— Ты ответишь ему, что тебе нужно время на размышления.
Николас поморщился и отвёл взгляд.
— Дело в другом, — утвердительно сказал Фрайманн.
Николас не ответил.
Эрвин опустился на колени, облокотился о боковину кресла, сплёл пальцы в замок. Теперь он смотрел на Николаса снизу вверх, и Николас обнял его за шею ответным жестом.
— Это нормально, — сказал он. — Не важно, что ты чувствуешь. Важно, что ты выполняешь свой долг.
Николас закрыл глаза. Эрвин взял его за руку, приложил ладонью к своей щеке.
— Я боюсь, — признался Николас шёпотом.
— Бояться не страшно. Когда ты боишься — ты осторожен. Страшно впадать в панику.
Николас нервно, коротко хохотнул. Рот его исказился в кривой усмешке.
— Кажется, я к этому близок.
Эрвин подавил вздох и встал.
— Если так будет на переговорах — делай «унисон десяти флейт». Как я тебя учил. Но сейчас не так, как будет. Я тебя знаю. Когда ты работаешь, ты концентрируешься без всякой ки. Сейчас времени слишком много. Неопределённости слишком много. И сил много. Их нужно потратить.
С этими словами он сгрёб Николаса в охапку, перекинул через плечо и понёс в спальню. Николас только истерически рассмеялся от неожиданности и всю дорогу ругался и пытался вырваться, хотя прекрасно знал, что против желания Эрвина ничего сделать не сможет. Он добился только того, что Эрвин его уронил и в последний момент подхватил на руки; дыхание у Николаса прервалось, в глазах мелькнули цветные пятна, и он послушно затих.
Эрвин уложил его на покрывало, устроился сверху, раздвинув ему ноги коленом, и медленно, вдумчиво поцеловал. Манипуляторы только-только перестелили постель, свежее покрывало было прохладным и пахло лавандой. Николас закрыл глаза и обвил руками шею Эрвина, наслаждаясь близостью.
— Ник, — шёпотом сказал Эрвин ему на ухо. — Давай в энергообмене. Так будет ещё лучше.
— Эрвин! — Николас даже попытался вывернуться из-под него. — Я свихнусь.
— Я буду осторожен. В прошлый раз я просто не знал силу твоей реакции.
— Эрвин…
Тот поймал его руки, притиснул к подушке по обе стороны от головы и сплёлся с ним пальцами. Он знал, что в этой позе Николас совершенно теряет способность возражать. Николас задохнулся и беспомощно поднял брови.
— Это похоже на сессию, — пробормотал он, — без стоп-слов…
Фрайманн недоумённо моргнул и наклонил голову к плечу.
— На что? Без чего?
Николас закатил глаза.
— Ты ребёнок, — сказал он, — совершеннолетний, но ребёнок. Тебе не положено знать таких вещей.
— Возможно, — сказал Эрвин в такой забавной задумчивости, что Николас засмеялся, вывернул кисти из его разжавшейся хватки и взял его обеими руками за уши.
— Хорошо, — сказал он и поцеловал Эрвина в нос. Эрвин моргнул.
На этот раз он был очень осторожен, очень — настолько, что Николас не заметил мгновения, в которое началось самое сокровенное единение. Физически Эрвин вошёл в него потом, и только после этого привёл в резонанс ритмы дыхания. Николас снова потерял способность двигаться самостоятельно, но на сей раз чувство беспомощности не было мучительным. Он чувствовал горячую, острую как золотая игла любовь Эрвина, и его страх сделать что-то не так, и нежность, пахнущую лавандой… казалось, они падают с огромной высоты и всё никак не упадут и не упадут никогда. Эрвин придерживал его, растаявшего и покорного, и всё делал сам. Он наклонился, когда Николас захотел его поцеловать. Николас подумал что-то расплывчатое насчёт чтения мыслей, а потом перестал думать вовсе.
Когда энергообмен закончился, Эрвин перекатился на бок и прижал Николаса к себе, благодарно целуя в висок и щёку. Николас лежал в изнеможении, почти в полуобмороке, и улыбался. От Эрвина исходило тепло. Ничего не было родней и прекрасней этого тепла. Николас сонно потёрся об эрвинову руку, Эрвин прижал его к груди и замер так.
Спать после завтрака — дурная привычка, подумал Николас, но будем считать, что я отсыпаюсь за пять лет и ещё впрок. Усталость была сладка. Ещё почти сутки, думал он, погружаясь в дремоту, потом — Сердце Тысяч и дела, дела… неприятные и необходимые, как всегда, а потом мы полетим обратно и это тоже займёт целых три недели. А потом мы окажемся дома. Там придётся выкручиваться, отыскивать время, скрывать… если бы я узнал, что революционный начупр имеет бурный секс с комбатом Народной Армии, я бы сам долго смеялся… но мне никогда не было так хорошо…
Из гостиной донёсся тихий звонок.
