Зайдя на кухню, художница вскипятила чайник, стоя, наскоро выпила чашку чая. Затем оделась и заглянула в комнату к родителям, по-прежнему сидевшим перед телевизором:
– Я быстренько съезжу к себе, кое-что заберу. Вернусь поздно… Не ждите, ложитесь.
– Так и знала. – Мать едва повернула к ней голову. Она явно была рассержена. – Дома не сидится, тянет обратно на свою помойку. Никогда не прощу этого твоему Ивану, ни за что! Хотя и нельзя про покойников плохо, а все равно скажу, что он…
– Перестань! – Муж положил ей руку на плечо, и женщина мгновенно замолчала. В прежние времена такой простой жест ее не остановил бы. Сейчас она помнила о болезни супруга и сдерживалась, пытаясь вести себя уступчиво.
Отец встал и подошел к Александре. В сумраке комнаты, где горела лишь слабая лампа в углу и светился экран телевизора, его лицо выглядело иззелена-бледным. Ему нездоровилось, дочь боялась спросить, как он себя чувствует. Ей и так было ясно, что отцу нелегко сохранять бодрый вид и спокойный тон, каким он осведомился, собирается ли она вообще вернуться?
– Конечно, вернусь, – ответила Александра, чувствуя крайнюю неловкость, словно лгала, хотя говорила искренне. – Обещаю, что не буду там ночевать.
– Ты все нам говоришь? – Взгляд отца был печальным и усталым. – Ничего не случилось?
– Ничего, – сдавленно ответила она, ощущая, как слезы подступают к горлу.
– Дай слово, что вернешься! Я не хочу, чтобы ты там ночевала. Мы с матерью не хотим.
Мать сидела в кресле, глядя в бормочущий телевизор, но ее напряженный вид свидетельствовал о том, что она ловит каждый звук. Александра собралась с духом и ответила уже тверже:
– Я вернусь. Можете не волноваться.
На Китай-городе она оказалась через час. Александра спешила, переходя с быстрого шага на бег, но в последний момент, оказавшись у распахнутых дверей подъезда, в которые бессчетное число раз входила за последние годы, остановилась. Ее сковал страх. Она подняла глаза, оглядывая окна. Свет горел только на третьем этаже, в мастерской скульптора, там, где ютилась его муза, последняя обитательница вымершего дома.
«Ну да, Марья Семеновна на посту, Стас удрал к приятелям, его не будет еще долго. Некому ее посылать с фальшивыми поручениями, чтобы освободить место для встреч с девицами. Старуха ждет беспутного питомца…»
Все остальные окна, включая ее собственные маленькие окошки в мансарде, тянувшиеся под скатом крыши, были темны. Александра вошла в подъезд и медленно, стараясь не шуметь, поднялась по лестнице. У двери, за которой коротала вечер Марья Семеновна, она задержалась лишь на миг. Прислушавшись, Александра не различила ни звука. Затем, миновав четвертый этаж, взобралась к своей двери по железной короткой лестнице. Свет уличного фонаря, едва пробиравшийся сквозь пыльные стекла окна на площадке пролетом ниже, почти не освещал дверь, обитую проржавевшими железными листами. Но Александре и не нужен был свет, чтобы привычно вложить ключ в замок, безошибочно угадав его расположение. Ключ с легким хрустом повернулся раз, другой. Толкнув дверь, женщина приотворила ее и замерла на пороге, прислушиваясь, вглядываясь в темноту, вдыхая знакомый запах.
Запах растворителей, красок, подгнившего дерева перегородок. Слабый, кисловатый плесневый дух, который источали некогда оштукатуренные, но давно облупившиеся стены, ставшие с годами похожими на губки и впитавшие в себя влагу долгих дождливых дней. Запах старых книг, в обилии хранившихся на полках, пыльных холстов, молотого кофе и табачного дыма… Эта знакомая, давно привычная смесь опьянила Александру, подействовав как успокоительное. Сердце забилось ровнее. Она переступила порог и, прикрыв за собой дверь, включила свет. Вспыхнула лампа, висевшая над рабочим столом.
Комната выглядела так же, как она ее оставила, в спешке убегая. Выдвинутый на середину комнаты стул, скомканная одежда на постели, недопитый стакан чая. Женщина прошлась по мансарде, дыша глубоко, всей грудью, с которой будто сняли стискивавшие ее оковы. Включила сперва один нагреватель, затем второй, убеждая себя, что не собирается прогревать мансарду, не собирается оставаться здесь надолго… Здешний воздух, отравленный разнообразными и не всегда приятными запахами, был ей родным, привычным, целительным, как лекарство. Александра горько улыбнулась, глядя на пустой мольберт. Уже очень давно он ожидал ее новой картины, а она ставила на него только полотна, взятые на реставрацию. Когда-то, отказавшись от мысли о себе как о художнике, она решила не питать честолюбивых надежд и заняться тем, что получалось у нее лучше и давало пропитание: реставрацией и перепродажей предметов старины. Но сейчас вид пустого мольберта внезапно ее уязвил.
