Казалось бы, ученый остался верен своим прежним симпатиям к стране победившего социализма и ее вождям, точнее сказать, продолжил настойчиво верить в то, что людей можно и нужно осчастливить в принудительном порядке, если она сами не могут и не понимают того, что им «жить станет лучше, жить станет веселее».
Но, с другой стороны, как только теоретические абстракции переходят в плоскость человеческих взаимоотношений, когда арестовывают и расстреливают твоих родных, близких или друзей, вся «арифметика» тут же теряет всякий смысл, а идеальное уравнение перестает решаться.
Известно, что в начале 1930-х годов многие немецкие физики покинули Германию, протестуя против политики антисемитизма и антикоммунизма, которая активно насаждалась нацистами в их стране.
Кто-то тогда уехал за океан, а кто-то в СССР.
Имея тесные дружеские контакты с советскими физиками, в частности с академиком А. Ф. Иоффе, Альберт Эйнштейн помог получить место в харьковском Физтехе двум талантливым физикам-теоретикам: Александру Вайссбергу (в России его звали Александр Семенович) и Фрицу Хоутермансу. Первый оказался в СССР в 1931 году, а второй в 1935-м. Коммунисты, поклонники идей Маркса, как это тогда называлось – «друзья Советского Союза», Вайссберг и Хоутерманс активно включились в работу (они работали на Опытной станции глубокого охлаждения при УФТИ – Украинский физико-технический институт), но в 1937 году оба были арестованы как «немецкие шпионы», а Александра Семеновича еще обвинили и в том, что он готовил покушение на товарищей Сталина и Ворошилова.
Эта информация дошла до Эйнштейна.
Разумеется, великий ученый знал о подобного рода «перегибах» на местах, когда «русские политики увлекались», когда по доносу людей обвиняли в немыслимых с точки здравого смысла преступлениях и по решению тройки НКВД (без суда и следствия) отправляли в лагеря или расстреливали.
Но это было слишком далеко и абстрактно…
И вот теперь подобная средневековая практика коснулась ученых, которых Альберт Эйнштейн знал лично, а в их профессионализме и порядочности он был уверен, как в себе самом.
Ученый возмутился, ведь получалось, что это он, сам того не желая, отправил коллег в большевистский лагерь. Забыв о своей высокопарной отповеди Александре Толстой и Исааку Левину, ученый бросился спасать своих немецких коллег.
Прочитаем письма Альберта Эйнштейна, написанные послу СССР в США А. А. Трояновскому и «лично товарищу Сталину».
Письмо первое:
«Глубокоуважаемый г-н посол!
Физик доктор Фриц Хоутерманс, германский подданный, последние годы работавший в России, некоторое время тому назад неожиданно был арестован – после того как его уволили, а затем категорически отказали в выезде из России. От имени его встревоженной матери, г-жи Эльзы Хоутерманс, я убедительно прошу Вас сделать все от Вас зависящее, чтобы разобраться в причинах этого дела и, по возможности, содействовать тому, чтобы доктор Хоутерманс был выпущен из России. Его коллеги по прежней работе, профессор Джеймс Франк из Университета Джона Хопкинса в Балтиморе и профессор Нильс Бор из Копенгагена, выразили готовность ходатайствовать о нем…
С глубоким уважением, профессор А. Эйнштейн».Письмо второе:
«Господину Иосифу Сталину,
Москва, СССР, 18 мая 1938 г.
Глубокоуважаемый господин Сталин,
за последнее время мне стали известны несколько случаев, когда ученые, приглашенные на работу в Россию, были обвинены в тяжких проступках – речь идет о людях, которые в человеческом плане пользуются полным доверием у своих коллег за границей. Я понимаю, что в кризисные и неспокойные времена случается так, что подозрение может пасть на невинных и достойных людей. Но я убежден, что как с общечеловеческой точки зрения, так и в интересах успешного развития строительства новой России чрезвычайно важно, чтобы по отношению к людям редких способностей и редких же творческих сил обращались с исключительной осторожностью. В этом плане я очень прошу Вас обратить внимание на дело, возбужденное против доктора Александра Вайссберга (Харьков). Господин Вайссберг – австрийский подданный, инженер-физик, работавший в Украинском физико-техническом институте в Харькове. Очень прошу о том, чтобы в его случае был бы учтен отзыв о деятельности Вайссберга, написанный профессором Мартином Руэманном, руководителем лаборатории низких температур, который был передан в Наркомтяжпром весной 1937 г.
