Современные межавторские проекты, как правило, инициируют издатели, причем нередко по заказу фирм, выпускающих компьютерные игры. Типичный пример – цикл «СТАЛКЕР» («S.T.A.L.K.E.R»), начатый издательством «Эксмо», затем продолженный издательствами «АСТ», «Астрель». Он длится уже лет пять и включает около сотни книг, написанных как маститыми авторами-фантастами, так и новичками. Проект отталкивается от компьютерной игры, а также от чернобыльских событий и от книги Стругацких «Пикник на обочине».
Есть и другие межавторские проекты в жанре фантастики – «Вселенная Метро 2033», «Z.O.N.A», «Зона смерти» и т. д. Особенность многих циклов – связь с компьютерными играми и ориентация на их любителей, подростков и молодежь.
Известно, что конкуренцию чтению составляют именно компьютерные игры, и связка «книга – игра», а иногда триединство «книга – фильм – игра», значительно увеличивает читательскую аудиторию.
Бытует мнение, что за такими проектами будущее и что сейчас рождается новый жанр – упомянутое выше триединство. Я не очень в это верю, так как писатели – люди с оригинальным мышлением, и для них важнее создавать свои миры, а не втискиваться в предложенную издателем конструкцию. Но мы не будем обсуждать, хороши или плохи межавторские проекты, так как имеется более важный вопрос: стоит ли участвовать в них начинающему литератору?
Полагаю, что стоит: этот путь в литературу не хуже других. Если вы знакомы с какой-то компьютерной игрой и готовы написать роман в связанную с ней серию, упускать такую возможность нельзя. Во-первых, тут требуются небольшие романы с весьма несложным сюжетом, а во-вторых, публикация вполне реальна (я знаю подобные случаи). Вы можете спросить, не противоречу ли я сам себе – ведь в предыдущем абзаце я упомянул об оригинальном мышлении и нежелании куда-либо втискиваться. Но процесс обучения и самостоятельное творчество – разные вещи. На первом этапе очень полезно овладеть искусством «сочинительства по заказу», умением писать в рамках заданной концепции. Эту школу можно пройти, занимаясь переводами и сиквелами или работая в межавторском проекте. Ваше дело, сколько вы напишете таких вещей – десять, двадцать, тридцать, но в какой-то момент надо начинать трудиться над собственными произведениями. Иначе вы потеряете свой дар, превратитесь в безликого борзописца.
Завершая главу, хочу коснуться такого важного момента, как первая фраза произведения. Точнее, фразы; полагаю, что читатель, раскрыв книгу в магазине, все же знакомится не с первой строкой, а хотя бы с начальными абзацами. Напомню известную заповедь жанровой литературы: начало должно быть интригующим, чтобы сразу захватить внимание. Это относится не только к детективу, фантастике и любовному роману, но, вообще говоря, и к серьезной прозе.
Веллер в «Технологии рассказа» пишет:
«Эта проблема заслуживает самостоятельного исследования. Вопрос «Как начать?» довлеет над автором постоянно. Важность первой фразы отмечена многими и давно. Первая фраза – это камертон, задающий звучание всей вещи».
Несомненно, Веллер прав. Но звук камертона бывает то на редкость незатейливым, простым, то причудливым, таинственным, непонятным и даже скорее отпугивающим, чем привлекающим читателя. Вот начало романа Джона Фаулза «Волхв»:
«Я родился в 1927 году – единственный сын небогатых англичан, которым до самой смерти не удавалось вырваться за пределы тени уродливой карлицы, королевы Виктории, причудливо простершейся в грядущее. Окончил школу, два года болтался в армии, поступил в Оксфорд; тут-то я и начал понимать, что совсем не тот, каким мне хотелось бы быть».
За пресным малообещающим началом – роман на 800 страниц, полный мистики, эротики и странных психологических экзерсисов, осуществляемых над главным героем. Верно ли прозвенел камертон вначале?.. Это решать Джону Фаулзу – он как-никак британский классик.
Следующий пример – два фрагмента из исторического романа Георгия Гулиа «Викинг». Сначала – первые абзацы предисловия, затем – строки, открывающие повествование:
«Когда плывешь из Бергена в сторону Олесунна, на тебя непрестанно и пристально смотрят грозные скалы и вырастающие за ними суровые горы. Каменные монолиты скал кажутся темными в зимнюю пору, весной и осенью – серыми, а летом они покрыты зеленью.
Это – по правую руку.
