В трубке наступило молчание. Старуха оборвала разговор. Отличаясь необыкновенно строптивым характером, она не терпела противоречий, и если собеседник не соглашался немедленно с ее мнением или отказывался поступать согласно ее советам, Марья Семеновна считала себя оскорбленной и дулась потом еще долго, с присущим ей упорством.
Спрятав телефон, Александра потерла занывший висок и, взглянув на мужчину, безмолвно сидящего напротив, вздрогнула, вспомнив о его присутствии. Вымученно улыбнувшись, она произнесла:
– Голова кругом!
– Понятно, – потупился тот. – У меня тоже. Я задерживать вас не хочу… Пугать тоже. Хотел только сказать, что ошибся… Зря на вас подумал. Я же понимаю, что могли быть неприятности в полиции.
– Неприятности позади, благодаря вам же. Но вы правда видели рядом с Мариной мужчину? – Усилием воли Александра отвлеклась от новостей, только что сообщенных Марьей Семеновной. – Видели его со спины? Вас красная куртка ввела в заблуждение?
Казалось, ответ был очевиден, тем не менее собеседник молчал.
– Почему вы теперь так уверены, что это была не я? – теряя терпение, спросила женщина. – Что вас навело на такую мысль?
– Трудно объяснить… – Виктор виновато заморгал. – Ну, вот то, как он положил ей руку на плечо… Женщина так не сделает. С какой силой толкнул. Одной рукой! А та просто улетела вперед… Как побежал потом…
– А как он бежал? – затаив дыхание, спросила Александра.
– Женщины так не бегают. Женщина всегда бежит так, будто ей что-то мешает. Будто у нее ноги связаны. А мужчина – вразвалку…
– Вы очень наблюдательны! – признала художница. – Но боюсь, если бы вы все это рассказали следователю, ему бы ваших наблюдений было недостаточно, чтобы определить того человека именно как мужчину. В лицо ведь вы его не видели. Бежал как мужчина… Сильно толкнул бедную Марину… Этого мало. Это такой же слабый аргумент, как тот, что на нем, очевидно, были брюки.
– Темные брюки или джинсы, как на вас, – кивнул Виктор.
– Вот видите, – Александра пожала плечами, – как на мне. И куртка эта проклятущая… Если бы вы не отказались от показаний полностью, а только изменили их, мне, наверное, и впрямь пришлось бы нелегко… Так что я должна вас поблагодарить за участие, хотя, сами понимаете, ни в чем не виновата!
Виктор, словно завороженный, кивал в такт ее речи. Когда женщина замолчала, он встрепенулся:
– Да, но куртка… Я увидел вас там, на станции, и поехал за вами, хотел сказать… Куртка-то…
Паузы, обрывавшие его фразы в самых интригующих местах, недомолвки, вздохи давно уже тяготили Александру. Она поймала взгляд мужчины, тоскливо устремленный на пустую пивную кружку, и резче, чем хотела, заявила:
– Ну вот что, времени у меня в обрез, так что давайте договоримся: вы говорите мне все, что хотели, то есть действительно все! А я еще угощу вас пивом, и на этом расстанемся! У меня назначена встреча.
Виктора передернуло. Он поднялся из-за стола, смущенно бормоча, что очень благодарен и ничего больше не хочет. Александра, уже сожалевшая о том, что так грубо предложила подачку, тоже вскочила:
– Не обижайтесь, мне правда пора ехать, а вы все ходите вокруг да около. То, что вы рассказали, очень важно, но скорее для следствия, не для меня. А так как вы отказались от своих показаний, то и искать никого не будут, ни мужчину, ни женщину. Вот это и скверно! Может, передумаете все-таки?
– Нет! – твердо ответил Виктор. – Больше я к следователю не пойду!
– Но убийца останется на свободе! Вас это не возмущает? – Александра видела, как мало впечатляют собеседника ее слова, но остановиться не могла. – Ведь только вы его и видели, от вас зависит, найдут ли его! А вы решили молчать!
– Решил и буду! – упрямо повторил мужчина. – И вам бы ничего не сказал, только…
– Что?! – Выведенная из себя, художница так повысила голос, что на них оглянулись обедающие за соседними столиками.
Заметно побледнев, Виктор сдавленно проговорил:
– Только вам следует кое-что знать, я думаю… Куртка… Она была ваша, та же самая.
– Повторите? – не веря ушам, попросила женщина.
– Куртка на нем вчера утром была ваша. Хлястик этот оторванный… Я еще в первый раз его заметил, он будто хвостик болтался, а на конце пряжка блестела в свете фонаря.
Александра машинально завела руку за спину, нащупывая хлястик на куртке, хотя и без того знала, что он уже месяц как оторван. Пришить его никак не доходили руки, и женщина попросту о нем забыла.