С глубоким уважением, профессор Альберт Эйнштейн».Ни на первое, ни на второе письмо Эйнштейн, разумеется, ответа не получил.
Более того, стало известно, что в 1939 году и 1940 году соответственно Хоутерманс и Вайссберг были доставлены в Брест-Литовск, где их передали офицерам гестапо.
Таким образом, ГУЛАГ немецкие ученые поменяли на отделы IVA и IVB Тайной государственной полиции (гестапо) Третьего рейха.
Об этом Эйнштейн, скорее всего, уже не узнал.
Разумеется, приведенные выше примеры не единичны. Известны письма Альберта Эйнштейна в защиту немецкого математика Фрица Нётере и подданного Швеции Рауля Валленберга, сгинувших в лагерном аду на бескрайних просторах СССР.
И еще один любопытный эпизод. Сохранилась информация о том, что в 1931 году Эйнштейн изъявил желание посетить Минск, чтобы посмотреть, как работают советские ученые-физики. Сталин не разрешил ему въезжать в страну. Может быть, и к лучшему. Кто знает…
Но пройдут годы, и карта великого нобелевского лауреата будет не без успеха разыграна в СССР.
«Противостоять любой силе, которая террором подавляет индивидуальность, будь то под фашистским или коммунистическим флагом».
Из записных книжек Альберта ЭйнштейнаПравильные и решительные слова. Хотя до конца всю трагедию русского коммунизма великий ученый так и не понял. И это вполне объяснимо. Эйнштейн всегда рассматривал Россию как некое мифологическое пространство, находящееся где-то за гранью здравого смысла, за гранью рационального мышления, страну, укрытую снегами и населенную недоступными для понимания людьми. Разве что «Братья Карамазовы» приоткрывали завесу над этой великой и страшной (с точки зрения европейца) страной.
Как мы помним, Альберт приветствовал ленинский «эксперимент», но сардонически замечал, что проводится он в «плохо оборудованной лаборатории». Следует признать, что в Германии лаборатория была оборудована гораздо лучше, Эйнштейн не мог этого не понимать, потому что отчасти сам принимал участие в ее обустройстве, но вот результаты этой «исследовательской» над «человеческим материалом» деятельности, не уступая друг другу по уровню бесчеловечности, заставили содрогнуться весь остальной мир.
Дом Эйнштейна в Принстоне на Мерсер-стрит. Современный вид.
Значит, дело не в «лаборатории»? А в чем-то другом. В чем?
В одиночестве прогуливаясь по дорожкам Принстонского парка, Эйнштейн напряженно искал ответ на вопрос, напряженно думал, но мысль его все более и более погружалась в гегелевское «ничто», являющееся фундаментальным принципом бытия.
Однако в этом «ничто» у Эйнштейна не было самого главного, не было «божественной воли», о которой писал Спиноза, но был лишь он – великий ученый, открыватель теории относительности, уже с трудом находящий рациональное объяснение своим философским размышлениям.
«Вот о чем я думаю очень часто в продолжение каждого дня. Моя внешняя и внутренняя жизнь зависит от труда моих современников и наших предков. Я должен напрягать свои усилия, чтобы отдавать соответственно тому, что получаю и буду получать. И я ощущаю необходимость вести самую простую жизнь, и у меня часто бывает тягостное подозрение, что я требую от себе подобных больше необходимого…»
Альберт Эйнштейн «Мир, каким я его вижу»Мысль «вести самую простую жизнь» неизбежно посещает интеллектуала, оказавшегося на вершине мировой славы и популярности, который борется со своими рефлексиями, комплексами, внутренними переживаниями, со своим несовершенством. В данном случае произошло таинственное, но, возможно, и объяснимое пересечение философских исканий Альберта Эйнштейна и Льва Толстого. Удивительно, не будучи знакомыми, живя в разных странах, следуя разным социальным и национальным традициям, физик и писатель сблизились в своих философских исканиях.
Читаем у Толстого: «Ехал наверху на конке, глядел на дома, вывески, лавки, извозчиков, проезжих, прохожих, и вдруг так ясно стало, что весь этот мир с моей жизнью в нем есть только одна из бесчисленных возможностей других миров и других жизней, и для меня есть только одна из бесчисленных стадий, через которую мне кажется, что я прохожу во времени <…> то, от чего мы сознаем себя отделенными, это только иллюзорное, или «временное» сознание, а в действительности мы не перестаем быть одно со всем <…> я – иллюзия, я только один орган недоступного мне Всего <…> Вообразить себе, что я отдельное, независимое существо, верх безумия».