А по левую – сплошная вода. Где ее конец? И есть ли за этой – то молчаливой, то невообразимо ревущей – стихией какая-нибудь суша, какие-нибудь острова или материки? Живут ли на тех островах или материках какие-либо существа? И что за существа?» «Он велел подбросить дров в огонь. Вскоре заиграло высокое пламя. Если долго смотреть на пламя, а потом осмотреться вокруг, то кажется, что темень повсюду: не видно углов большой комнаты, не видно черного потолка, и пола не видно. Идолов – этих резных столбов – тоже не видно».
Начало, полное романтики, зачин в стиле древней легенды. Так и есть: перед нами романтическая история о попранной любви, о кровавых схватках и мести и о том, как любовь возродилась снова. Автор настроил камертон, чтобы восприятие повести было безошибочно верным.
Еще один пример, очень необычный – Саша Соколов «Школа для дураков»:
«Так, но с чего же начать, какими словами? Все равно, начни словами; там, на пристанционном пруду. На пристанционном? Но это неверно, стилистическая ошибка. Водокачка непременно бы поправила, пристанционным называют буфет или газетный киоск, но не пруд, пруд может быть околостанционным. Ну, назови его околостанционным, разве в этом дело. Хорошо, тогда я так и начну: там, на околостанционном пруду. Минутку, а станция, сама станция, пожалуйста, если не трудно, опиши станцию, какая была станция, какая платформа: деревянная или бетонированная, какие дома стояли рядом, вероятно, ты запомнил их цвет, или, возможно, ты знаешь людей, которые жили в тех домах на той станции? Да, я знаю, вернее, знал некоторых людей, которые жили на станции, и могу кое-что рассказать о них, но не теперь, потом, когда-нибудь, а сейчас я опишу станцию. Она обыкновенная: будка стрелочника, кусты, будка для кассы, платформа, кстати, деревянная, скрипучая, дощатая, часто вылезали гвозди, и босиком там не следовало ходить. Росли вокруг станции деревья: осины, сосны, то есть – разные деревья, разные. Обычная станция – сама станция, но вот то, что за станцией, – то представлялось очень хорошим, необыкновенным: пруд, высокая трава, танцплощадка, роща, дом отдыха и другое».
Даю большой фрагмент текста, чтобы вы оценили витиеватый, притчевый, полусказочный стиль изложения. Такими словесными кружевами заполнены 250 страниц романа – на первый взгляд как бы бессюжетного, с длинными, безумно длинными предложениями; девяносто девять читателей из ста лишь хмыкнут и вернут книгу на полку. Оно и понятно, это Высокая Литература, не для них писано.
Я привел эти примеры, чтобы вас успокоить, исподволь внушив мысль, что начало – не такой уж фатальный момент. А потому не стоит мучиться и терзаться сомнениями; начинайте так, как вам нравится, как считаете нужным. Тем более что многие читатели, знакомясь с книгой в магазине, не смотрят в начало, а раскрывают книгу посередине и, выхватив несколько строк, решают, по душе ли прочитанное.
Часть III. Архитектоника литературного произведения
Глава 5. Идея
Нет на свете Свалки Идей, нет Центрального Хранилища, нет Острова Погибших Бестселлеров.
Хорошие идеи рассказов приходят в буквальном смысле ниоткуда, падают прямо на голову с ясного неба: две совершенно отдельные мысли сцепляются вместе, и под солнцем возникает что-то новое. Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.
Стивен Кинг. «Как писать книги»Архитектоника и архитектура означают одно и то же на греческом и латыни – зодчество, строительное искусство. Но термин «архитектура» применим к строительству зданий, а также в других случаях, когда речь идет о технике: например, можно сказать «архитектура компьютера» или «архитектура транспортной сети». Что же до греческого слова «архитектоника», то оно закрепилось за конструкцией литературных произведений, став равнозначным термину «композиция». Более подробные определения мы рассмотрим дальше, когда будем говорить о сюжете, сюжетных линиях, сценах, фабуле и тому подобном. Сейчас займемся таким основополагающим моментом, как идея.
С чего начинается любое произведение, хоть огромный роман, хоть короткий рассказ? Разумеется, с идеи, мелькнувшей в голове автора, затем обозначенной парой-тройкой фраз и превратившейся в результате в замысел.
Интригующее это слово – замысел… лежит рядом с умыслом, и веет от него чем-то секретным, загадочным… Правильно веет – ведь никому не известно, откуда и как приходят к нам идеи, замыслы и умыслы. Тайна за семью печатями!