– Как это может быть… – упавшим голосом произнесла она. – Вы ошибаетесь.
Но вместе с тем Александра не сомневалась: Виктор говорит правду, или, во всяком случае, думает, что это правда. Он смотрел на нее с надеждой, словно пытаясь понять, поверила ли она его словам. Выражение его глаз, выжидательное, тревожное, свидетельствовало об этом красноречивее любых объяснений.
– Да разве это возможно? – спросила художница вновь, не услышав ответа. – Как такое могло произойти?
– А об этом вам лучше знать, вещь-то ваша! – Виктор застегивал кнопки на куртке, наискось, наугад. – Когда я понял, что это была не та женщина, которая с погибшей в поселок приехала, а одежда-то на этом ряженом мужике ее… Ну, я понял, что мне близко к этому делу прикасаться нельзя и от всех своих слов отказался. Уехал бы и из поселка, если бы мог, хоть на время, только некуда. А тут еще вас увидел на станции, по куртке и узнал. Решил догнать, все рассказать.
– Это совершенно бессмысленно… – с запинкой ответила женщина.
– Почему? – тревожно спросил Виктор. – А мне все ясно! Тому, кто надел вашу куртку, хочется, чтобы все подумали на вас как на убийцу! Но теперь-то ничего не выйдет, раз я отказался!
К столу подошла девушка в красном форменном фартуке и принялась убирать посуду. Александра взглянула на часы. «Половина третьего! Родители меня, наверное, уже и не ждут! Даже не звонят, значит, не верят, что я сдержу слово и вернусь засветло!»
– Ну вот что, – внезапно севшим голосом проговорила она. – Мне действительно пора бежать. Идемте на улицу, договорим по дороге. Мне в метро, а вам?
Мужчина неопределенно мотнул головой, что могло означать и «да», и «нет». Они вышли и направились в сторону подземного перехода. Александра то убыстряла шаг, почти бежала, то останавливалась. Виктор покорно следовал за нею, словно прикованный невидимой цепью.
Услышанное поразило художницу. Она поверила этому человеку, несмотря на то что видела его впервые, да и все, что знала о нем, никакого доверия вызвать не могло. У нее и в мыслях не было, что он сплел историю ради того, чтобы заполучить завтрак и кружку пива. «Он ведь забрал показания рано утром, еще со мной не увидевшись и ничего от меня не поимев… Забрал из страха ввязаться в историю с тем неизвестным мужчиной, который, быть может, живет с ним по соседству… И пусть обо мне он думал в последнюю очередь, все равно, догнал же, поговорил… Нет, он не врет! Но куртка… Как это могло случиться?»
Уже на ступенях, ведущих в подземный переход, к станции метро, она остановилась. Следовавший за ней мужчина тут же остановился тоже, словно был ее тенью.
– Вы не могли ошибиться? – отрывисто спросила она.
И хотя он промолчал, ответ Александра прочла в его взгляде и больше не переспрашивала. Задумавшись на минуту, она нерешительно произнесла:
– Я, наверное, приеду к вам в поселок на днях… Это все нельзя так оставить. Где вы живете? Мы сможем увидеться? Вы знакомы с Еленой? С Птенцовым?
Виктор неопределенно пожал плечами. Он словно лишился дара речи, разом утратив свою разговорчивость. В его взгляде вновь появился страх, так поразивший ее при встрече.
– Вы сами понимаете, мне нужно выяснить, кто это мог быть… Как он проник в дом, взял мою одежду… Я ночью выходила из дома, а когда вернулась оставила куртку рядом с кроватью, хорошо помню! И утром она была на месте. Значит, этот человек пробрался в комнату, где я спала. Убийца, понимаете?! Смотрел, как я сплю… И никто из хозяев его не видел!
Александру душил страх, она едва говорила, слова срывались с ее губ беспорядочно, почти наобум. Художница уверяла, что попытается выяснить правду, но на самом деле ей вовсе не хотелось возвращаться в поселок. Она смертельно боялась этого.
Виктор стоял потупившись и рассматривал снежную слякоть на ступенях. Толпа рекой текла вокруг них, низвергаясь в подземное русло водопадом, но они не замечали ее кипения.
– Не стоит приезжать, – внезапно буркнул Виктор, глядя куда-то в сторону.
– И выяснять не стоит?
– Именно, – все так же напряженно и натянуто подтвердил мужчина. – Не надо. Вас ведь теперь полиция не тронет… Зачем вам эта история?
С захолонувшим сердцем художница воскликнула:
– Вы что-то еще знаете! Знаете! Кто вас ко мне подослал?!
Не ответив, Виктор развернулся и спустя несколько мгновений пропал в толпе. Александра искала его взглядом, но он растворился в массе спешащих людей.
