Ахмедом звали этого самого приказчика.
– Ты на что намекаешь? – спросила Фаина, и полные руки ее уткнулись в бока засыпанного мукой передника.
– Аллах свидетель, – сказал Ташов, – я развожусь с этой женщиной.
И повторил это еще два раза. Потом он вышел из гостиной, сел во дворе в машину и уехал.
* * *На следующий день он явился в ОМОН, как ни в чем не бывало, и после утреннего развода к нему приехал Джамалудин Кемиров. Джамалудин, конечно, был в бешенстве. История о разводе Ташова уже гуляла по городу, обрастая самыми фантастическими подробностями, и так как в этой истории муж бросил племянницу президента, общественное мнение было не на стороне племянницы.
Некоторые рассказывали, что Ташов застал ее и Ахмеда голыми в ванне, и прибавляли, что Ташов бы убил свою жену, если б она была не Кемирова. Джамал слышал все эти россказни, и когда он вошел в кабинет Ташова, он закрыл за собой дверь и спросил:
– Правда ли, что она тебе изменяла?
– Я этого не говорил, – сказал Ташов.
– Если она тебе изменяла, иди и убей ее, – приказал Джамал Кемиров, – а если тебе взбрело в голову, что ты можешь бросить Фаину, как банку из-под кока-колы, то тебе слишком многое взбрело в голову в последнее время.
– Я устал убивать, – ответил Ташов.
– Тогда тебе не стоит здесь работать.
Ташов молча вынул из кармана служебное удостоверение, а из кобуры – служебный пистолет. Все это он положил на стол перед Джамалудином, а потом повернулся и снял с подоконника маленький зеленый кактус с красной нашлепкой. Этот кактус Ташову подарила Диана два года назад, и Ташов никогда не держал его дома, а держал на работе перед глазами.
Потом он повернулся и хлопнул дверью, и все омоновцы, слонявшиеся в коридорах, молча наблюдали, как их начальник спускается по широкой лестнице с пустой кобурой и маленьким красно-зеленым кактусом в руках.
Глава седьмая Пир победителей
Трехстороннее соглашение между государственной нефтяной компанией «Аварнефтегаз», компанией Navalis и Российской Федерацией было ратифицировано строго по графику 4 декабря, в Большом Кремлевском дворце, министром топлива и энергетики РФ, президентом Navalis сэром Мартином Метьюзом и президентом республики Северная Авария-Дарго.
За час до ратификации президент республики Заур Кемиров имел короткую, но содержательную беседу с Семеном Семеновичем Забельциным по прозвищу Эсэс. Семен Семенович настоятельно рекомендовал Зауру Кемирову внести некоторые дополнения в договор. Дополнений не внесли.
По подписании договора все его участники были приняты в Кремле. Джамалудин Кемиров тоже приехал в Кремль. На это многие обратили внимание, потому что Заур и Джамалудин редко бывали на публике вместе. Вот уже десять лет, как даже в поездках они никогда не садились в одну машину, чтобы если одного убьют, другой остался жив.
Но тут случай был слишком торжественный, и Джамал во время церемонии стоял рядом со старшим братом, худой, черноволосый, в пиджаке, который висел на нем, как на вешалке, и бело-розовом галстуке, который он беспрестанно поправлял. Третьим с ними был новый глава парламента республики Сапарчи Телаев, и Сапарчи аплодировал громче всех, и даже несколько раз кричал: «Ура!»
Президент России вручил главе республиканского АТЦ Хагену Хазенштайну и Джамалудину Кемирову по Ордену Мужества за борьбу с терроризмом, и поздравил Джамалудина с убедительной победой на выборах мэра в Бештое.
После Кремля Кирилл и Navalis повезли всю публику в «Черный бархат».
* * *Джамалудин Кемиров не любил Москву. Москва напоминала ему о нечистых годах. Годах, когда Джамал уже отвоевал в Абхазии и еще не вернулся домой.