С чего начинается любое произведение, хоть огромный роман, хоть короткий рассказ? Разумеется, с идеи, мелькнувшей в голове автора, затем обозначенной парой-тройкой фраз и превратившейся в результате в замысел.
Интригующее это слово – замысел… лежит рядом с умыслом, и веет от него чем-то секретным, загадочным… Правильно веет – ведь никому не известно, откуда и как приходят к нам идеи, замыслы и умыслы. Тайна за семью печатями!
Теолог скажет, что все идеи – от Бога, но с этим трудно согласиться, поскольку есть идеи жуткие – каннибализм, концлагеря, геноцид, насилие; получается, что дьявол – равноправный партнер в процессе потусторонней генерации идей. Марксизм-ленинизм настаивает, что идеи, как и прочие наши мысли, суть отражение объективной действительности, данной нам в ощущениях. Может быть, в этом истина: много лет мы отражали советскую действительность и мыслили на ее счет такое, что она не выдержала и спеклась.
А вот Роджер Пенроуз, один из крупнейших физиков современности, считает, что в Мироздании есть вселенский Банк Идей, откуда они распространяются, подобно квантам, испущенным звездами, и проникают в наши головы. Конечно, не в каждую, а исключительно в головы интеллектуалов. К ним – по чистому недоразумению – принадлежат и писатели.
Тайна, глубокая тайна человеческой психики!
Мы относим к этой таинственной области телепатию, телекинез, ясновидение, предсказание будущего и прочие сомнительные явления. А ведь перед нашими глазами имеется другой, безусловно паранормальный феномен. Уникальная способность – ею на протяжении тысячелетий обладали многие представители человечества, хорошо известные всем, – называется гениальностью. Гениям, трудившимся в сферах наук и искусств, мы обязаны развитием техники и культуры, прогрессом цивилизации. Особенность гениев в том, что им приходят принципиально новые идеи. Как? Неизвестно. Не исключаю, что мы не узнаем об этом никогда.
Что бы ни говорил Стивен Кинг (см. эпиграф), придумать – или уловить из космоса?.. – новую идею очень непросто.
Идеи – птицы вольные, приходят внезапно и являются, по-видимому, не плавным завершением логического процесса мышления, а неким стремительным скачком интуиции.
Это относится к идеям любого свойства, научным, техническим, литературным, музыкальным, идеям художников, актеров, режиссеров – словом, всех творческих людей.
Обратившись к литературе, увидим, что идей в этой области – или, если угодно, тем – ограниченное число, и их высказывали очень неординарные люди, реализовавшие эти идеи в своих произведениях. Для ясности перечислю ряд идей, ставших хрестоматийными и породивших целые литературные направления:
идея темпоральных путешествий и машины времени (Уэллс «Машина времени»);
идея о недоступной области земного шара, где до сих пор обитают динозавры (Конан Дойл «Затерянный мир»);
идея о ребенке, попавшем в младенчестве в джунгли и выращенном волками (Киплинг «Маугли»);
идея о человеке, заключившем договор с дьяволом – стареет его портрет, а сам он остается молодым (Уайльд «Портрет Дориана Грея»);
идея о пустоте в центре Земли и находящемся там населенном мире (Жюль Верн «Путешествие к центру Земли»);
идея о полете на Луну и вообще в космос (Сирано де Бержерак «Государства и империи Луны», «Государства и империи Солнца»);
идея эликсира, преображающего достойного человека в отъявленного злодея (Стивенсон «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»);
идея о человекоподобном существе, собранном из останков мертвецов (Мэри Шелли «Франкенштейн»);
идея о рукотворном летающем острове (Свифт «Путешествия Гулливера»);
идея о законе природы, ограничивающем человеческое познание (Стругацкие «За миллиард лет до конца света»);
идея о «попаданце», человеке, попавшем в прошлое (Твен «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»);
идея о роботах (Чапек «R.U.R»).
Идея «Маугли» породила Тарзана и множество романов и фильмов на сходную тему, идеи «Затерянного мира» и пустотелой Земли также растиражированы в фильмах и фантастической литературе, а что касается роботов, путешествий во времени и в космосе, то количество книг даже нельзя вообразить. В последние 10–12 лет в отечественной фантастике была реанимирована тема янки-«попаданца», и я думаю, что на базе только этой идеи написано три-четыре сотни книг. Собственно, величина шлейфа последователей демонстрирует мощь и живучесть первоначальной идеи и неугасающий интерес к ее воплощению в различных вариантах.
