Услышав это, Старик засмеялся невольно. Тогда Дворянинов решил, что не грех посмеяться и ему. Воздерживаясь больше часа, он устал быть серьезным, потому хохотал на сей раз мощнее, продолжительней своей нормы. Глядя на него, развеселился в конце концов и сам Галай. Он закричал через смех:
— А какую рационализацию предложил салага, знаете? Предложил крепежные цепи заменить буферными пружинами. Ха-ха-ха!
— Врешь! Пружинами? Го-го-го!
— Буферными! Без булды! Хе-хе!..
— Гы-ы-ы!..
Отгрохав так с полминуты, они смутились, умолкли пристыженно, ибо не время было свою беспечность выставлять. После разрядки с новой силой хлестнула тревога за парня, который странствовал сейчас по волнам один-одинешенек, ежесекундно рискуя молодежной головой. Каким бы он ни был, этот Алеша Губарев, но в любом случае душа болела, все мысли к нему устремлялись и угнетала, терзала невозможность лично ему помочь. А кроме того, после всяческих разговоров и суждений о мальчишке произошло еще что-то в умах ветеранов гидромеханизации. Что именно? Сразу не скажешь. Только почувствовали они какую-то беспричинную вроде бы тоску, болезненный укол своим житейским устоям, вспоминание чего-то важного, утраченного с годами.
— Да, — сказал Старик, глядя в оконную темноту, — мы вот смеемся под крышей… А уже пять минут третьего…
Дворянинов после долгой паузы добавил:
— Ему всего-то восемнадцать лет.
Вереница понтонов шла теперь как бы со свернутой на бок шеей, с переломанным позвоночником: калека, а не стройный рефулер. Головной, призатопленный плот стоял поперек волны, и потому качка здесь была глубже, буруны внахлест гуляли по трапам. Свесившись в люк, Алеша искал там что-то на ощупь, а волны хватали его за колени, доставали склоненную спину, домачивали последние полусухие клочки одежды, вгоняя тело в знобкую дрожь. Открытый поплавок набирал воды все больше, рискованнее, его следовало немедленно закупорить, но выручательный предмет никак не попадался в руку, да и был ли он вообще?.. Может, забрали механики? Может, переложили в другое место? Может, утопили давным-давно, как когда-то сам Алеша утопил злополучный «карандаш»?..
Но нет. К счастью, нет! Словно удачливый кладоискатель возопил Алексей и вытащил заветную находку из недр понтона. Это был коротенький ломик — всего лишь. И между тем это была победа, возможность победы, инструмент победы, в которой упорный электрик не сомневался сейчас.
— Съел! — крикнул он шторму, обретая новые силы для поединка. — Выкусил, хулиган? Вот я с тобой разделаюсь! Ты у меня работать будешь как миленький. Под мою дудку запляшешь!
Временный испуг и всякая мистика потеряли власть над Алешей, пропали бесследно. Задраив крышку люка, он снова двинулся на противоположный край своих зыбких владений, но уже с орудием успеха в руках. Минуя середину, заметил по изломам шаровых переходов, по ударам волны то слева, то справа, что плавучая цепочка не только согнута дугою, но и смята, искорежена вся на манер синусоиды — сплошные зигзаги вместо необходимой прямой. Если этому столпотворению понтонов дать волю, не помешать еще какое-то время, они сбились бы в кучу, в обреченное стадо, таранили бы друг друга острыми углами, нанося пробоины, разрывая связи меж собой. Но ведь если бы да кабы… И не зря же, в конце концов, околачивался тут человек — соперник и покоритель природы, как известно. А у данного покорителя хватало выдержки и ума, чтобы все бестолково атакующие стихии себе на пользу обратить.