Не ответив, Виктор развернулся и спустя несколько мгновений пропал в толпе. Александра искала его взглядом, но он растворился в массе спешащих людей.
Ее никто не упрекнул за то, что она вернулась поздно. Напротив, родители обрадовались, и Александра поняла, как мало надежд они питали на то, что она сдержит слово и проведет остаток дня с ними. Мучаясь угрызениями совести, она соглашалась на все их предложения.
– Мать хотела пойти в кино, – говорил отец, – но теперь хороших фильмов мало показывают. Ничего не выбрали.
– Можно было бы погулять в парке, – предлагала мать, – но погода не очень. Холодно, и ветер. А ты чего бы хотела?
– Я как вы, – покорно отвечала на все Александра, чем вызвала, в конце концов, недоумение родителей.
– Да что с тобой случилось?! – воскликнула мать. – То из-за чепухи готова с нами поссориться, то со всем подряд соглашаешься! Ты не заболела?
– Правда, вид у тебя вялый, – подхватил отец. – Может, лучше дома отлежишься?
Но художница сама настояла на совместном выходе «в свет». Такая возможность не представлялась очень давно, да и впредь будет выпадать не часто, думала Александра. «Если я сейчас все отменю, потом горько пожалею!»
Они остановились на компромиссном варианте и отправились гулять в новый торгово-выставочный центр неподалеку от дома. Мать хотела взглянуть на сувениры, до которых была большая охотница. Отец отнесся к идее равнодушно. Александра вполне убедительно изображала заинтересованность, хотя никакого интереса эта прогулка в ней не будила. Художница никогда не бывала в местах, где торговали новодельным ширпотребом, выдаваемым иногда за «искусство». Все ее маршруты были давным-давно определены и расписаны.
«Антикварный магазин, лавка художника, аукцион, аэропорт, выставка, музей, частный салон… Вот и все, уже много-много лет!» Она бродила вместе с родителями по теплым, светлым, блистающим стеклом и неоном галереям центра. Поднималась в лифте, похожем на хрустальный гроб, в котором спала Белоснежка. Останавливалась у мраморного фонтана (из поддельного мрамора, как сразу определила Александра), в котором плавали золотые рыбки. Этот мир, начищенный, сверкающий, подчеркнуто сытый и благополучный, так отличался от ее собственного мира, где не было места лоску и глянцу, что казался Александре сном. Здесь все было чужим и странным и казалось ей ненужным. Магазины, набитые вещами, ни одной из которых ей не хотелось иметь, тянулись бесконечными рядами, сплетались кольцами, уходя все глубже под землю, словно змеиная нора… На самом нижнем уровне художница вдруг ощутила приступ удушья – сказалась накопившаяся усталость и нервные потрясения последних дней. Отец заметил ее бледность и встревожился:
– Тебе дурно? Идем наверх!
– Сейчас пройдет. – Александра провела рукой по увлажнившемуся лбу, пытаясь усилием воли отогнать дурноту.
– Ты точно больна! – воскликнула мать. – Взгляни на меня! – И, когда дочь последовала ее просьбе, с неожиданным удовлетворением констатировала: – Так я и знала, ты заболела! Потому что шатаешься Бог знает где, спишь в холодных сырых углах… До чахотки недолго! Немедленно возвращаемся!
– Не стоит из-за пустяка. – Александра часто сглатывала и глубоко дышала, стараясь справиться с тошной слабостью, пронзавшей все ее тело. – Ты же искала тут какой-то магазин…
– Аптеку. Мне подруга советовала зайти тут в новую гомеопатическую аптеку. – Мать с тревогой рассматривала лицо дочери. – Но ты же вся зеленая! Идем домой!
Александра с трудом уговорила родителей не прерывать прогулки из-за нее. Они наметили встретиться через пятнадцать минут в кафе на одном из верхних этажей. Художница поднялась на лифте, торопливо покинула здание торгового центра и, оказавшись на улице, жадно схватила пересохшими губами морозный воздух, который показался ей колючим. На глазах выступили слезы. Она прикрыла веки и стояла неподвижно, дыша размеренно, спокойно, как будто ее и впрямь ничто на свете не тревожило.