В те годы Джамал редко бывал в мечетях и часто – в казино, хотя нельзя сказать, что он всегда там играл. Чаще он и его ребята ждали выигравших клиентов в ста метрах от входа. Они выкидывали клиента из машины и уезжали с машиной и выигрышем. Конечно, играть было грех, но Джамалудину трудно было считать свое обращение с игроками делом, угодным Аллаху.
Поэтому Джамал не любил Москву.
Джамалудин не сразу поехал в «Черный бархат». У Хагена дядя лежал в больнице, и после Кремля друзья поехали к дяде.
Они поговорили с больным и оставили его дочери денег, а когда они вышли в коридор, они увидели там старика. Старик полз по стеночке, голый, и бедра у него были в бинтах, а бинты – в крови.
Потом старик потерял сознание и упал.
Джамалудин бросился поднимать старика, а Хаген побежал за врачом. Было семь вечера, и врачей на этаже не было. Не было и медсестер.
В это время старик пришел в себя, и оказалось, что он шел в туалет. Он сказал Джамалу, что три дня назад ему проперировали рак простаты, и что после операции он ни разу не ходил, кроме как под себя, и что ни одна медсестра не заглянула к нему. Старику стало совестно ходить под себя, вот он и пошел в туалет.
Джамалудин помог старику справить его дела, а потом он пошел вниз и купил еды и белья. Тут пришел Хаген, с какой-то медсестрой, которой он отыскал двумя этажами ниже, и медсестра, поджав губы, сказала, что таких старых пердунов у нее три этажа, и что она не нанималась за гроши копаться в дерьме.
Джамалудин спросил, есть ли у старика дети, и оказалось, что есть. Они даже оставили свой адрес, чтобы больница известила их, когда старик умрет. Джамалудин был очень зол. Если бы дело было в Бештое, он бы приехал к этим детям, и они бы у него танцевали, но всех неверных не исправишь. Он дал медсестре тысячу долларов и сказал, что приедет и голову оторвет, если что будет не так, и когда они с Хагеном ушли, медсестра сплюнула, посмотрела им вслед и сказала:
– Обезьяна черножопая! Он еще тут свои порядки будет наводить!
* * *Антуанетта приехала в «Черный бархат» к восьми вечера: раньше никак было нельзя. У нее были съемки, и еще перед этим открывался бутик Tiffany, и надо было туда заскочить.
Над столиками, тонувшими в полумраке, нависали серебряные деревья с серебряными шарами, и сложенный как Шварценеггер кавказец катил на инвалидном кресле сразу троих девушек, – одна сидела у него на коленях, а две другие обсели ручки.
Кирилл, с бокалом в руке, стоял прямо посереди зала с высоким сухим англичанином с редкой овчиной волос. Рядом с сэром Мартином стоял смазливый паренек лет двадцати, и на всех них тоже висели разноцветные девочки, как пыль в засуху висит от протарахтевшего по полю мотоцикла.
Антуанетта поморщилась, увидев эту толпу золотоискательниц, набежавших к ручейку с ведрами и лопаточками; настоящие выдры! У одной, по имени Лиза, в ушах качались бриллианты размером с гранатовое зернышко, которые парень по имени Михаил подарил бы Антуанетте, если бы не застукал ее с Водровым. Антуанетта была уверена, что Водров женится на ней. Хотел же он жениться на этой бляди Норе!
Антуанетта была одета необыкновенно просто – узкие черные брюки, высокие сапоги, и белая рубашка с пышными отворотами и глубоким вырезом, но едва она вошла, все мужчины обернулись к ней. Кирилл оборотился так стремительно, что шампанское в его бокале заплескалось, как упругая янтарная капля. Они не виделись месяц, с тех пор, как Кирилл выгнал Антуанетту из дома, раздетую и босую.
– Здравствуй, дорогуша, – сказала Антуанетта, – а где же твоя жена?