Подойдя к одному из окошек, Александра с трудом открыла разбухшую раму и впустила с улицы морозный вечерний воздух. В переулке, где почти не осталось машин, заполонявших его днем, зажглись фонари, висевшие над мостовой на скрещенных проводах. Их оранжевый свет, в котором было нечто детское, праздничное, нечто от елочных игрушек и мандаринов, румянил свежевыпавший снег. В доме напротив загорались окна. Александра, часто стоявшая у окна, знала все мельчайшие подробности жизни, которую наблюдала вечерами в этих освещенных аквариумах, населенных безмолвными, словно рыбы, обитателями. В одной из квартир обитала пожилая семейная пара, проводившая вечера у телевизора. Издали они были очень похожи на ее собственных родителей. В другой – старуха с тремя кошками, которые вечно лежали на подоконниках, равнодушные, разжиревшие, неподвижные, как диванные подушки. Вот окно, сплошь увитое изнутри плющом, сквозь листья которого едва пробивался электрический свет. Из него никто никогда не выглядывал, словно это было окно зачарованного замка, в котором спит принцесса… Александра пыталась вообразить, какова из себя девушка (непременно девушка!), которая скрывается от внешнего мира за живой завесой из растений. Она, представлялось художнице, печальна, одинока и, наверное, не очень хороша собой. Не любит шума и света, боится незнакомых людей, пишет стихи. Хотя, с улыбкой возражала себе Александра, обитатель той комнаты мог выглядеть как угодно еще. А вот это, следующее по фасаду окно, на самом углу, перестало отворяться летом. Возможно, жилец уехал или умер. Марья Семеновна, ведущая неписаную хронику всего района, знавшая решительно все про живых и умерших, могла бы просветить художницу на этот счет, но Александра предпочитала воображать, а не знать наверняка. Пыльные стекла, за которыми виднелась выгоревшая полосатая занавеска по моде шестидесятых годов, смотрели тускло, как слепнущие старческие глаза, их больше не оживлял вспыхивавший по вечерам свет.
Александра с трудом оторвалась от окна, отошла вглубь комнаты и начала собирать бумаги и книги, за которыми, собственно, вернулась. Но женщина ловила себя на том, что нарочно медлит, раздумывая перед книжными полками, что выбрать. Выбирала она не между книгами…
«В самом деле, к чему дальше прятаться, если меня не ищут? – спрашивала она себя. – Родители не очень-то поверили, что я бросаю прежнее жилье, это были видно по их взглядам. Они не удивятся, если я скоро перееду обратно. Им и самим долго не выдержать со мной. Праздники еще проведу с ними, но потом вернусь сюда. Это и есть мой настоящий дом, уже тринадцать лет, и должно произойти нечто невероятное, чтобы я отсюда сбежала навсегда!»
Александра поставила обратно на полку отобранные было книги. Отряхнула руки от пыли. На душе сделалось легко. Сейчас она понимала, как тяготило ее это бегство, отказ от мастерской. «Никогда и нигде я с таким удобством не устроюсь, да и не по карману мне снять такую площадь. Здесь я осталась лишь благодаря тому, что на это место больше никто не позарился, дом дышит на ладан… Здесь почти невозможно жить, холод собачий, вода еле идет, в любой миг может вспыхнуть проводка, и вот тогда уж покажется жарко… Зато масса преимуществ – в центре, даром, никто не беспокоит… Но как тут сегодня холодно, какие страшные сквозняки!»
Александра ощутила сильную тягу ледяного воздуха, идущего от щелистых окон к двери. Обернувшись, художница обнаружила, что дверь приоткрыта. Она подошла, чтобы вновь закрыть ее, и вскрикнула, отшатнувшись.
На лестничной площадке, в полумраке, стояла Маргарита – неподвижная, как статуя, бледная, как привидение.
Глава 10
Даже вскрик Александры, отрывистый и резкий, не заставил Маргариту встрепенуться. Она по-прежнему безучастно смотрела прямо перед собой, словно не замечая старой подруги. Художница с сильно бьющимся сердцем воскликнула:
– Что же ты пугаешь так?! Зайди!
Маргарита повиновалась, молча, безропотно. Переступив порог, она проследила за тем, как Александра закрывает дверь, поворачивает в замке ключ. Художница, все еще сама не своя от потрясения, пояснила:
– Что же ты пугаешь так?! Зайди!
Маргарита повиновалась, молча, безропотно. Переступив порог, она проследила за тем, как Александра закрывает дверь, поворачивает в замке ключ. Художница, все еще сама не своя от потрясения, пояснила:
– Не хочу больше сюрпризов. Я боюсь, понимаешь?!