«Я не больна, но заболеть недолго, – говорила себе Александра. – Невозможная ситуация! Нервы на пределе, а я даже не могу ни с кем толком поговорить о том, что происходит! Боялась, что мне припишут убийство адвоката, – и вот, тело найдено, и каким образом! Кто-то перенес его из мастерской на улицу, спрятал в машине, создал видимость ограбления или в самом деле ограбил… Если верить Марье Семеновне, мое имя даже не упоминалось в связи с этим происшествием. И наш дом как будто ни при чем. Никто из соседей ничего не видел. Будут искать неизвестного преступника, совершившего нападение на улице… То есть искать того, кого на самом деле не существует. О Рите никто не знает, ее не видела даже Марья Семеновна. Меня старуха не выдаст, ей самой не нужен лишний шум и внимание властей к нашему злосчастному дому…»
«А Марина… Складывалось так, что вроде бы мне предстоит отвечать за то, чего я и в страшном сне не делала, и свидетель был, и улики против меня… И вдруг Виктор твердо решает, что видел мужчину, и забирает показания вовсе. В крови у бедной Марины находят алкоголь, которого она, при мне во всяком случае, не употребляла! Елена и Птенцов дают показания, что видели меня утром спящей, после того как Марина ушла на станцию. И вот я чиста, ко мне никаких вопросов. То, чего я так боялась оба раза, не случилось. И все же… Невыносимая тяжесть на сердце! Почему? Неужели я действительно хотела, чтобы меня трепали и терзали из-за этих двух смертей?»
Александра была почти готова утвердительно ответить на этот вопрос. Ее тревожило и мучило именно то, что никто ничего не хотел знать, ни о чем не спрашивал, а значит, она была обречена оставаться наедине со страхами и сомнениями, не в силах их победить и разрешить.
Отдышавшись и замерзнув, художница вернулась в здание. Сидя с родителями в кафе, помешивая ложечкой вспененные сливки в чашке с кофе, Александра рассеянно отвечала на вопросы о своем самочувствии, невпопад улыбалась и делала бесплодные попытки прислушаться к разговору отца и матери. Она никак не могла уловить смысла их беседы, настолько ее занимали собственные мысли. Любая мелочь, звуки музыки, произнесенное слово – все переносило в недавние события. Даже обстановка кафе, ничуть не похожего на привокзальную пиццерию, где она угощала Виктора, напоминала художнице недавний разговор.
Ее состояние было так заметно, что родители заторопились домой, не слушая уговоров Александры задержаться. Остаток вечера был скомкан. Едва оказавшись дома, родители уселись перед телевизором.
Она присела с ними, твердо решив до конца выдержать роль покорной дочери. Но ток-шоу, которое отец с матерью смотрели каждый вечер по будням, казалось ей зубодробительно пошлым. Нелепо одетый, нахрапистый ведущий раздражал, гости в студии изумляли способностью произносить одни банальности. Во всяком случае, она видела и слышала лишь пошлое, банальное, вульгарное, а если на экране происходило нечто иное, не замечала этого.
Наконец, не выдержав, Александра встала:
– Отвыкла я от телевизора. Пойду к себе.
– Ты и от нас отвыкла, – вздохнула мать. – Иди, отдыхай. Все-таки лучше, чем сидеть, будто гвоздь проглотила!
Войдя в свою комнату и прикрыв дверь, Александра не знала, чем заняться. Присаживалась на край тахты, вскакивала, подходила к стеллажу, наугад брала книгу, открывала и захлопывала, не вчитавшись, не различив ни строчки. Ее мысли были далеко, сердце тревожно билось. Она бросила взгляд на часы. «Нет и девяти. Еще не так поздно. Я могла бы съездить на Китай-город, поговорить с Марьей Семеновной, заглянуть к себе. И забрать в мастерской кое-какие книги. Потом, там осталась недописанная статья… В конце концов, если угроза миновала, у полиции нет ко мне вопросов, я могла бы и ночевать там остаться!»
Ее леденило воспоминание о том, что она отдала Рите ключ от своей мастерской, так же как ключ от мастерской, где убили адвоката. Эти ключи исчезли вместе с подругой. У Александры оставался дубликат, отданный ей Марьей Семеновной, она могла попасть в свою мастерскую в любой момент, но безопасно ли было там оставаться после всего, что случилось?
И все же ее тянуло в полуразрушенный дом, брошенный почти всеми обитателями, – с щелистыми, а кое-где и провалившимися полами; с окнами, стекла в которых частично были заменены фанерой; с прогнившей электропроводкой; с жестокими сквозняками в любое время года; с мраморной лестницей, ступени которой были так истерты за полтора века их существования, что сделались волнистыми.
Ее манило вернуться в мастерскую, включить лампу над рабочим столом, услышать среди ветреной зимней ночи грохот отставшего листа жести на крыше, над самой головой. Александра смертельно тосковала по этой неустроенной жизни, лишенной даже намека на комфорт. Там она могла свободно думать, работать, осознавать себя свободной, а возможно, и быть таковой. Здесь, в теплом плену стен, среди которых прошло ее детство, она чувствовала себя цыпленком-переростком, пытающимся втиснуться в скорлупу, из которой он безнадежно вырос.