Николас сначала даже не расслышал его, но на третий раз звонок стал громче, а на пятый — включилась трансляция и мягкий голос ИскИна произнёс: «Прошу внимания: запрос связи».
— Что? — пробормотал Николас в полусне.
— Запрос связи. Запрашивает семнадцатая сфера, Циалеш, Ситаун.
Эрвин потормошил его и шепнул, что спать не надо.
— Вот чёрт… — простонал Николас, с закрытыми глазами садясь в постели. — Как не вовремя…
— Запрашивает Циалеш, Ситаун, номер не определён.
Николас вздрогнул и помотал головой. Эрвин нахмурился и помог ему надеть рубашку.
— Запрашивает семнадцатая сфера…
— Стоп, — Николас встал. — Ситаун? Это Доктор. ИскИн, сколько времени в Ситауне?
— Двадцать три часа двадцать три минуты локального времени.
— По крайней мере, не ночь, — пробормотал Николас, застёгивая брючный ремень. — Не срочно… ИскИн, ответь на запрос.
Голографический Доктор стоял посреди гостиной как живой. У Реннарда даже морозец по коже подрал: он не привык к настолько качественным голограммам. Доктор повертел огненной головой и сел на внезапно возникший стул.
— Спите? — ехидно спросил он. — А мы работаем.
— Добрый вечер, Макс, — сказал Николас.
Доктор поглядел куда-то в сторону, то ли на часы, то ли в окно.
— Ага, — ответил он, — вечер. Ты просмотрел новости?
— По Циа — да. Новости внешней сети ещё не успел.
— А стоило бы. Я сейчас читаю официальную почту корабля. Секретариат Неккена прислал сообщение.
С Николаса слетел весь сон. Он завертел головой, ища взглядом планшетку. Доктор коротко повёл рукой, останавливая его.
— Господин исполнительный директор назначил тебе аудиенцию, — сообщил он. — То бишь дату переговоров. Послезавтра. Немедленно по прибытии «Тропика» на место.
Николас замер как громом поражённый.
— Да, — сказал Зондер, — я тоже думал, что он будет тянуть, пока на корабле воздух не кончится. Но у него другое мнение. Ты в курсе, что к нам зачастили «бабочки»? Одну из них орлы нашего Арни здорово растрепали. Ещё пара попаданий, и в плюс-пространство она бы уже не ушла. Тут есть два любопытных момента. Во-первых, то, что мантиец так долго ждал. В прошлый раз он тоже тянул время, но тогда на перехват вышли истребители, а сейчас — крейсер. Он отлично понимал, что у «бабочки» нет шансов против ракетного крейсера. Пусть даже имперских времён. Особенно имперских времён. Но он всё равно крутился под огнём и чего-то ждал. У тебя есть предположения?
Николас подавился воздухом.
Доктор глядел на него, приподняв одну бровь. На бледном лице играла ухмылка.
— Он мог ждать только получения каких-то данных, — выговорил Николас после паузы. — Все каналы проверили?
Зондер помрачнел.
— С «бабочки» прошла эхограмма, — сказал он. — Расшифровка невозможна. То есть возможна, но на наших мощностях — на всех — займёт около тысячи лет.
— А Улли?
— Вместе со всеми резервами Улли, я же сказал. Каких данных он ждал, Ник?
Николас помолчал.
— Стерлядь работает больше пяти лет, — медленно проговорил он, — за последний год у него не возникло особых проблем. Даже если бы мантийцы решили его поторопить, они бы не стали рисковать ради этого кораблём. Значит, на Циа есть другой агент? — и он беспомощно поднял глаза на Зондера.
Зондер кивнул.
— Помнишь свою версию? — негромко спросил он. — Теперь во-вторых. Гляди-ка, «бабочка», бой — и Неккен тут же зашевелился. Полагаю, связь можно считать доказанной. Есть у тебя ещё соображения?
Николас вдохнул и выдохнул.
— Этот другой агент, — сказал он, — для Манты значительно ценнее Стерляди. Если ради него дважды рисковали кораблями… пилотами… значит, это не наш предатель, это природный мантиец, интервент.
— Угу, — сказал Доктор как филин.
Николас сел за стол и взялся за голову.
— Его могли внедрить только до Революции, — продолжал он, — потому что с началом изоляции закрылись все гражданские космопорты, а нелегальных рейсов не было.
— Не зафиксировали, — поправил Доктор, — но ты продолжай, продолжай.
Николас в отчаянии поднял глаза.