Толстовское «опрощение» выглядит предельно радикальным, что, впрочем, неудивительно для русского писателя. Трудно поверить в то, что Эйнштейн согласился бы с тем, что его «я» – иллюзия, а его независимость – безумие, ведь он не Платон Каратаев из «Войны и мира».
Заочно оппонируя Льву Николаевичу, ученый останавливается на разумном и рационально приемлемом – простая жизнь – это полное уважение своего «я» при полном же (смиренном) уважении окружающих его людей.
Впрочем, порой кажется, что Эйнштейн не во всем согласен с самим собой. Особенно тема смирения ему дается с великим трудом.
Интересные воспоминания об Эйнштейне оставил английский писатель и физик, поборник союза технической и гуманитарной интеллигенции Чарльз Перси Сноу. Во время одной из встреч разговор зашел об истоках плодотворного творчества и, разумеется, о Толстом.
«Эйнштейн заговорил об условиях плодотворной творческой жизни. Он сказал, что человек не способен создать что-либо значительное, если он несчастен, и это он знает по себе. Едва ли кто назовет ему такого физика, который сделал бы выдающуюся работу, находясь в горе и отчаянии. То же самое можно сказать о композиторе. Или о писателе… А я вспомнил о Толстом. Ведь он написал “Анну Каренину”, находясь в глубоком отчаянии… Снова заговорив о творческой жизни, он сказал, покачав своей крупной головой: “Нет, чтобы понять мир, надо прежде всего самому не мучиться”».
Во время того разговора прийти к общему знаменателю так и не удалось – может ли здоровый (не мучающийся) понять больного (безумного)? Правильно ли позволять «душе лениться»? Наконец, как же быть с Достоевским и его постоянными «надрывами»?
Вопросы так и остались без ответов.
Казалось, что Эйнштейн просто устал постоянно отвечать на них…
Посетившая в эти дни нобелевского лауреата Антонина Валлантен (подруга Эльзы Эйнштейн) в своей книге «Драма Эйнштейна» писала: «Драма, наметившаяся в счастливые годы постоянной связи с современной мыслью, теперь становилась все более напряженной. Это не был разрыв поколений, из которых одно представляет дерзновенную мысль, а другое защищает старое и напоминает неподвижный камень у покинутой дороги. Драма Эйнштейна была драмой человека, который вопреки возрасту следует своим путем, становящимся все более пустынным, в то время как почти все друзья и молодежь объявляют этот путь бесплодным и ведущим в тупик».
Но только ли дело в том, что все (друзья, молодежь, коллеги, родственники) не понимают ученого? Может быть, имеет смысл взглянуть на ситуацию с другой стороны, может быть, Эйнштейн сознательно ищет одиночества, не видя в окружающих его людях достойных собеседников. Разумеется, все они милы, преклоняются перед его гением, но ученому этого мало, ум инстинктивно ищет достойного собеседника, друга, соратника.
И тогда остается возвращаться мысленным взором к тем, кого уже нет.
«К моему великому счастью, в течение двадцати лет мы были связаны с мадам Кюри возвышенной и безоблачной дружбой. Мое восхищение ее человеческим величием росло. Сила ее характера, чистота помыслов, требовательность к себе, объективность, неподкупность суждений – все эти качества редко совмещаются в одном человеке. Она в любой момент чувствовала, что служит обществу, и ее большая скромность не оставляла места для самолюбования. Ее постоянно угнетало чувство жестокости и несправедливости общества. Именно это придавало ей вид внешней строгости, так легко неправильно понимаемой теми, кто не был к ней близок, – странной строгости, не смягченной каким-то искусственным усилием».
Альберт Эйнштейн о Марии Склодовской-КюриМария Склодовская-Кюри (1867–1934) – польский и французский физик-экспериментатор, первооткрыватель радиоактивности, а также элементов радий и полоний, лауреат Нобелевской премии по физике 1903 года и по химии 1911 года.
Мария Склодовская-Кюри в своей лаборатории. Начало XX в.
Умозрительное общение с друзьями «давно минувших дней», с одной стороны, наполняло Эйнштейна осознанием того, что избранный им путь был правильным. Посвятив себя всецело науке, он совершил то, к чему стремился, сделал великое открытие, достиг своего «я», наполнив это достижение глубоко религиозным смыслом. Однако, с другой стороны, Альберт Эйнштейн прекрасно понимал, что заплатил за свой выбор высокую цену.