– Она не ходит по ночным клубам, – ответил президент Navalis Avaria.
– Кирилл Владимирович, – кокетливо воскликнула одна из девушек, – а правда, что вы женились на чеченке? Говорят, что она вдова боевика и у нее куча детей!
– Она ничья не вдова, – ответил Кирилл, – у нее брат пятнадцати лет и еще мы усыновили двоих мальчиков, которых она воспитывала. Это дети ее троюродного брата.
– Девочки, срочно надо кого-то усыновлять! Растет шанс выйти замуж!
– Зачем мне замуж? – с досадой сказала одна из красавиц, – я еще не развелась.
Она была замужем за президентом крупного инвестиционного банка, который при разводе предложил ей сто миллионов; подлец-адвокат присоветовал ей судиться, имея в виду получить долю. Маша подала в суд и обнаружила, что не только ста, но и десяти официальных миллионов у мужа нет. Сейчас ей грозила пятерка в месяц и жалкий особнячишко на Рублевке.
– А вы, сэр Мартин, еще не устали от жены? – со смехом спросила Антуанетта.
Англичанин поклонился и очень серьезно ответил.
– Нет. Мы очень привязаны друг к другу и встречаемся не реже раза в год. Правда, Дик?
Молодой его спутник, розовощекий и сероглазый, по-детски улыбнулся, и рука его нежно сняла с пиджака сэра Мартина какую-то пылинку.
– О, леди Анна очень приятная женщина, – ответил паренек.
В зеленоватых глазах Водрова взблеснула насмешка.
Вся кровь бросилась Антуанетте в лицо. Водров знал! Водров наверняка знал, и предвкушал, как он над ней посмеется. Черт побери, как честной девушке выйти замуж, когда половина женихов – голубые, а другая предпочитает немытых дикарок!
– Салам, Кирилл!
Антуанетта обернулась, и ее точеная черно-белая фигурка описала круг в умножающих мир зеркалах.
* * *У входа в зал стояли двое. Тот, кто справа, был совершенно роскошный экземпляр самца. Высокий, белокурый, с правильными нордическими чертами лица и голубыми глазами, похожими на застывшее газовое пламя. Он был одет в черные брюки и черный свитер, вспухавший на боку там, где из-под свитера высовывался кончик кобуры с витым, похожим на телефонный, шнуром.
Такой образчик свел бы с ума сэра Мартина.
Его спутник выглядел, как типичный горец: смуглое, резко выточенное лицо с высоким лбом и небольшим упрямым подбородком, черные волосы и черные донца глаз; узкая, почти девичья талия, накачанные плечи и стальные наручники пальцев. Он стоял, чуть наклонившись вперед, словно волк, готовый вцепиться в горло. Он был даже не худощав, а скорее болезненно худ. Он был ниже белокурой бестии на полголовы и легче на добрых пятнадцать килограмм, но именно от черноволосого исходила какая-то неукротимая, животная энергия, казалось, внеси сейчас в зал счетчик Гейгера, и он зальется щелчками, едва на него посмотрят эти волчьи уголья.
Доселе в зале был один центр – Антуанетта, теперь их стало два, и между этими двумя центрами с неслышным шелестом развернулись и выстроились во фрунт силовые линии.
– Кирилл, представь меня, – сказала Антуанетта.
– Джамалудин Кемиров, – сказал Кирилл. – Антуанетта, моя…
– Твоя бывшая содержанка, – грубо сказал Джамалудин.
Он резко повернулся и протянул руку англичанину, а вслед за ним – белокурому Дику, видимо приняв его за сына или помощника главы Navalis.
Девушки, как несомые ветром споры, с неслышным шуршанием стали отдаляться от сэра Мартина и обступать двух волков – белокурого и черноволосого.
* * *Джамалудин стоял посереди зала, и в ноздри ему бил сладковатый запах женских духов и дорогой французской кухни. Барабан на сцене бухал, как стопятидесятидвухмиллиметровка, и женщины, дробящиеся в зеркалах, были скорее раздеты, чем одеты. Джамалудин не позволил бы своим женам ходить в таком виде даже в спальне.
