– Ярлыка на воротнике пуловера нет, как я понимаю, – речетативом произнес Антон Павлович.
– Верно. Зато в кармане брюк есть клочок бумаги, но он настолько испорчен водой, что рассматривать его как вещественное доказательство не имеет смысла. Впрочем, их криминалисты пытаются сделать невозможное. Говорят, там есть какие-то цифры… Кажется, «семьдесят два». Вам эта комбинация ни о чем не говорит?
– Говорит. Год первого хоккейного турнира сборной СССР с канадскими профессионалами.
Марковников что-то буркнул и решил сворачивать разговор:
– В общем, дело возбуждено областной прокуратурой и находится в производстве у их следователя.
Вздохнул, и в этом вздохе просматривался акцент на то, что находки, по его мнению, скорее запутали следствие, чем подсказали верную версию.
– В городе есть хоть кто-то, кто может опознать Кургузова? – спросил Антон.
– Пока результатов нет, но мои люди над этим работают.
Струге взъерошил волосы, отстранил от лица трубку и растер глаза. Он сейчас с огромным удовольствием рухнул бы на кровать и проспал часов десять.
– Марковников, скажите, есть хотя бы первоначальные версии относительно момента смерти этого человека?
– Судмедэксперт утверждает, что около суток назад, – живо отреагировал сыщик. – Впрочем, на месте был зампрокурора Пащенко, я сказал, что есть необходимость позвонить вам, но он возразил, мотивировав тем, что сделает это без моего участия. И даже отказался взять номер вашего служебного телефона. Ну, не любим мы с прокуратурой друг друга, не любим…
Доедать котлету пришлось уже в одиночестве. Крыльницкий занялся равнодушным чтением книги в «тренажерном зале», Саша ушла смотреть телевизор. Закончив с ужином, Струге сложил посуду в раковину, приоткрыл форточку и только сейчас вспомнил, что сигареты закончились еще на работе.
Пришлось пройти в «зал», за охраной. Но, распахнув дверь, Струге увидел интересную картину. Молодой организм, перенесший в течение нескольких последних дней тяжелейший стресс, сломался на первой странице книги. Крыльницкий, смешно раскинув в стороны обе руки, держал издание на груди и сопел так, словно это был не легковесный роман, а толковый словарь. Милиционер, уверенный в прочности дверных запоров на стальной двери, крепко спал.
Тихо, чтобы лишний раз не нервировать Сашу, Антон Павлович оделся и отомкнул замки. Нет ничего лучше их, итальянских, производства фирмы «MOTTURA», открывающихся легко, бесшумно и безропотно, если их открывать родным ключом…
– Две пачки «Кэмел», пожалуйста, – попросил Антон, протягивя в зарешеченное окошечко киоска пятидесятирублевую купюру.
Мэр пообещал снести все киоски в городе и поставить вместо них мини-супермаркеты. Это было четыре года назад, перед выборами, тоже в ноябре. Вчера из своего почтового ящика, вместе с бюллетенем Верховного суда, Струге вынул агитку, где тот же мэр вновь обещал снести все киоски и вместо них поставить мини-супермаркеты. Антон Павлович готов был поклясться, что у господина кандидата каждый високосный год вышибает пробки.
Забрав сдачу и сигареты, судья направился было к дому, как вдруг его внимание привлекла занятная сценка. Мимо трансформаторной будки во дворе шел мужчина и вдруг, резко сменив направление движения, направился к ее дверям.
Закуривая на ветру, Антон прошел с десяток шагов и остановился справа от входа. Что в будке делал человек и зачем ему понадобилось так резко в нее заходить – для судьи было загадкой. Но не прошло и минуты, как человек вышел и с силой грохнул стальной дверью по косяку.
– Ну, не суки ли, а?!
Приглядевшись, Струге рассмотрел знакомое лицо. Этот человек приходил к нему несколько месяцев назад чинить проводку и долбить новое гнездо для настенной розетки. Электрик местного ЖЭУ был разъярен и напоминал циклопа, которого только что лишили глаза.
