Где-то в глубине коридора оглушительно хлопнула дверь ванной, и я, вздрогнув, открыл глаза. С минуту я слушал, как хныканье Эстор сменилось угрозами, а потом и вовсе злобным визгом, перекрывшим невозмутимые реплики Риты, а потом снова понизилось до недовольного бормотания. Опять хлопнула дверь; заплакала Лили-Энн, голос Риты стал утешительно-убаюкивающим, так что спустя еще минуту воцарился мир, и я вернулся к блаженным мыслям о интимных увечьях.
Убийца хотел, чтобы его заметили, – вот почему тело оставили в таком людном месте. Но главное, он хотел, чтобы жертва обратила на него внимание, на него и только на него, чтобы она оценила его значимость. Я поразмыслил над этим еще немного, и все вроде ложилось в строку. Ты должна была заметить меня, но не сделала этого. Ты не обращала на меня внимания, и теперь твой глаз заплатит за то, что твои глаза не сумели сделать.
Я снова закрыл глаза и попробовал увидеть все так, как это произошло: как я заставил ее почувствовать Меня и осознать, как глупо она поступала, не замечая моего присутствия, моих взглядов. Я надеялся, что она меня увидит, а она этого так и не сделала, и поэтому теперь я проучу ее, проучу страхом, и болью, и увечьями, и жаждой новой боли. И она медленно, постепенно достигнет кульминации, когда поймет и примет, и я увижу ее прелестную окровавленную головку в ореоле золотых волос, и это наполнит меня возбуждением, и тут наконец я…
Наверно, виновата была жареная свинина. Она, да еще тяжелый, непривычно долгий рабочий день в сочетании со стрессом от неотступно следующего по пятам Роберта – как тут не утомиться? Так или иначе, я уснул. Но не провалился в ту бесконечную, лишенную видений черноту, которая обыкновенно становится мне наградой за дневные труды. Нет, я продолжал видеть: я стоял над телом, в котором еще теплилась жизнь, я смотрел на дело своих рук, и нарастающая в душе волна возбуждения и восторга заставила меня опуститься на колени, и запустить руку в эти роскошные золотые волосы, и рывком заставить ее повернуться – так, чтобы она смотрела на меня. И лицо ее медленно повернулось ко мне, и я замер при виде ее безупречных черт, и безукоризненно-гладкой кожи, и глаз, полных влечения ко мне, и я заглянул в бездонные фиолетовые глаза, и понял, что это Джекки Форрест, и то, что я собирался сделать, стало вдруг совсем другим.
Я отложил в сторону нож и просто смотрел на нее, на безукоризненный изгиб губ, и на россыпь веснушек на носу и вокруг него, и в эти невероятные, бездонные глаза, и одежда ее вдруг разом куда-то исчезла, и я придвинулся ближе к ее лицу, а она подалась мне навстречу. И вот оно, это мгновение, когда мы почти коснулись друг друга и почти совершили то, что абсолютно немыслимо…
Я открыл глаза. Я лежал на диване, а в доме было темно и тихо, но образ лица Джекки Форрест все еще стоял перед моими глазами.
С чего это я вдруг начал думать о ней? Я лежал, тешил себя видениями абсолютно нормальной вивисекции, и тут она каким-то образом протиснулась в эти мысли и все испортила своими сексуальными запросами – настолько, что я даже забыл про нож и начал себя вести как простой смертный. На кой мне сдались эти ее штучки – мне, Декстеру-Уничтожителю? Джекки силой заставляла меня стать кем-то другим – каким-то уродом, который поддается обыкновенному женскому соблазнению и испытывает обычные человеческие чувства, желая чего-то такого, что для меня недосягаемо, как планета Марс.
Я понимал, что это совершенно лишено логики, но не мог отделаться от мыслей о Джекки, словно она играла какую-то роль в том, что мне надлежало делать. К огромному своему удивлению я обнаружил, что до сих пор возбужден – по-настоящему, не только во сне. И что это вызвало у меня такую эрекцию, мысли о жертве – или о Джекки Форрест? Я никак не мог понять, что именно, и это раздражало еще больше.