– Я тоже, – еле слышно ответила Маргарита.
– Куда ты пропала, черт тебя дери?! Я велела тебе идти сюда, охранять картины, пока я не вернусь, а ты сбежала, еще и ключ унесла!
– Вот он, – Маргарита разжала кулак и протянула художнице на ладони тускло блеснувший ключ. – Я даже не заходила сюда в тот день. Мне срочно… очень срочно нужно было уехать.
– Сядь! – приказала Александра. – Ключ положи на стол! Да, от нижней мастерской тоже!
Подруга послушно исполнила приказ, положив ключ на край стола. Запустила руку в карман пальто в поисках второго ключа, вынула ее пустой, поморщилась. Затем, потерянно оглядевшись, опустилась на подвернувшийся стул. Казалось, она настолько была выбита из колеи, что не задумывалась ни о цели, ни о смысле своих движений. У Маргариты был вид сомнамбулы или человека, находящегося под гипнотическим внушением. Выражение ее глаз пугало Александру. Эти орехово-карие глаза, в прежние времена всегда смеющиеся, теперь были пусты и невыразительны, словно оживлявшая их душа покинула свою обитель. Александра придвинула табурет и села напротив непрошеной гостьи.
– Послушай, – она старалась говорить спокойно, но твердо, чтобы не испугать женщину, которая (Александра видела это) и так была смертельно напугана. – Я знаю все, что произошло в тот день, когда ты отсюда сбежала. Да-да! Не смей врать про срочные дела! Я в курсе того, что на самом деле здесь случилось!
Маргарита с недоумением взглянула на подругу. В ее глазах наконец блеснул огонек.
– О чем ты?
Александра, вскочив, взяла со стола свою сумку, вытащила оттуда конверт, извлекла из него визитку покойного адвоката:
– Вот, полюбуйся! Знакомо тебе это имя?
Маргарита скользнула взглядом по визитке, которую художница поднесла к самому ее лицу, и поджала губы. На ее осунувшемся лице не отразилось ни смятения, ни удивления – ничего, что могло бы превозмочь отпечатанный на нем страх. Александра, помедлив, разочарованно опустила руку.
– И тебе нечего сказать?
– Если ты все знаешь, незачем и говорить, – ответила подруга.
– А говорить все же придется. – Александра поднесла к свету лампы визитную карточку и прочитала: – «Демин Андрей Викторович. Член московской коллегии адвокатов». Полагаешь, такого человека можно убить и забыть об этом?!
– Я не убивала его, – слегка дернувшись, ответила Маргарита. Ее голос звучал раздраженно, взгляд сделался вызывающим. Она ожила и подобралась, словно готовясь отразить все возможные обвинения. – Я даже не знала, что он к тебе приходил!
– А я и не говорила, что он ко мне приходил, – парировала Александра.
Подруга пожала плечами. Маргарита не выглядела смущенной, и голос ее звучал твердо, когда она ответила:
– Неважно. Вы каким-то образом встретились, он дал тебе визитку. Мне до этого дела нет.
– Я не собираюсь ловить тебя на слове, – примирительным тоном заговорила Александра, вновь усаживаясь и стараясь поймать взгляд своей гостьи. – И обвинять ни в чем не хочу. Но он искал тебя здесь, у меня, просил передать, что принес какую-то хорошую новость… Когда я в следующий раз увидела его, а это произошло спустя несколько часов, он был мертв. Находился внизу, в мастерской, ключ от которой был только у тебя. Что я должна думать?
Маргарита молчала. Казалось, она не слышит того, что говорит ей подруга. Когда Александра остановилась, чтобы оценить произведенное впечатление, женщина даже не шелохнулась, не подняла глаз. Художница, не выдержав, вспылила:
– Да что же это, ты меня идиоткой считаешь?! Думаешь, я не поняла, что вы в тот же день встретились?! Говори, когда он к тебе пришел?! – Она гневно указала на дощатый пол: – Не будешь ведь ты меня уверять, что он каким-то чудом материализовался там, внизу?! Когда я постучалась к тебе, попросить приглядеть за картинами, а ты открыла с мокрой головой, и бормотала что-то невнятное, и кинулась мне на шею на прощание – он был в это время у тебя?!
Что-то мелькнуло в глазах у сидевшей напротив женщины, мелькнуло и немедленно исчезло. Маргарита, сохраняя непроницаемое выражение лица, медленно, подчеркивая каждое слово краткой паузой, проговорила:
– Я… его… не видела.
– Что ж, разумно, – помолчав, ответила Александра. – Значит, предпочитаешь все отрицать. А чего ты боишься, скажи на милость? Что я донесу на тебя полиции?
– А что полиция? – встрепенулась Маргарита.