Разумеется, пришлось потрудиться до согрева, даже до пота на лбу. И все потому, что трапы настила крепились к понтону весьма нерационально, по мнению Алексея: невозможно снять целиком. Отдельные доски, которые легко поддались бы усилиям ломика, не соответствовали его планам, не устраивали по причине узости. А чтобы получить в руки широко сколоченный щит, требовалось перерубить три поперечные лаги — пятидесятка, толстый брус. Вот он и рубил — принужденный фокусник. Рубил древесину ломом. Больше нечем, а голь на выдумки хитра…
Упорство и трудовое рвение парня были просто поразительны. Ну согласитесь: ведь лом — не топор. Да еще в потемках, с фонариком не управиться. Да еще при сильной качке, дай бог на ногах устоять. К тому же дождь, ветер, все мокро и скользко. И брус, между прочим, березовый. И лежал-то он неудобно, к стальным поперечникам впритык, а по ширине торчком. Не всякий раз попадал Алеша, сам во все стороны дергающийся, по деревянной цели. Пробовал долбить стоя, пробовал на коленях сверху и сбоку, даже сидя пытался орудовать ломом, но в таком положении не хватало размаха и удар получался слабым, и руки отваливались минуту спустя. И вообще, какая уж там производительность с поддельным инструментом, какая к черту рубка!.. Крохотная щепа, вмятины, пережевывание древесных пластов поодиночке — вот результат многотрудных усилий. Алеша скрипел зубами, потел, ярился, однако при этом не унывал.
— До-бьем! До-бьем! — приговаривал он в ритме работы. Передыхая секундами, думал творчески: «Нет, их надо секциями сбивать, трапы. Секции вставлять в уголки поперечин, как в паз, чтобы легко вынимались. Все правильно. Неплохая идея! Предложу багеру, если только… если, конечно, останусь у них…»
Каждая лага отняла у Алеши минут по десять, прежде чем треснуть в нужном месте. А всего, чтобы отделить щит от понтона, он потратил больше получаса и сильно тревожился: не поздно ли будет намеченное продолжать? Вдруг скомканную ленту рефулера уже порвало на том конце? Вдруг что-то еще? Вдруг все напрасно? Тем не менее настырный труженик не прекращал своей безгарантийной деятельности. Быстренько отмотал, отломил два куска проволоки и прицепил их к ручкам распаечного ящика длинными хвостами. Потом подвинул и развернул как надо часть трапа, которую ломиком откромсал. И тогда наступил самый ответственный момент.
— Ну, — сказал Алеша, подыскивая ногами опору понадежней. — Ну, товарищ Губарев, не подкачай!
Встав лицом к ветру, он приподнял щит за край, натужась, вздыбил его вертикально на ребро и прислонил к ящику таким образом, что вся плоскость сбитых досок превратилась в подобие паруса на понтоне.
Парус! Деревянный парус! Впервые в практике цивилизованного человечества!..
Алеше хотелось кричать это и еще что-нибудь громко кричать, да где там… В ту же секунду на воздвигнутый заслон обрушилась буйная ватага ветряных шквалов. Они подмяли, опрокинули щит, а заодно с ним, конечно, и новатора. Он упал навзничь, больно стукнулся об трубу и — счастье его! — что не скатился, придавленный своим изобретением, с понтона в воду.
— Вот номер, — кряхтя и постанывая, буркнул Алексей. — Вот не ожидал. Салага! Надо было предвидеть.
Наученный этаким нокдауном, вооружился он против шторма пущей осмотрительностью и все тем же ломиком вдобавок. С их помощью снова поставил деревянный парус торчком и тотчас подпер его весьма удачно и ловко. Затем, придерживая сотрясающуюся плоскость, взял заготовленные проволочные концы и как бы опоясал ими доски щита, прикрутил к распаечному ящику. Теперь все! Парус стоял, стоял почти несокрушимо. Шальные ветры ударились в него, но только расшибли одураченные лбы. Корму стало заносить влево все быстрей, быстрей, потом повлекло вперед по волне, в обгон искривленной середины рефулера.