Заинтересовавшись происходящим, Струге приблизился и встал так, чтобы фонарь и свет из окон хорошо освещали его лицо. Электрик знал, чем Антон Павлович зарабатывает на жизнь, и Струге не хотелось, чтобы в первом же попавшемся ему на глаза прохожем работник ЖЭУ увидел одного из тех, о ком сейчас молвил.
– Суки и есть!
– Что случилось? – тихо поинтересовался Антон.
Некоторое время электрик вглядывался в лицо, так неожиданно появившееся тогда, когда ему стало плохо. Поняв, кто перед ним, он понял, что судья Центрального районного суда к событиям причастен быть не может.
– Здравствуйте!! – заорал он. – Кому понадобилось сюда проникать?! Нет, вы мне скажите, что здесь брать?! Это что, магазин?! Склад готовой продукции? Да здесь ни хера, кроме напряги в десять тысяч вольт, нет и быть не может!.. Вы скажите, гражданин судья, вы все знаете, – кому могли понадобиться десять тысяч вольт?
– Я не понял, их что, забрали, что ли?
– Чего забрали?
– Десять тысяч вольт.
– Да кто их забрать может?! Они же в токе!!
– Тогда в чем иск? – спросил Струге.
– Я своими руками два дня назад эту дверь закрывал, а сегодня видите что?! – и от избытка чувств электрик задрал ногу и пнул надломанную петлю для висячего замка. – Сейчас сюда любой войти может, а это, пардон, стратегический объект!!
– Вы не преувеличиваете? – подойдя к двери, Струге пошевелил створку. К удивлению судьи, ржавая и покореженная дверь открывалась и закрывалась без единого звука. – Я вижу, вы хорошо следите за своим стратегическим объектом. Петли смазаны, изнутри щель подоткнута…
Электрик прищурился, резко наклонился к замку, и Струге понял, что к смазанным петлям и куску кошмы, валяющейся на пороге, тот не имеет никакого отношения.
– А то? Потому и обидно, – подумав секунду, он вдруг принял молящий вид. – Послушайте, я вас очень прошу…
– Покараулить, пока вы сходите за инструментом и новым замком? Идите, идите. Я как раз собирался… – Струге хотелось сказать: «послать вас за чем-нибудь, куда-нибудь», но вместо этого закончил вполне миролюбиво: – Предложить вам это.
Сгорающий от благодарности электрик растаял во тьме, и Антон Павлович, уже ничуть не сомневаясь в правильности своих действий, быстро притворил створку.
– Так… – прильнув к свежему распилу над петлей, он увидел весь двор как на ладони. По центру сектора обзора располагался как раз его подъезд. – Прекрасно…
Человек, готовящий себе полноценную засаду, оборудует не только обзор, но и элементарные условия жизни. Подтверждением тому была кошма, которая и навела Струге на мысли о том, отуда появился тот человек в пуховике. На самом деле, откуда ему было взяться сразу? За гаражами профессионал стоять не будет. Глупо. Первая же бабка с происками ревизии вызовет милицию, милиция обязательно приедет, а с карманами, набитыми топорами и пистолетами, будешь стоять перед ними, как дурак. Без всяких сомнений, убийца в пуховике ждал Струге в будке. Ждал весь день – ради пяти минут мазать петли, делать прорезь и заготавливать кошму не станешь.
Времени больше, чем нужно. Электрик должен дойти до места, взять инструменты, новый замок и вернуться обратно. Даже если он живет в доме Струге, ему понадобится не менее четверти часа. Антону хватит пяти минут.
Щелкнув зажигалкой, он опустил ее к полу и стал исследовать будку с пристрастием, которое демонстрирует хороший дантист при осмотре уничтоженного кариесом рта больного. Повсюду грязь, но восхищаться чистотой трансформаторной будки судья и не надеялся. Ему как раз и нужно проявление элементарной человеческой нечистоплотности.
Первой находкой оказалась обертка от батончика «Марс». Все, с продуктами питания киллера на этом можно и остановиться. Шоколадка – как раз то, что берут с собой в полет летчики, предусматривающие вероятность того, что их собьют. На стограммовой плитке можно прожить два дня. Прочищая подошвой ботинка плацдарм для дальнейшего наступления на интерьер будки, Антон осторожно обходил гудящие провода, блоки и щиты. Еще через пять минут поиски увенчались успехом.