Разрыв с первой женой и необщение с детьми, кончина второй жены как трагический результат их более чем непростых взаимоотношений, глубокий моральный и эмоциональный кризис.
В таком сложном состоянии Эйнштейна застал британский философ, математик, общественный деятель и атеист Бертран Рассел. Посетив ученого в Принстоне, он написал: «Я думаю, его работа и его скрипка давали ему значительную меру счастья, но глубокое сочувствие к людям и интерес к их судьбе сберегли Эйнштейна от неподобающей такому человеку безнадежности».
Через год после смерти Эльзы Эйнштейн пригласил сына Ганса Альберта приехать к нему в гости.
Взаимоотношения отца и сына были не самыми простыми. Альберт Эйнштейн спрашивал об Эдуарде, который в то время был уже очень плох и жил то в клинике, то с матерью. По рассказам Ганса Альберта, Милева тоже была далеко не в лучшей форме, постоянно находясь на грани нервного срыва, ведь причин тому было предостаточно – неизлечимая болезнь младшего сына, отсутствие денег, затаенная обида на бывшего мужа.
Эйнштейн молча слушал своего сына.
На следующий год Ганс Альберт окончательно переехал в США со своей семьей. Впоследствии он стал профессором Калифорнийского университета, специалистом по гидравлике.
Это все, что смог сделать для своего сына принстонский затворник. Совсем немало, скажем мы.
Ничтожно мало для того, кто, как ему казалось, на равных разговаривал с Богом – вероятно, думал Альберт Эйнштейн.
Альберт Эйнштейн начал играть на скрипке в 6 лет. В зрелом возрасте он рассудил, что, если бы не физика, он стал бы музыкантом. 1930-е гг.
Цепная реакция
В 1938 году в издательстве Кембриджского университета вышла книга «Эволюция физики». В предисловии к изданию сообщалось: «Мы не писали учебника по физике. Здесь нет систематического изложения элементарных физических фактов и теорий. Мы скорее стремились широкими мазками обрисовать попытки человеческого разума найти связь между миром идей и миром явлений. Мы хотели указать на силы, которые вынуждают науку создавать идеи, соответствующие реальности нашего мира…
Когда мы писали книгу, мы вели длинные дискуссии о характере нашего идеального читателя и сильно беспокоились о нем. Мы восполняли отсутствие у него каких-либо конкретных сведений по физике и математике большим числом его достоинств. Мы считали его заинтересованным в физических и философских идеях и были вынуждены восхищаться тем терпением, с каким он пробивался через менее интересные и более трудные страницы.
Книга – это беседа между вами и нами. Вы можете найти ее скучной или интересной, утомительной или интригующей. Наша цель будет достигнута, если эти страницы дадут некоторое представление о вечной борьбе изобретательного человеческого разума за более полное понимание законов, управляющих физическими явлениями».
Альберт Эйнштейн и Леопольд Инфельд.
«Мы» в этой цитате – это Альберт Эйнштейн и польский физик-теоретик Леопольд Инфельд.
Мысль написать книгу не столько о физике, сколько о философии в физике, – заслуга Леопольда Инфельда. Он задумал ее в 1937 году. Не без волнения он поделился этим замыслом с Эйнштейном, который с радостью согласился принять участие в этом начинании со словами: «Эта мысль недурна. Совсем недурна! Мы сделаем это».
«Эйнштейн не захотел писать популярную книгу о теории относительности. Его привлек, а потом и захватил другой план – показать логику основных физических идей, последовательно входивших в научную картину мира. Именно физических, без математического аппарата. Историческое изложение физики неизбежно улавливает предварительные, чисто физические картины, которые сменяются формулами и расчетами при позднейшем строгом и систематическом изложении. В историческом аспекте явственно выступает романтика поисков и идейных столкновений».
Из книги Б. Г. Кузнецова «Эйнштейн»Итак, «Эволюция физики» состояла из предисловия и четырех глав – «Расцвет механистического воззрения», «Упадок механистического воззрения», «Поле и относительность», «Кванты». По сути, эта книга стала своего рода творческим отчетом ученого не перед коллегами и научным сообществом, а перед обычным читателем, который не вполне осведомлен в тонкостях теоретический физики и высшей математики, но при этом любит науку (так, как он ее понимает), стремится к познанию мира и, наконец, неравнодушен к автору – Альберту Эйнштейну.