— Ура! — ликовал победитель. — Наша взяла! Свистать всех наверх! Да здравствует капитан Губарев!
Маневр капитана Губарева и в самом деле оказался великолепным. Правда, риска в нем было не меньше, чем выгоды, и хорошо, что неопытный мореход этого не подозревал. Он не мог видеть в темноте, какую опасную, ежесекундно грозящую катастрофой загогулину представляла из себя плавучая гирлянда в момент разворота. Он не слышал, как сдавали крепежные цепи, вылетали срезанные болты. Словом, вероятность благополучного исхода имела столько же шансов, сколько и противоположная. Однако закон неприятных совпадений упустил на сей раз миг своего действия, а может, просто мальчишку пожалел.
Он поработал еще немного, по-разному переставляя парусящую заслонку, ибо корма в движении периодически меняла угол наклона к ветру и, соответственно, свой курс. Он работал безошибочно, хватко, проворно, и вот — замыкающий понтон стал флагманом каравана, а передний, то есть бывший передним, очутился в конце флотилии, которая дрейфовала теперь точно по линейке, штука за штукой, труба за трубой.
— Амба, — сказал Алеша, — сеанс окончен. Парус больше не нужен, корма тяжелей.
Отвязав щит, уложил его на место, прихватил все той же проволокой, чтобы не смыла волна. Выручательный ломик засунул в щелку под распаечной коробкой и тогда умастился на ней сам. И подумал неожиданно, с каким-то удовольствием даже: «Вот Старик зашумел бы, что опять радикулит на железке выращиваю…» И подумал еще: «Ну а дальше чем заниматься?» В то же время почувствовал всем натруженным телом страшную усталость, сырость до костей, противный озноб, хотя было как будто и жарко. Он вытащил влажный платок, собрал им капли дождя и пота с лица, шеи, со слипшихся волос. Затем отжал платок и снова утерся. После того извлек фонарик из кармана, посветил вокруг без надобности и цели. В пятнышке видимости возник прирученный понтон, который плыл теперь задом наперед, промчалась пенная орда попутных волн под предводительством неугомонного ветра. Труба, кабель, собственные сапоги — больше разглядывать было нечего.
Отвязав щит, уложил его на место, прихватил все той же проволокой, чтобы не смыла волна. Выручательный ломик засунул в щелку под распаечной коробкой и тогда умастился на ней сам. И подумал неожиданно, с каким-то удовольствием даже: «Вот Старик зашумел бы, что опять радикулит на железке выращиваю…» И подумал еще: «Ну а дальше чем заниматься?» В то же время почувствовал всем натруженным телом страшную усталость, сырость до костей, противный озноб, хотя было как будто и жарко. Он вытащил влажный платок, собрал им капли дождя и пота с лица, шеи, со слипшихся волос. Затем отжал платок и снова утерся. После того извлек фонарик из кармана, посветил вокруг без надобности и цели. В пятнышке видимости возник прирученный понтон, который плыл теперь задом наперед, промчалась пенная орда попутных волн под предводительством неугомонного ветра. Труба, кабель, собственные сапоги — больше разглядывать было нечего.
Он погасил фонарь.
Он тяжело, по-стариковски вздохнул.
Он безнадежно сказал:
— Хоть бы дождик перестал, что ли…
Только в полтретьего подошел к земснаряду буксир, вызванный с «тысячника» — гиганта здешней гидромеханизации. Застопорив машину в нескольких метрах от «семерки», капитан Петя Серегин объявился на палубе своего корабля, как артист на сцене: кругом тьма, он в прожекторном луче. Нужно было переговорить, уточнить направление поиска, и Петя открыл рот, начиная, да не успел. Шустрый Галай, опередив, заорал по-свойски:
— Ты, моллюск членистоногий, блоха водяная, медуза тебя родила! Чего торчишь, варежку разинул? Зачем ты нам, такой удивленный! В залив беги, в море беги скорей, неужели не ясно?