Бывшая содержанка Кирилла подошла к столу вслед за Джамалудином, она была накрашена, как черт, и груди ее торчали из-под белой, распахнутой на груди рубашки. Джамалудин почувствовал возбуждение, в котором не было ничего пристойного. Рабу Аллаха, у которого три жены, не пристало чувствовать этого при виде полуобнаженной самки.
– Берегитесь, Джамалудин Ахмедович, – сказал кто-то за его спиной, – Антуанетта Ивановна любит исключительно миллионеров.
Антуанетта повернула увитую черными локонами головку.
– Ну разумеется, – сказала она, – есть определенный уровень, ниже которого я не могу опуститься. Вы, кстати, Миша, больше этому уровню не соответствуете.
Джамалудин отодвинул стул, чтобы сесть. В ту же секунду ладонь Антуанетты тоже легла на спинку стула, руки их на мгновение соприкоснулись, и словно ток проскочил между обнаженной кожей.
– Ой, – сказала Антуанетта и отдернула руку.
Джамалудин в бешенстве дернул ртом. До ночного намаза оставалось пять минут, и эта сука испортила ему омовение.
Джамалудин встал и ушел в туалет, а когда он вернулся, Хаген тихонько отозвал одного из официантов и сказал:
– Послушай, нам нужна отдельная комната.
Хаген имел в виду, что им нужно сделать намаз, но официант, видимо, как-то не так понял слова Хагена, потому что когда горцы встали и пошли вслед за ним, он привел их в овальный зальчик с зеркальным полом и шестом посередине. Около шеста стояла девица в прозрачной юбке. Джамалудин вытаращил глаза, а Хаген взял официанта за шкирку и сказал:
– Ты что, дурак? Нам нужно место для намаза.
Официант посерел от ужаса и побежал распорядиться. Новый зал, куда их привели, был самый обычный, с пушистым бордовым ковром на полу и спешно сдвинутым в сторону столом, и Джамалудин встал на намаз, а Хаген стал вслед за ним.
По правде говоря, намаз у Джамалудина не задался. Как только он пытался очистить свой ум, ему представлялись совершенно другие вещи, и Джамалудин решил, что его сглазили.
Когда Джамалудин вернулся в общий зал, музыка уже гремела вовсю. На сцене плясали девочки в юбках всех цветов радуги и мальчики в жилетках, распахнутых на голом томном теле.
– Танцуют все! – громко кричал невидимый за танцорами певец, и девушки хлопали и хохотали, и Джамалудин вдруг с удивлением заметил перед сценой коляску Сапарчи. Тот вертелся, как черт, мелькая спицами, и не меньше трех девиц плясало возле него.
Антуанетта сидела там же, где он ее оставил. В ее унизанной кольцами руке был серебряный бокал, и она смеялась, запрокидывая голову. Вице-президент Сережа стоял у дверей в тени портьеры и с удовольствием разглядывал тонкую фигурку и царственную шею, выплывающую из разворотов воротничка.
– Она кто? – спросил Джамалудин.
– Проститутка. Самая дорогая проститутка Москвы, – ответил Сергей, – Кирилл был без ума от нее. Однажды, когда она уехала из дома, он прибежал к знакомому генералу и объявил ее машину в розыск. Потом она вернулась, и он совсем забыл об этом. А через неделю ее остановили, она в панике звонит Кириллу. Тот приехал, мент ему: – «Никак не можем отпустить, распоряжение свыше». Кирилл пошел к их начальнику, тот говорит: «Никак не можем отпустить, распоряжение свыше». Кирилл пошел еще выше, там ему: «Никак не можем отпустить, извини, чувак, наверное, вашу компанию кто-то заказал». Тут Кирилл хлоп себя по лбу и говорит: «Ё, так это я сам себя заказал!»
