо, – сказал Хаген.
На освещенной сцене и в самом деле начался показ мод: модели демонстрировали нижнее белье. Кирилл, откинувшись на спинку удобного кожаного дивана, любовался девушками, потягивая красное Chateau Margot восемьдесят второго года. Банкир Сережа, нагнувшись к самому уху Джамалудина, чтобы перебить грохот музыки, рассказывал, как в девяносто третьем они поехали в Тайланд, и как все бабы, которых они сняли, оказались трансвеститами.
– Не понимаю, зачем Аллах создал геев, – сказал Джамалудин.
Сергей расхохотался.
– Ничего тут смешного, – сказал Джамалудин, – это серьезный вопрос. Аллах ведь создал Адама и Еву, чтобы они размножались. А кто же тогда создал геев?
Сергей, улыбаясь, встал и пошел куда-то распорядиться. Джамалудин остался сидеть вместе с Хагеном и Кириллом. Он молча хлебал буайбес и думал о том, почему эти люди, ни разу в жизни не бывшие на войне, пляшут под музыку, похожую на выстрелы, в сполохах лазеров, похожих на трассеры.
– Ты знаешь, почему я запретил Ташову жениться на Диане? – вдруг спросил Джамалудин.
– Да.
– И ты все равно взял ее замуж?
– Послушай, это дело между нами двумя.
– Послушай, это дело между нами двумя.
– Это не дело между вами двумя, – ответил Джамалудин, – когда суку вяжут с кобелем, и то считают, кто был отец и с кем она сходилась до этого. А тут речь идет о матерях ваших детей, и вы делаете детей с кем попало.
Кирилл улыбался. Вино уже слегка ударило ему в голову. Девушки, клуб, закрытая сделка и прием в Кремле слились в голове в один малиновый рождественский звон.
Затянутый в черное сотрудник клуба порхнул к столу, и перед Джамалудином легло огромное, кремового цвета меню.
– Я сыт, – сказал горец.
Хаген открыл меню, пробежал его глазами и передал Джамалудину. Тот заглянул внутрь.
Меню было не меню, а список девушек – фотографии, имена и фамилии. Всем сидевшим в ложе предлагали проставить девушкам оценки, и кроме квадратиков для оценок, под каждой фотографией было написано, сколько девушке лет, и номер загранпаспорта.
– А загранпаспорт зачем? – сказал Джамал.
– А если, к примеру, вы захотите взять девочку за границу, – ответил сотрудник.
Хаген, улыбаясь страшными голубыми глазами, невозмутимо листал список. Хлопнуло и побежало из горлышка «Дом Периньон». На балкончике под их ложей девушка, перетянутая синей лентой, закончила свой танец, и ей на смену встала другая, в длинных, до плеч, перчатках и ажурном купальнике, меняющем цвет под сполохами лазеров.
– Ты посмотри, – сказал Джамал, – на кого вы похожи? Как ведут себя ваши женщины, и как вы относитесь к вашим старикам? Мы сегодня были в больнице, и там в коридоре мы встретили старика. Он полз по стенке, и от него воняло, и когда мы с Хагеном отнесли его в палату, то выяснилось, что он третий день после операции, и сын ни разу не пришел его навестить, и ни одна сестра не подала ему утку. Мы просидели два часа у этого человека, и он плакал у меня на коленях, Кирилл, он плакал! У него двое сыновей и дочь, и ни один из них не пришел к нему в больницу, и они ждут, когда он умрет, чтобы забрать у него квартиру.
Паренек в черном поставил перед Джамалудином заказанную им рыбу, но тот отпихнул тарелку.
– У меня в республике три детских дома, – продолжал Джамалудин, – и ты знаешь, кто в этих домах? Только русские. У меня в республике пять домов престарелых. И ты знаешь, кто в этих домах? Только русские. А потом вы приходите к нам и тычете нам, что мы дикари? Если бы моя сестра сделала то же, что делала Диана, то, клянусь Аллахом, я сам бы всадил ей пулю в голову, и меня не интересует, почему и как. Лучше бы твоя Диана взорвалась в «Норд-Осте», чем делать то, что она.
Музыка взвизгнула и замолкла, рассыпавшись под потолком вместе с серебряными блестками. Девочки выбежали к рампе, кланяясь гостям. Девочку в красной ленте сменила девочка в изумрудной ленте.
Джамалудин резко отодвинул стул, и в этот момент Хаген подал ему развернутое меню. Джамалудин оттолкнул кремовую книжицу, но Хаген резко сказал что-то по-аварски, и Джамалудин взял меню снова. Лицо его стало сосредоточенным и холодным, и верхняя губа чуть вздернулась, открывая белые волчьи зубы.
Кирилл, улыбаясь, начал листать свое меню. На странице номер семь были изображены две улыбающиеся темноволосые красавицы, девятнадцати и двадцати лет. Одна, в коротеньком белом сарафане, хохотала, запрокинув голову, и обнаженные ее плечи были в прядях черных волос и звеньях крупных бус. Другая, в шортах и расстегнутой до пупа рубашке, тянула товарку в беленьком сарафане за эти самые бусы. Губы ее были капризно и хищно вздернуты. Одну звали Патимат, а другую – Заира Курбаналиева, и обе они родились в селе Ахмадкала республики Северная Авария-Дарго.
Позвоночник Кирилла прошило ледяной иглой.
Джамалудин Кемиров откинулся на спинку стула, и его черные глаза с вишневой искрой глаза внезапно стали тусклыми, – может быть, из-за неверных сполохов света.