— По данным Улли, сейчас на Циа нет мантийской интервенции! Даже Стерлядь закуклился. Одна дурная самодеятельность осталась, вроде того школьного директора…
Зондер ухмыльнулся и положил ногу на ногу.
— Во дела! — вскричал он и состроил клоунскую рожу. — Интервент есть, а интервенции нет! — потом смягчился и сказал: — Не дёргайся. Если я этого не заметил, ты тем более заметить не мог. Кроме того… а, вот ты сам уже догадался, по глазам вижу. Ну, говори.
— Он не работает, — сказал Николас тихо. — Интервент. И не выходит на связь. Манта ждала… ждала… а теперь пытается выяснить, в чём дело. Видимо, какое-то время молчать для агента нормально. Но не пять лет… десять… чёрт, сколько он у нас сидит!? Да может, его убили уже. Случайная пуля во время Гражданской.
— Случайной пулей мантийца не убьёшь, — сказал Доктор, — даже в сердце. К тому же это профессионал, он не метнётся под пулю. Так что сидит. Но не работает. И молчит. Мы думаем эту мысль, Ник. Ты подумай о том, что нужно от нас Неккену. Ты там ближе, тебе видней. Заметь, Йеллен принимает тебя как дорогого гостя, не заставляет ждать. А ты понимаешь, что такое исполнительный директор Неккена. На переговорах он может нести тебе любую пакость, но значимо то, что ради этой пакости он отменил кучу других переговоров.
— Да, — отстранённо кивнул Николас, — да…
Он сидел, прижав ладонь к лицу. Виски ныли.
— Что? — сказал Доктор. — Не молчи, говори сразу. Мне нравится следить за полётом твоей мысли.
— Макс, чёрт вас побери… — процедил Николас сквозь зубы, — я со всем моим Управлением пять лет смотрел мимо. Чёртов мантиец этого и добивался. Стерлядь — фигура прикрытия… Макс, уберите его. Его и Дину Келли, она предала. Досье на остальных у товарища Киа.
— Ник, я всё это знаю. Никого из них мы пока трогать не будем. Решим этот вопрос, когда найдём настоящего интервента. Не о том думаешь.
— Интервент… — пробормотал Николас и оскалился. — Верите, Макс, нашёл бы эту тварь — лично бы привёл приговор в исполнение…
— Ник, к делу.
— Макс, если Манта начнёт операцию по спасению своего агента — что с нами будет?
— Опа, — только и сказал Доктор.
Он встал и начал расхаживать туда-сюда — там, в безмерной дали, в семнадцатой сфере мира. На миг он исчез из поля съемки и ругнулся, когда камера сообщила ему об этом. Камера замолчала, а он всё продолжал ругаться, тихо и зло. Коротко, словно судорожно он размахивал руками, лицо его искажалось… Николас подумал, что такой вариант Доктору в голову не приходил, а ведь это очевидно: если агент не работает, значит, с ним что-то случилось. Что происходило на тех планетах, где интервенцию прерывали силовыми методами? Он не помнил и поставил мысленную галочку: узнать.
Время шло, утекал в никуда драгоценный мерцательный трафик.
— Что думает товарищ Легерт? — спросил, наконец, Николас.
— Товарищ Легерт, — повторил Доктор и в последний раз махнул рукой. — Товарищ Легерт полон оптимизма. Страшно рад, что станция осталась цела. Он её любит как родную. Он в этом гробу железном восемь лет безвылазно просидел.
Начупр внешней безопасности Арни Легерт до Революции служил в войсках связи и был, собственно, начальником той станции. По слухам, именно там он приобрёл своё неистощимое добродушие. Человека, восемь лет просидевшего на орбите газового гиганта в рассыпающемся железном гробу, трудно чем-либо удручить.
— Арни, — продолжал бормотать Доктор, — Арни полковник. Конечно, он хороший полковник, но он считает, что пока нам на голову не падают астероиды, ничего страшного не происходит. Я бы на его месте тоже так считал.
И он обернулся к Николасу.
Тон его голоса переменился внезапно и резко: перед начупром Реннардом стоял прежний Макс Зондер, образец уверенности и самообладания.
— Действия Манты, — сказал он, — будут напрямую зависеть от действий Неккена. Если Неккен всерьёз заявит на нас свои права, Манта не решится применять силу. Войска Союза будут у Циа меньше, чем через неделю. Но мне такой вариант не нравится, потому что войска Союза — это, чёрт их побери, войска. Так что в наших интересах найти интервента, и как можно раньше. Поднимем статистику по иммигрантам…
— Не стоит. У него наверняка легенда местного. Только запутаетесь.
— Да, точно, — сказал Доктор. — Умный ты человек, Ник, душа радуется.
— Кстати, имеет смысл всё же взять Стерлядь. Конечно, фигура прикрытия знает очень мало, его и вербовали для того, чтобы сдать. Но кое-что знать он может. А по поводу целей Неккена…
Доктор насторожился.