Имелось в ней нечто такое, что меня интриговало, даже привлекало. И вовсе не то, что она телезвезда: сам-то я этого и не узнал бы, если бы не начальство. Звезды меня никогда не интересовали, и я был уверен, что не интересуют и сейчас. И уж наверняка я слишком погряз в своих странных пристрастиях, чтобы интересоваться чем-то другим, связанным почти исключительно с сексом.
И тем не менее вот она, Джекки, красующаяся во весь экран моего личного воображаемого телевизора, встряхивающая гривой своих роскошных волос и улыбающаяся мне одному, и по какой-то безумной причине мне это нравилось, и хотелось…
Чего именно мне хотелось? Дотронуться до нее? Поцеловать ее? Нашептать какую-нибудь приятную ерунду на ушко? Идеальное, похожее на морскую раковину ушко? Вздор какой, прямо картинка из комикса: Обуреваемый Похотью Декстер. Подобное с нашим темным братом не случается. Земные страсти мне не грозят – я их просто не ощущаю, не могу ощущать. Такого со мной никогда не было, такого я никогда не хотел – и, чего бы там со мной ни делали мысли о Джекки Форрест, никогда не захочу. Наверняка это просто преходящее ощущение, последствие идентификации с убийцей, путаница образов, и уж почти наверняка виной всему отток крови от мозга к переполненному свининой желудку.
А впрочем, чем бы это ни вызывалось, не важно. Я устал, и мой бедный обожравшийся мозг изменял мне, направляя на путь, по которому я не хочу и не буду идти. Я, конечно, мог и дальше сидеть, скрежеща зубами от досады на это, а мог пойти спать в расчете на то, что здоровый, крепкий сон прогонит все беспокойные, вздорные мысли прочь, в темные джунгли, где им самое место. Завтра наступит новый день, суббота, день безделья, а безделье, как известно, исцеляет все твои тревоги и печали.
Я встал и пошел в спальню.
Глава 5
На следующее утро я проснулся от доносившихся с кухни лязга кастрюль и ароматов кофе и жареного бекона. Я чуть было не выпрыгнул из кровати, но тут вспомнил, что сегодня суббота, и повалялся еще несколько блаженных минут в постели, наслаждаясь мыслями о том, что мне никуда не нужно идти, ничего не нужно делать, а Рита уже приготовила восхитительный завтрак. И главное, я могу кататься как сыр в масле, не сомневаясь в том, что в мире царят тишина и порядок и мне не нужно подниматься на бой с каким-нибудь драконом. Я мог посвятить весь день ничегонеделанию, и – что еще лучше – никто не будет таскаться за мной по пятам, запоминая каждый мой жест и поступок.
Я лежал в полудреме, наслаждаясь ароматами из кухни, позволяя мыслям лениво ворочаться в голове, и все было прекрасно до того момента, пока в памяти не всплыл давешний сон на диване. И стоило образу Джекки Форрест снова возникнуть перед моими глазами, как я едва не вывалился из кровати. Ну почему, почему она никак не оставит меня в покое?!
Все умиротворение разом испарилось; я встал, доплелся до ванной, принял душ, оделся и отправился на кухню, надеясь, что завтрак вернет мне хорошее настроение. Лили-Энн сидела на своем высоком стульчике, сражаясь с яблочным пюре. При виде меня она лягнула стол и радостно завопила: «Дада-а!» – как называла меня в последнее время.
Я задержался у ее стульчика и пощекотал ей подбородок.
– Лили-Вили, – сказал я, и она радостно захихикала. Я вытер яблочное пюре с пальца и сел на свое место.
Рита с улыбкой повернулась ко мне от плиты.
– А, Декстер, – сказала она. – Кофе готов. Завтракать будешь?