Пять окурков сигарет «Мальборо» лежали друг подле друга на площади в один квадратный метр. До двери от места их расположения было около двух метров. Нет сомнений в том, что именно сюда окурки от двери и летели. «Мальборо» – сигареты не для штата ЖЭУ. А насчет того, что тут курила компания единомышленников…
Что ж, возможно, если только все пятеро имеют одинаковую привычку отламывать от сигареты фильтр прежде, чем начать ее курить.
«Интересное кино, – усмехнулся Струге. – Покупать сигареты «Мальборо» для того, чтобы потом превращать их в «Приму». Вот, воистину, привычка, которую искоренить просто невозможно. Человек привык курить сигареты без фильтра, но по причине нахождения в соответствующем обществе не может позволить себе такую роскошь. Какие сигареты он достает из кармана, видят все присутствующие. Но редко кто заметит, что этот человек потом с сигаретой делает».
А потом пришел электрик. Пришел не один. С давно забытой «Пшеничной». Где он ее взял, оставалось только догадываться. Предложил, но Струге сослался на язву, которой у него пока еще не было. Перед тем как оставить «прометея» один на один с гудящими проводами, Антон Павлович покосился на стоящую рядом с кирзовой сумкой емкость и попросил ставить замок на двери так, чтобы минут через тридцать не вырубилось электричество во всем микрорайоне.
– Ты где был?.. – с округлившимися от ужаса глазами прошептала Саша.
– За сигаретами бегал. Слушай, там, кажется, мороз начинается… Телохранитель Егорка спит?
– Да. Я его одеялом накрыла. Антон, звонил Пащенко, сказал, чтобы ты, если вернешься, сразу с ним связался.
День летел, как на экране телевизора.
– Мы знаем, кого выловили в Терне, – объявил ему Вадим. – На пояснице трупа тату в виде головы петуха. Мой следователь связался по телефону с табулгинской колонией и переговорил с начальником оперативной части. Такая татуировка была у зэка, состоящего на учете в категории «обиженных». Ты понимаешь, о чем я говорю. Кличка этого зэка Гребень. Фамилия – Кургузов. В связи с этим я спрашиваю: когда ты последний раз имел с ним разговор?
– Сегодня днем, – просто и даже весело ответил Струге. – Сегодня днем я разговаривал с тем, кого, по мнению вашего судмедэксперта, убили более полутора суток назад.
– Я ничего не понимаю…
Голос зампрокурора был глух и раздражен. В трубке раздался щелчок, очень похожий на чирканье кремня зажигалки. Сразу вслед за этим послышался сочный вдох и Пащенко продолжил:
– На клочке бумаги, что был обнаружен в кармане Кургузова, криминалист восстановил две цифры – «семь» и «двойка». Они стоят рядом, а перед ними – тире. По всей видимости, это последние цифры какого-то телефона.
– Марковников упомянул о клочке бумаги.
– Уже? – удивился Пащенко. – Хитрая рысь. Мне говорит: «Вы сами позвоните Струге, если что на бумажке проявится. А то мне неудобно». «Зачем?» – спрашиваю, а он: «Судья может знать».
– А какие предположения относительно того, как на блесне Кузьмича появился ярлык с пуловера Кургузова?
Пащенко досаждало еще и то, что Струге был не в меру игрив. Таким тоном, каким он с ним разговаривает, болтают на завалинке старушки.
– Версия одна, она же, до поимки убийцы, пока единственная. Кузьмич поехал выполнять просьбу Марковникова, то бишь – брать судака. На очередном забросе он зацепил за шиворот зоновского опущенца, которому за несколько часов перед рыбалкой Кузьмича кто-то пробил голову и сбросил в воду. Кузьмич подтянул добычу к лодке…
– И в это время зоновский педераст выстрелил Кузьмичу в сердце. После этого Кургузов опять пошел ко дну, а Кузьмич причалил к берегу, зашел в лес, упал и умер. Нормально. Всей прокуратурой, наверное…
– А ты сам-то можешь что-нибудь предложить? – зло выдавил Вадим.
– Нет, – сознался Антон. – Не могу. До завтра?