— Если это связано с интервенцией… — медленно сказал Николас. — Неккену нужен либо весь Циа… возможно, нам предложат место в составе Союза Двенадцати Тысяч… мы не проходим ценз по валовому продукту, но масса миров-должников Неккена его фактически не проходит… с другой стороны, я не понимаю, зачем Неккену Циа… таких как мы — тысячи… либо Неккену нужен тот мантиец, который сидит у нас и не выходит на связь.
Зондер задумался.
— Любопытный вариант, — сказал он, — неожиданный. Беспокойство Манты интересно укладывается в эту схему. Мы подумаем над этим и будем предпринимать шаги. Займись теперь Йелленом, Ник. Я думаю, ты его сделаешь.
И Доктор, лихо подмигнув, отключился.
Николас улёгся на стол и сплёл пальцы сзади на шее. Известия привели его в состояние злой тоски. Пятилетняя работа его Управления, огромная работа оказалась сметена в мусорную корзину… Манта, проклятая Манта! Человек не способен переиграть мантийца, целые исследовательские институты на это не способны, чего же было ожидать от каких-то провинциалов… А впрочем, — Николас словно очнулся, — возможно, именно из-за плотной работы контрразведки по мантийскому вопросу интервент за все эти годы не предпринял никаких шагов. Да он головы не мог поднять, как под шквальным огнём. Всё в порядке. Всё так, как надо.
Но тогда почему он не выходит на связь?
…Эрвин открыл двери спальни. Пока Николас разговаривал с Доктором, он сидел тихо, опасаясь попасть в поле зрения камеры. Николас обернулся. Фрайманн смотрел мрачно. Закрыв двери, он прислонился к ним спиной и скрестил руки на груди.
— Я всё слышал, — сказал он. — По крайней мере, ждать не придётся.
— Да, — сказал Николас, сутулясь. — Эрвин…
— Что?
— Кэ-систему создали, чтобы сражаться с мантийцами?
Фрайманн поразмыслил.
— Система не предназначена для боя, — сказал он. — Человек схватку с мантийцем проиграет в любом случае. Физические данные несопоставимы. Кэ повышает эмпатию, остроту чувств, скорость реакции. В целом контакт с собственным телом становится лучше, как и самоконтроль. Возможно достигнуть паритета на уровне подразделений. Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?
— Бойцы Отдельного батальона сумеют взять интервента?
Фрайманн помолчал. В задумчивости склонил голову к плечу, покусал губу. И ответил:
— Нет.
Николас закрыл глаза и посидел так. Потом поднялся, подошёл к низкому стеклянному шкафу в углу комнаты и взял с его крышки сувенир, который когда-то студентом привёз с Сердца Тысяч, — плотно прилегающие тёмные очки. Среди звёзд обитаемых систем солнце столицы считалось наиярчайшей. Было ли так в действительности, не проверяли, довольствуясь мифом. Хватало того, что гости на Сердце, непривычные к местному свету, болели и слепли. В погожий день без очков нельзя было находиться не только на улице, но даже в помещениях со стеклянными стенами. Жители столицы отлично адаптировались и никаких трудностей не испытывали… Человек способен на многое, подумал Николас, даже мантийцы рождаются людьми. Остаётся проверить, способен ли товарищ начупр Реннард «сделать» господина исполнительного директора, всемогущего Алана Йеллена…
Он надел очки и совершенно ослеп — освещение в номере было мягкое.
— Товарищи, — сказал он торжественно и мрачно, — наш корабль приближается к Сердцу Тысяч. Сердце Тысяч — столица обитаемого мира, единственная планета, которая считается принадлежащей к нулевой сфере. С точки зрения социологии это настоящая чёрная дыра. К ней притягиваются все разумные существа, а угодивший в неё вырваться практически не способен. Приготовьтесь к ожогам сетчатки, отравлению местной водой и безднам унижения.
На плечи ему легли руки Эрвина, тёплые и тяжёлые. Фрайманн передвигался совершенно бесшумно даже по скрипучему паркету, не то что по коврам люксового номера, Николас знал за ним эту особенность и сейчас даже не вздрогнул от неожиданности. Кроме того, ему хотелось, чтобы Эрвин его обнял, а Эрвин умел угадывать желания.
Эрвин прижал его к себе и уткнулся носом ему в шею. От него веяло привычным спокойствием, но теперь в том чувствовался тонкий и горький привкус печали.
— Я люблю тебя, — сказал Эрвин.
Они не говорили этого вслух, разве что в постели, в самые безумные минуты, и Николас смутно удивился, но потом отогнал ненужные мысли, поцеловал Эрвина и на ухо ему прошептал ответное признание.