– Помру, если не позавтракаю, – признался я, и спустя пару секунд передо мной оказалась кружка дымящегося кофе и груда тостов собственноручного Ритиного приготовления. Не знаю, что она туда кладет, но других таких я не пробовал. После четырех тостов и дольки идеально спелой дыни с тремя ломтиками хрустящего бекона я отодвинулся от стола и не спеша допил вторую кружку кофе, размышляя о том, что смысл в нашем недолгом и болезненном существовании, возможно, все-таки есть.
Где-то на половине третьей кружки на кухне появились Коди и Эстор. Они вошли вдвоем, ворчливые и помятые со сна. Коди щеголял в пижаме с Трансформерами, Эстор – в безразмерной футболке с изображением чего-то похожего на утконоса, и оба плюхнулись на свои стулья так, словно из них разом вынули все кости. Явно еще не проснувшийся Коди молча впился зубами в тост, а вот Эстор уставилась на свою тарелку так, словно увидела большую груду опарышей.
– Если я съем все это, то растолстею, – заявила она.
– Ну, не хочешь – не ешь, – жизнерадостно отозвалась Рита.
– Но я хочу есть, – заныла Эстор.
– Хочешь, дам вместо тостов йогурт? – предложила Рита.
– Терпеть не могу йогурт, – продолжала ныть Эстор.
– Не любишь йогурт – ешь тосты, – невозмутимо ответила Рита. – Или ходи голодная. Только, пожалуйста, не ной, ладно?
– Я не ною! – заныла Эстор, но Рита, не обращая на нее внимания, вернулась к плите. Эстор метнула в ее спину убийственный взгляд. – Не семья, а уроды какие-то, – буркнула она, но все же откусила кусок тоста, а к моменту, когда я поставил на стол пустую чашку, уже покончила с ним и принялась за второй.
– Терпеть не могу йогурт, – продолжала ныть Эстор.
– Не любишь йогурт – ешь тосты, – невозмутимо ответила Рита. – Или ходи голодная. Только, пожалуйста, не ной, ладно?
– Я не ною! – заныла Эстор, но Рита, не обращая на нее внимания, вернулась к плите. Эстор метнула в ее спину убийственный взгляд. – Не семья, а уроды какие-то, – буркнула она, но все же откусила кусок тоста, а к моменту, когда я поставил на стол пустую чашку, уже покончила с ним и принялась за второй.
Я едва не соскользнул в то блаженное состояние, в котором пребывал, едва проснувшись, но из него меня выдернула Рита.
– Давайте, доедайте быстрее, – весело объявила она. – У нас сегодня уйма дел.
Каким-то очень уж зловещим предзнаменованием прозвучали эти слова. Уйма дел? Каких? Я попробовал вспомнить, что у нас такого неотложного, ради чего стоило бы жертвовать законным субботним ничегонеделанием. В голову не пришло ровным счетом ничего. Похоже, Рита настолько сосредоточилась на одной ей известных неотложных задач, что решила: мы можем получить весь список с помощью телепатии. А поскольку мою телепатическую антенну, судя по всему, сдуло, я так и не понял, к чему готовиться, а спрашивать постеснялся.
Хорошо еще, Эстор не страдала подобной застенчивостью.
– Я хочу в супермаркет, – заявила она. – Почему это я должна заниматься какой-то фигней с вами?
– Ты еще недостаточно взрослая, чтобы ходить в супермаркет одна, – возразила Рита. – И потом…
– Мне уже почти двенадцать, – шипящим от возмущения голосом перебила ее Эстор. «Двенадцать» прозвучало у нее так, словно этот возраст уже требует регулярного наблюдения у геронтолога.
– Ну, может, тебе это и представляется серьезным возрастом, – рассудительно произнесла Рита. – Но первым признаком взросления являются… Коди, прекрати барабанить по столу. Ступайте, оденьтесь… только во что не жалко.
– А мне ни во что не жалко, – по обыкновению едва слышно объявил Коди.
– Почему, почему мне никогда не дают делать, что я хочу?! – вопросила Эстор, и Лили-Энн радостно подхватила: – Хочу! Хочу! Хочу!