— Откуда же ясно? — растопырился ошарашенный капитан. — Говори толком, в какую хоть сторону?
— Да по волне, по ветру! — крикнули хором с земснаряда. — Беги! Жми! Не стой же ты! Ведь там человек пропадает! Ну!
Петя Серегин подумал, что ругают его зря и неправильно, так как для курса по ветру требовалось прежде всего исходную точку найти. Еще он подумал, что в другой раз не спустит толстопузому механику, который ни черта не смыслит в навигации, а туда же — горло дерет! Однако, соображая так, сознательный капитан не стал тратить время на личные прихоти. Человек пропадает. Человек пропадает!
РБТ полным ходом рванулся в штормовой мрак…
А минут через десять подвалили к «семерке» два БМК сразу. На одном — злоумышленно проспавший в курилке Василий, на другом — безвинно привлеченный из дому не в свою смену моторист Чудаков. Само собой, первый рулевой сгорал со стыда, второй же, напротив, поносил на чем свет неурочных аварийщиков с Лаптевым во главе. Впрочем, какие там шли дебаты с командой земснаряда, это не важно. Главное, оба катера быстренько развернулись и «побежали» в указанную даль со всей доступной им прытью.
Да, но тут необходимо учесть, что катерок под названием БМК — не ахти какая посудина. Сто пятьдесят сил, навес полукаюты, три шага за спиной рулевого — вот и все технические возможности. Для работы на мелководье да в штиль этакий судостроительный лилипут, в общем, годится, даже хорош. Ну а по бурной глыби на нем куда? Не очень-то разбежишься. Целый час карабкались БМК в горы едва настигаемых волн. Целый час кувыркались с обрывов в клокочущей пене и брызгах выше крыши. Сплошь да рядом дерзкие мини-корабли захлестывало почти с головой или валило набок, чуть-чуть не переворачивая вверх тормашками. Разумеется, скорость при этом была невелика. Тем не менее оставленные за кормой безрезультатные километры достигли того числа, которое озадачило обоих катеристов.
Сначала они теряли уверенность, но все-таки шли вперед. Потом потеряли надежду и шли вперед «на авось», для очистки совести. Наконец, истощилась и эта инерция, после чего суденышки сблизились, сбавили ход, заплясали на волне по-соседству.
— Дальше снести не могло, — пересиливая голосом ветер, катерист Вася решил.
И Чудаков согласился:
— Проскочили впотьмах. Не моторный же он в самом деле.
— Поворачивать надо!
— Нет, лучше на косу держать.
— Не выйдет на косу! Волна по борту. У меня уж и так сухой нитки нет. И вообще, опрокинет!
В конце концов постановили промазавшие капитаны, что возвращаться им никак нельзя, что надо попробовать — если не бортом к волне, то скулой, — а все же попробовать прочесать в обратном порядке сектор залива с километр шириною. Так и сделали: принялись бороздить намеченную акваторию параллельными курсами, челночным способом, туда-сюда. По замыслу, обрывок рефулера не мог ускользнуть из такой профильной сети. Однако закон неприятных совпадений и тут злую шутку сыграл, опять обманул продрогших моряков — еще один час угробили они впустую. Очевидно, не хватило куцего света фар, чтобы издали понтоны в ночи углядеть. Вероятно, пересекли катера трассу дрейфа сперва перед ними, а затем позади, не учтя их собственного хода по ветру. Короче говоря, время шло, время близилось к пяти, а бедняга парень все где-то страдал, все не обнаруживался, будто проглоченный черной неизвестностью.
— «Семерка», «семерка»! Нашли? Прием.
— Лаптев, Лаптев, ну что там у вас? Отвечай же, Лаптев!..