И Сережа расхохотался.
– Она, наверное, его заколдовала, – угрюмо сказал Джамалудин, разглядывая полуобнаженные плечи женщины.
Сережа засмеялся снова, но, обнаружив, что его собеседник говорит всерьез, замолк.
– Целуются все! – снова закричали со сцены, и девушки с визгом набросились на Сапарчи.
Когда Джамалудин вернулся за стол, оказалось, что им уже принесли еду. Посереди снежно-белой, как вершина горы, тарелки, стояла треугольная рюмочка с каким-то оранжевым пюре. Может, это пюре и было халяльным, но Джамалудин ни разу в жизни не едал оранжевого пюре из треугольных рюмок.
Джамалудин подозвал официанта и тихо приказал:
– Убери это и принеси мяса. Барашку.
Официант кивнул. Джамалудин откинулся на стуле и с наслаждением выпил холодной, удивительно вкусной воды. Сегодня весь день он держал пост, и не ел и не пил все светлое время суток.
* * *Кирилл Водров и Заур Кемиров не танцевали. Они сидели бок о бок за белым столом, покрытым скатертями с монограммами, и Заур аккуратно ел гаспаччо, а Кирилл задумчиво смотрел туда, где под завыванье модного певца чертом крутился Сапарчи. Кирилл от души надеялся, что Сапарчи недолго будет руководить парламентом. Буровая колонна, конечно, должна уметь гнуться. Но иногда давление пласта расплющивает ее в лепешку.
– Как Алик? – спросил Заур. – Я слышал, он вернулся в Москву?
Кирилл, чуть улыбнувшись, кивнул.
Алихан приехал из Германии три дня назад. Он потерял еще пять килограмм, и обритая налысо головенка болталась в воротничке костей. В нем изменились одежда, лицо, походка, – но больше всего изменились глаза мальчика. Это больше не были глаза затравленного звереныша, глядящие на тебя с той стороны смерти и ненависти. Это были глаза человека, который собрался жить.
– Кстати, вчера суд выпустил последних двоих, с Белой Речки. Они, мол, еще дети.
– Они дети, – сжав губы, ответил Кирилл.
– Джамал впервые убил человека в четырнадцать лет, – тихо сказал президент республики, – твой Алихан на год старше. Когда-нибудь ты поймешь, что они не дети. Только будет уже поздно.
В этот момент раздался взрыв смеха: коляска Сапарчи вернулась к столу, и девица, сидевшая слева от него, навалилась грудью на стол, демонстрируя всем усеянную бриллиантами розочку, спускающуюся куда-то в ложбинку между двух огромных белых шаров.
– Правда, красиво? – громко спросила она.
– А они настоящие? – полюбопытствовал Сапарчи.
– Если вы имеете в виду груди, то, конечно, нет, – ответила через стол Антуанетта, – продаются во Франции, в ла-Сен-Сюр-Мэр, пять тысяч долларов штучка.
Ее соперница метнула на нее испепеляющий взгляд
– Милая, откуда вы так хорошо знаете рынок? Сами приценивались?
Антуанетта расхохоталась. Руки ее легли на грудь, выбивающуюся из белых кружев рубашки. Белая молочная кожа так и светилась в медовом мерцаньи высоких бронзовых канделябров.
– Уж я-то никогда не комплексовала по поводу своей груди, – сказала Антуанетта, – а, Джамалудин Ахмедович, как вы думаете, зачем мне комплексовать?
Джамалудин, не отрываясь, смотрел на белую грудь во вскипающей шелковой пене. О Аллах, ее грудь и ее влагалище были как бензозаправка. Каждый мог сунуть деньги в окошечко.
– У моего зятя в районе, – похвастался Сапарчи, видимо желая сменить тему разговора, – зарегистрировано семьдесят две тысячи избирателей. И из них семьдесят одна с половиной проголосовали за «Единую Россию».