– Потому что мы все одна семья, и нам нужно… Декстер, можешь ты утихомирить дитя?
– А если я не хочу быть этой семьей? – поинтересовалась Эстор.
– Что ж, – Рита подошла к столу и принялась собирать грязную посуду, – если знаешь другой способ обставить свою комнату в новом доме… Декстер, бога ради, сделай что-нибудь с Лили-Энн; у меня голова уже болит от шума.
– Никакой это не новый дом, – буркнула Эстор, но мысль о собственной комнате явно поубавила ей противоречивого духа. По правде говоря, единственный энтузиазм, который я у нее наблюдал, связывался с мыслями о переезде в новый дом, где у нее впервые в жизни появится собственное помещение, – впрочем, просто взять и признаться в этом она, разумеется, не могла.
– Для нас он новый, – возразила Рита. – И станет еще новее, когда мы его покрасим и… Декстер, бога ради, унеси отсюда этого ребенка и одень его. Будь так добр.
Я встал и подошел к стульчику Лили-Энн. Та с энтузиазмом колотила ложкой по жестяному подносику.
– Дада-аа! Кадябодя! – завопила она при моем приближении, радостно вскинув ручки в воздух. Я отстегнул металлический подносик, поднял ее в воздух, и она с истовостью и непосредственностью, свойственной лишь безоблачному детству, врезала мне ложкой по носу. – Дада-ааа! – радостно повторила она, а я так и стоял с перепачканным яблочным пюре носом и слезящимися глазами.
– Ох! – только и нашелся что сказать я.
Я понес Лили-Энн переодеваться, и бубнеж Эстор стих за спиной. Зато я, к своей радости, узнал-таки, что за неотложные задачи меня ожидали. «Одеться во что не жалко» для Коди и «покрасить» для Эстор… Обладая столь острым дедуктивным умом, как у меня, нетрудно догадаться, что мы собираемся на субботник в новом доме скорее всего дабы орудовать кистями, и валиками, и банками краски пастельных расцветок. Не совсем, конечно, то блаженное времяпровождение, на которое я рассчитывал, однако бывает судьба и пострашнее, чем красить свое – по-настоящему свое! – новое жилище.
Я вымыл и переодел Лили-Энн и усадил ее в манеж. Потом смыл яблочное пюре и сопутствующие субстанции с себя самого, переоделся соответственно планам на день и принялся таскать краску, и валики, и тряпки из гаража в багажник машины.
Потом я вернулся в дом и посидел с полчаса, наблюдая за приливами и отливами хаоса, царившего в нем, пока собирались все остальные. Уму непостижимо, как ухитрялись они усложнять все самые простые задачи: Эстор никак не могла найти старых чулок, подходящих по стилю к ее старым шортам, а когда я предположил, что их цвет не имеет значения, если она все равно перепачкает их краской, насупилась как туча. Потом в гостиную вышел Коди в старой футболке с Губкой Бобом, и Эстор завопила, что это ее майка и пусть он немедленно отдаст ее законной владелице. Они ругались на тему, чья эта майка, до тех пор пока Рита не вынесла Коди майку с Аватаром, которую он отказался надевать, потому что еще не разлюбил Аватара и не хотел пачкать его краской. Потом вышла Эстор в таких коротких шортиках, что я бы назвал их скорее джинсовыми стрингами, и еще битых десять минут сражалась с Ритой за право носить то, что ей хочется.
Коди собрался первым и уселся рядом со мной. Еще некоторое время мы сидели рядом, по-мужски молча и наблюдая за тем, как Рита с Эстор на протяжении еще десяти минут пробуют все новые туфли, майки, шорты, заколки и шапки, сражаясь по каждому поводу и без него. Когда они наконец подготовились к выходу, я ощутил такую усталость, что вряд ли смог бы удержать в руке кисть. Однако в итоге мы втиснулись в автомобиль, и я повез всех в новый дом.