Эти радиовозгласы беспрерывно будоражили эфир, неслись со всех концов растревоженного участка. Багермейстеры других земснарядов полночи не выключали связь. Ни один гидромеханизатор не вздремнул, хотя штормовой простой позволял спокойно завалиться на бок вплоть до рассвета. Люди ждали. Люди интересовались, кто он — спасаемый герой, кто он — не дай бог! — возможный утопленник? И Лаптев не один раз отвечал:
— Да с курсов!.. Мальчишка совсем. Отличный парень, работяга!
— Как получилось-то? — спрашивали еще. — Прием.
— Отстаньте! Дайте слушать диспетчера, — сердился багер.
Его понимали. Какое-то время сдерживались молчком. Судили, рядили на своих земснарядах о вероятном исходе и предварительных причинах несчастья. Сходились на мнении, что будь это крепкий, испытанный мужик — тогда ничего, беспокойства меньше. А коль он салага, и волна, поди, метра полтора-два, и столько часов утекло, тут уж трудно сказать, выдюжит ли…
— «Семерка», «семерка», — снова теряли терпение чужие, но не чуждые беде багермейстеры. — Лаптев, ну как?
— Что — как, что — как? — вмешивалась Райка. — Спасатели ищут, наши ищут, говорила уже. Может, ведут уже. Связи-то с ними нет. Положь трубку, «двадцать первый»! Тихо все, не засоряйте эфир! Тихо, Батуев с портом разговаривать будет!
Никто не знает и не узнает никогда, насколько полезна или необходима была работа, которую проделал Алеша Губарев на обрывке рефулера. Да оно и не важно… Ведь сам-то он ничуть не сомневался в значительности своего труда — вот главное. И это главное не давало покоя, не разрешало отдохнуть, подумать о себе. Посидев на контактном ящике не более минуты, Алеша снова поднялся.
— Теперь понтоны врастяжку пойдут, — верно угадал он. — Теперь надо цепи подтянуть, болты заложить… Посмотрим, что у нас в резерве для этого?
Оглядев с фонариком свободную полусферу концевой трубы, Алеша нашел там пять резервных болтов — они раскачивались без надобности на месте бывшей стыковки. Первые три болта с оставленными на них гайками снялись довольно легко, если не считать ссадин на руках и новых пощечин от моря. Ведь для возни на полусфере, торчащей за пределами понтона, пришлось повиснуть над водой, тянуться к самой воде, которая, конечно, не упускала случая продемонстрировать свое буйство. Когда Алеша принялся высвобождать нижние болты, его не раз окатило с головой. То есть он сам как бы макал свою голову в залив, свешиваясь с трубы, а волна лишь накрывала ее по законам шторма. Алеша фыркал, отплевывался, едва переводил дух, но в то же время все тыкал и тыкал гаечным ключиком на ощупь, старясь разогнуть гвозди, всунутые шплинтами.
— Какой дурак… фух!.. их туда вогнал? — изнемогал, гневался он. — Как их вытащить… тьфу!.. да еще без инструмента?
Однако вытащил и эту нерациональную самоделку, и стержни, и поочередно болты целиком. Когда, попятившись, отполз от края на трап, то не сразу на ноги встал — сидел и боялся своей слабости. Дрожали руки, все тело дрожало, — и не от холода одного — от перенапряжения, страха, усталости к зверскому холоду в придачу.
— Сколько же теперь часов? — спросил Алеша безответную тьму. Подумал, прикинул, решил самостоятельно. — Пожалуй, около трех… Наверно, ищут меня… Конечно, ищут!.. Ну а толку-то?!..
Да, пока найдут, пока отбуксируют на место рефулерный хвост, еще немало времени пробежит, а шторм, разумеется, свое воинственное дело не бросит. Проникаясь его грозным дыханием, внимательней вслушиваясь в посвист ветра и ритмы ухающей волны, не уловил бедняга никакого себе послабления. Вот только дождь вроде бы измельчал. Нет, точно, всего лишь моросит, кончается — израсходовались, значит, в работе небескрайние тучи!