Существуют, однако, идеи вовсе не новые, а древние, как египетские пирамиды, – скажем, идея трагической любви, идея зависти или смесь того и другого.
Успешный человек. Его любит прекрасная женщина. Исходящий злобой завистник пускает в ход клевету, донос или иное подлое средство, дабы навредить счастливцу. Скажете, тривиально? Но это идея «Отелло», «Графа Монте-Кристо» и множества других произведений о любимцах Фортуны, погибших из-за зависти.
Теперь я хочу разъяснить отличие идеи от неплодотворной мысли. Предположим, вы решили написать роман о пиратах. С моей точки зрения, это не идея, а расплывчатая аморфная мысль, не имеющая потенциала развития в сюжет. Попытаемся уточнить и сформулируем идею так: роман о благородном пирате в Карибском море. Опять-таки аморфно, нет толчка для завязывания интриги. И тут вам на память приходит Генри Морган, самый знаменитый морской разбойник и большой негодяй, но при том удачливый флотоводец. О его набегах, искусных уловках, победах на суше и море и захваченной добыче имеется много сведений. И вы решаете написать роман о благородном пирате. В основу сюжета положите эпизоды из жизни Моргана, его боевые операции. Это уже конкретная и полноценная идея. Жаль, что Сабатини ее уже реализовал, написав «Одиссею капитана Блада».
Еще один пример. Вы решили написать роман о поисках клада, но это опять же аморфно. Вы можете уточнять представление о кладе: клад разбойников, клад индийского махараджи, клад пришельцев из космоса, – но, кажется, и это делу не поможет. А теперь представьте, что клад спрятан в предреволюционные времена в одном из двенадцати стульев, и стулья эти разбрелись потом по свету. Героям нужно отыскивать их и взламывать. Какая превосходная идея! Сразу виден путь к приключениям, а значит, к превосходному сюжету.
Хотя мы ничего не можем сказать, как и откуда нисходят к нам идеи, разные варианты их появления ясны. В данном случае я имею в виду не глубинную сущность процесса, не загадочный факт генерации идеи, а предшествующие этому события. Варианты такие:
внешний импульс, внезапный толчок к идее – прочитанное в книге, увиденное по телевизору или в реальной жизни, подслушанное слово, всплывшее воспоминание, рассказанная кем-то история. Вслед за импульсом идея возникает мгновенно и сразу;
импульс недостаточно силен или недостаточно ясен, что-то смутное бродит в голове, ведет к долгим и временами мучительным раздумьям. Случается, что результат этих раздумий равен нулю, но бывает и обратное – они вдруг порождают идею;
идея приходит во сне или в состоянии полусонного транса – вероятно, под действием какого-то неосознанного подсознательного импульса.
Умберто Эко пишет о таких моментах:
«Толчок может быть глухим, импульсивным, подсознательным. Ощущение или воспоминание. Но после этого начинается работа за столом, и надо исходить из возможностей материала».
«Работа за столом» – дело исключительно важное. Вспомните: идея в первый миг озарения часто подобна сну, зыбкой памяти об отлетевших снах, чему-то такому, что еще не осознано, не осмыслено логически. А это значит, что идея может улетучиться, оставив вас страдающим и безутешным. Нужно поймать ее, как драгоценную жар-птицу, в клетку слов, оконтурить и связать словами – это и есть процесс осмысления.
Лучше всего тут же проговорить идею вслух, а потом сесть к столу, записать ее и оценить. Идея, надежно воплощенная в нескольких строчках, станет замыслом.
Еще несколько примеров идей-замыслов, оформленных словесно:
Напишу-ка я историю о любви юноши и девушки из двух знатных семейств, разделенных кровной враждой. Исход будет трагическим, влюбленные погибнут – отчасти из-за людской злобы и зависти, отчасти по недоразумению.
Отчего бы не вообразить искусственный мир в виде гигантского кольца вокруг светила? Его соорудила неведомая раса в древние времена, заселив представителями разных народов. Земной корабль терпит крушение в этом огромном мире, его экипаж вынужден скитаться в поисках помощи.
Предположим, есть у нас крутой боец-полковник лет сорока; предположим, есть мерзавец-бизнесмен – организует в сибирской тайге охоту на людей для западных миллионеров; а теперь представим, что полковник отдыхал в лесах с молодой женой и попался бизнесмену в лапы…