– Сережа, – позвал он банкира, – пригласи-ка к нам за столик девочек.
Когда Кирилл вернулся домой, Диана еще не спала. Она стояла у окна спальни, в белом коконе ночной рубашки, с черными волосами, рассыпавшимися по плечам, и настороженно глядела вниз, туда, где в темном колодце двора по машинам рассаживались вооруженные люди. Кирилл обнял ее и поцеловал, и Кремль, подписанный договор, атласное меню и темно-багровые, с лазерной подсветкой глаза Джамалудина растаяли, как габариты свернувших за угол «мерсов». Кирилл засмеялся и подхватил жену на руки, и тело ее было теплым и нежным под тонким шелком.
* * *Кирилл проснулся через три часа, отдохнувший и свежий. Он качал позвоночник до девяти, – «молятся телу», – вспомнил он почему-то выражение Джамалудина, принял душ и вместо завтрака удовольствовался черным кофе.
В банк к Сергею он приехал ровно в назначенное время; со всеми формальностями было быстро покончено, и в половине двенадцатого Кирилл вернулся в сверкающий сталью и стеклом офис Navalis Avaria. Он попросил себе в кабинет еще кофе, и сел к компьютеру, чтобы посмотреть новости.
Цена барреля нефти достигла ста десяти долларов.
Евро вырос по отношению к доллару на три пункта.
В Москве, в районе станции «Белорусская-сортировочная», обнаружены трупы двух девушек, уроженок республики РСА-Дарго. Студентки одного из московских пединститутов Заира и Патимат Курбаналиевы убиты в затылок выстрелом из «Стечкина». Прокуратура завела дело по факту преднамеренного убийства.
Кирилл перечитал сообщение один раз, потом другой. Потом посмотрел на нескольких других сайтах. Новость была не особенно заметной. Правозащитники предполагали убийство из-за национальной розни. Как будто скинхеды ходят со «стечкиными».
Кирилл распечатал новость, предупредил секретаршу, что его не будет часа полтора, и напоследок набрал номер Джамалудина.
– Вы еще не улетели? Я заеду, – сказал Кирилл.
* * *Джамалудин со своей свитой сидел в vip-зале аэропорта, в отдельном кабинете на первом этаже, и стол перед ними ломился от японских закусок. Справа от Джамала сидел Хаген. Он аккуратно доставал деревянными палочками из тарелки темно-красные ломти сырого тунца, обмакивал их в коричневый соус и клал между влажных полных губ, за которыми посверкивали белые крупные зубы.
– Нам надо поговорить, – сказал Кирилл.
– Говори.
Тарелка перед Джамалудином была пуста. Похоже, дело было не в четверге. Похоже, у них опять был какой-то пост, и Джамалудин снова не ел до захода солнца.
Рай так просто не заслужишь.
– Здесь? – уточнил Кирилл.
Он, собственно, имел в виду даже не свиту. В vip-зале уши были не только у стен, но даже у лампочек. Каждый раз, когда Кирилл приезжал сюда, ему казалось, что он выступает по радио.
– Говори, – повторил Джамалудин.
Краем глаза Кирилл заметил, что Гаджимурад Чарахов приподнялся было, но снова сел от легкого взмаха Джамалудина. Кирилл с размаху шлепнул распечатку на пустую тарелку перед аварцем.
– Это ты их убил? – спросил он.
Джамалудин не шевельнулся.
– Ты пьян, Кирилл? Мы с тобой расстались в пять утра.
– Это сделал Хаген. По твоему приказу.
– Что сделал? – губы Джамалудина растянулись в улыбке.
Чарахов отодвинул стул и вышел из кабинета.
– Ты с ума сошел, Джамал, – сказал Кирилл, – против кого ты воюешь? Сначала ты воевал против боевиков. Потом – против пятнадцатилетних мальчишек. Теперь ты перешел на девушек? Они, может быть, тоже ваххабитки? Что следующим номером, Джамал? Публичные казни на стадионе? Ты издашь постановление правительства, чтобы все носили хиджаб?
Краем глаза Кирилл заметил, как сидевшие слева Шахид и Абрек переглянулись и, не сговариваясь, вышли. Это могло бы насторожить его, – но Кириллу было уже все равно.
– Твои портреты висят на всех площадях, – заорал Кирилл, – а при твоем имени люди бледнеют! Твои люди творят беспредел, и когда они творят беспредел, ты всегда заступаешься за них, потому что они твои люди! Вы отдали всю республику родичам! Кого вы назначили министром финансов? Фальшивомонетчика? Кого ты назначил главой АТЦ? Киллера?
За спиной Кирилла хлопнула дверь, и Кирилл понял, что ушли все, кроме Хагена. Ариец по-прежнему сидел справа от Джамалудина, и все так же улыбался спелыми красными губами, и деревянные палочки в его руках уже покончили с тунцом и теперь выбирали из резного блюда посреди стола кусочки белого мраморного гребешка.
– Ты посмотри, – продолжал Кирилл, – кого ты выгнал и кто остался! Чем тебе помешал Ташов, тем, что у него есть совесть? Это правда, что ты велел привезти его в багажнике? А теперь ты сидишь и ждешь, пока его убьют те кровники, которых он заполучил, выполняя твои приказы?
Хаген аккуратно положил палочки и взял стакан с соком.
– Ты кончил? – без улыбки спросил Джамалудин.
– Нет. Я ухожу из проекта. Можешь строить этот гребаный завод сам. С помощью Хагена. А с меня хватит. Я не хочу отвечать перед Гаагским трибуналом за помощь «Аль-Каиде».