День выдался на удивление мирным. Коди с Эстор оставались каждый в своей комнате, покрыв толстым слоем краски почти все, до чего дотянулись, и даже немного стены, которые и предполагалось красить. Рита выкрасила кухню, а потом и столовую, то и дело отвлекаясь, чтобы присмотреть за Коди и Эстор, а Лили-Энн сидела в своем манежике в будущей гостиной и осуществляла общее руководство процессом.
Я нашел себе работу на улице: подрезал кусты, красил изгородь, а еще отыскал два муравейника – правда, сделал это довольно болезненным способом, наступив на них. Нашлось и кое-что похуже: где-то по соседству явно проживала очень большая собака. К счастью, к крану на боковом фасаде оказался прикреплен шланг.
Ближе к обеду я съездил на Дикси-хайвей и купил там две большие пиццы, одну с сыром, вторую с двойной дозой пепперони; мы уселись на огороженном пятачке, где предстояло находиться нашему бассейну (если мы придумаем, конечно, как вычерпать из воды всю ряску), и устроили пир. Зеленая изгородь зияла прорехами, сквозь которые виднелась металлическая сетка, зато это принадлежало нам.
– Господи, – с чувством произнесла Рита, оглядывая наши новые владения. – Все это так… – Она помахала куском пиццы, требуя моего внимания. – Даже не верится, что все это наше… Да, Декстер, помнишь, Карлин говорила, что ее племянник занят обслуживанием бассейнов?
– Племянник Карлин работает юристом, – отозвался я. Я совершенно определенно помнил, как познакомился с ним на Рождество и он вручил мне целых три визитки.
– Что? – удивилась Рита. – Не говори ерунду, с чего это юристу чистить басс… а, так это ты про Дэнни. – Она мотнула головой и откусила кусок пиццы. – М-м… Нет, я про Марка. Младшего брата Дэнни, – уточнила она с набитым ртом, так что разобрал я ее слова не без труда. – Нам так и так придется вычерпать отсюда все это дерьмо, чтобы… Однако мы могли бы сэкономить кучу денег, если… – Она откусила еще пиццы и на этот раз молчала, пока не проглотила все без остатка. – Я хочу сказать, вряд ли это так трудно. Ну, и ограду надо отремонтировать, а это тоже денег стоит… Но мы ведь сможем покупать удобрения в магазине оборудования для бассейнов, верно? И если ты не поленишься… Коди, ты же весь в кетчупе… дай вытру! – Рита придвинулась к Коди и вытерла ему лицо бумажной салфеткой, несмотря на его сопротивление. – В общем, – закончила она, отодвинувшись от Коди, – мы могли бы на этом сэкономить. А эти деньги пустить на зеленую изгородь, потому что она дороже всего.
– Идет, – согласился я, не до конца понимая, во что ввязываюсь.
Рита счастливо вздохнула.
– Ну и отлично, – улыбнулась она, и мне ничего не оставалось, кроме как согласиться с ней.
Ближе к полшестому мы решили, что на сегодня довольно. Мы отмыли кисти, отмылись сами (насколько это возможно, конечно) и снова забрались в машину. По дороге домой я включил кондиционер на всю катушку: весь день нам приходилось обходиться без него, поскольку электричество в новом доме еще не включили, и хотя день выдался не жаркий, осенний, мы все пропотели как свиньи.
Следующий день стал повторением субботы, разве что начали мы на час позже: как-никак, воскресенье. Все прошло в точности как накануне за единственным исключением: за обедом я съездил в «Бургер-Кинг». К своему удивлению, я обнаружил, что работа меня не раздражает. Точнее, я впал в некое подобие нирваны, позволяя краске ложиться на стену, казалось, без малейших усилий со своей стороны. Я даже испытал некоторое потрясение, увидев, сколько успел сделать за день. Я стоял, смотрел на свежеокрашенный дом и впервые за все это время начинал ощущать себя собственником. Я обошел весь дом, представляя, как мы совсем скоро здесь поселимся. Ощущение оказалось вполне даже из приятных.