– А ничего, – в тон ей ответила художница. – Кто-то обо всем так хорошо позаботился, что у полиции нет никаких вопросов ни ко мне, ни тем более к тебе. Кто-то ночью вынес тело из дома, уложил его в машину адвоката и создал видимость ограбления. Или правда ограбил труп, не знаю. Во всяком случае, никто не заподозрил, что убийство было совершено в нашем доме. А если бы сюда и пришли, то ничего не нашли бы. В мастерской на втором этаже все было прибрано. И остатки нашего с тобой обеда, и посуда. Даже пепельницу вытряхнули и вымыли! Даже мусор забрали, весь: окурки, пустую бутылку, скомканную сигаретную пачку! Даже постельное белье исчезло, то самое, которое я дала тебе! Его-то ты зачем забрала?
Маргарита отрицательно покачала головой:
– Я ничего не брала… И ничего из того, о чем ты говоришь, не делала. Но я рада, что все обошлось и тебя никто ни в чем не обвиняет.
– А я-то как рада! – в сердцах съязвила Александра. – Слов не подберу, чтобы выразить свое счастье! Мне на голову сваливается старая подруга, рассказывает о своих несчастьях, о том, как ее разлучили с дочкой, просит приютить… Потом исчезает, забрав ключи от обеих мастерских и оставив после себя труп своего адвоката, а под занавес прячет концы в воду и все отрицает! Что мне остается?! Бурно радоваться, конечно!
– Погоди… – Рита взяла ее за руку. Ее пальцы показались Александре ледяными. – Ты… не спрашивай меня ни о чем. Я в ужасном положении. Если смогу, расскажу… Но пока не в состоянии говорить.
– Этого маловато для того, чтобы меня успокоить, знаешь ли! – отрезала Александра. – Когда ты впервые сюда явилась и просила ни о чем не спрашивать, это было другое дело. Но теперь доверять тебе я не могу.
Но хотя Александра была вне себя и полагала, что справедливо винит подругу во всех случившихся несчастьях, в ее сердце поневоле закрадывалась жалость. Маргарита выглядела как затравленное животное, глаза померкли, прикосновение подрагивавшей руки было слабым, невесомым, как у человека, измученного долгой болезнью. Александра раздраженно отняла у нее свою руку, и Маргарита окончательно сникла, будто молчаливо признавая справедливость этого гневного жеста отторжения.
Художница взглянула на старинные часы в деревянном футляре, медленно дряхлеющие вместе с самой мансардой и всем ее содержимым, но все еще вполне достоверно отмеряющие время.
– Сейчас половина одиннадцатого, – сказала она резче, чем хотела. – Поздно. Мне пора ехать.
– Ты не живешь здесь больше?
– Нет! – сухо ответила художница. – Сама не живу и тебе больше не позволю. Ты не рассчитывала на мое гостеприимство, надеюсь? Хватит с меня того ужаса, который ты устроила! Тебе придется уйти!
Маргарита сжалась, будто ожидая удара. Александра, встав, помедлила. Она не сомневалась, что гостья исчезнет по первому ее слову. И одновременно была уверена, что подруга пропадет очень надолго. Может быть, навсегда. «Во что она меня втянула… – художница смотрела, как та сидит, сильно ссутулившись, бессильно свесив руки между колен. Из Маргариты, прежде такой живой и бойкой, словно выжали все силы. – Ужасно, немыслимо, а она даже не хочет объясняться! Но еще кошмарней то, что с ней самой произошло… Она как полумертвая!»
Маргарита тем временем тоже встала. Она уже сделала шаг к двери, все так же безмолвно, покорно, когда Александра, движимая внезапным побуждением, воскликнула:
– Погоди! Тебе есть где ночевать? Где ты сейчас живешь?
Она не ждала прямого ответа и на этот вопрос (Маргарита с недавних пор перестала выносить любые вопросы), но гостья внезапно ответила:
– На автовокзале.
– Даже так… – протянула Александра, обезоруженная этим признанием. – Спишь на вокзале?!
– В зале ожидания, на автовокзале, – подтвердила Маргарита все с тем же покорным и пришибленным видом. – Уже вторую ночь… У меня нет денег на гостиницу. И чтобы уехать, тоже денег нет. Да и ехать мне некуда…
Художница, сдвинув брови, смотрела на гостью, пытаясь понять, разыгрывает ли она отчаяние или действительно испытывает его. «В первый раз я обманулась, приняла ее за кроткую жертву обстоятельств. Итог был кошмарный. Страшное убийство. И еще более страшное, хладнокровное, наглое заметание следов. Рита говорит, что не делала всего этого… Быть может, это и впрямь не она? Неужели ей такое под силу? Тут ведь нужны не только мускулы, а еще и психическая закалка, совершенно особенного рода…»