– Если больше не намерен дом покидать, тогда до завтра, – согласился зампрокурора. – Ты скажи сразу, чего тебе привезти. Может, у тебя спички заканчиваются, соль на исходе? Я привезу.
Сейчас можно идти спать. Очень странная ситуация складывается. Такая же странная, как и происшествие с Кузьмичом: Кургузов убит. Что ж, Струге и не верил, что ему звонил он. Перестал верить после сегодняшнего разговора. И не потому, что Пащенко сказал – мол, убит Кургузов. Убит сутки назад, следовательно, и звонить не мог. А потому что восемь лет назад никто Кургузова в зале суда наручниками по голове не бил. И уж кто мог бы забыть о таком, так это сам Струге. Однако судья точно знал – ничего подобного в том процессе не происходило. Бросил шар наудачу, а тот взял да и повалил все кегли. Кургузов, точнее тот, что звонил, против наручников и собственного унижения ничего не возражал. Значит, не знал истинного положения дел.
Но Антон Павлович на этот заброс никогда не решился бы, не произнеси звонивший издевательскую фразу в ответ на угрозу судьи. «Я сейчас обмочусь». У Кургузова недержание, еще в далеком детстве ему бабка твердила – бойся собак и быков. «Если, – грит, – увидишь быка с красной тряпкой, знай, внучок, то – убийца. Хозяева его специально метят, чтобы другие осторожнее были». В общем, предупрежден – значит, вооружен. Вскоре маленький Кургузов увидел вышеописанного быка, юный организм не выдержал и описался. Причем поломка случилась настолько серьезная, что тот вынужден был жить с ней оставшиеся годы. На это недомогание, собственно, и напирал адвокат, ходатайствуя об изменении меры пресечения Кургузову.
«Спрашивается, – думал Струге, закинув руки за спину и глядя в потолок, – может ли человек, мочащийся при всяком более-менее страшном случае, юморить на эту тему?» «Я сейчас обмочусь». Для Кургузова тут шуткой бы и не пахло. Пахло бы другим.
А сообщение Вадима – это лишь подтверждение внезапно появившейся безумной версии. И что теперь? Версия найдена, а жизнь от этого легче не становится. Кургузов, зачем-то покрашенный иранской хной, коченеет в морге, а Струге по-прежнему коротает дни в компании младшего сержанта Крыльницкого. Кто же тогда Звонарева убил?..
Мысль напрашивалась, но Струге стеснялся формулировать ее в своем сознании. Вывод может быть только один. Кургузов, горя местью, подрядил на работу какого-то мастака, который теперь и выполняет задание в точном описании заказчика. Антону сразу припомнился случай, как однажды в Питере обиженный на своего руководителя завхоз нанял двоих отморозков, попросив не просто убить начальника-обидчика, а убить так, чтобы месть выглядела исчерпывающе. Директора следовало забить металлическими трубами, после чего вбить в ухо гвоздь – «двадцатку». Но в Питере, в этом провинциальном городе, рождающем выдающихся личностей и пропитанном духом пушкинизма, к серьезному отношению к делу молодежь просто неспособна. Получив задание, двое подлецов тут же направились в милицию, и вскоре заказчик был изобличен. Другое дело Тернов. Тут люди серьезные, хоть во власть и редко выходят. Кургузов дал денег и сказал – топором. И мужик в пуховике, имея безотказную «беретту» за поясом, точит топор и идет с ним на дело. Все как у взрослых. Обещания нужно выполнять.
А сейчас Кургузов мертв, и проблема в том, что подрядчик об этом просто не знает. Получил пятьдесят процентов, как и положено, авансом и во что бы то ни стало стремится довести дело до конца.
Струге был уверен в том, что в оплаченный заказ входила и такая услуга, как третирование судьи по телефону. Теперь, когда нужда заставила Антона вспоминать все обстоятельства дела, он был уверен в том, что, позвони Кургузов сам и ответь он, Струге, в трубку – «алло», мочевой пузырь бывшего зэка тотчас воспользовался бы возможностью расслабиться. Антон Павлович очень хорошо помнит финал того процесса.
«…к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии строгого режима» – и из-под прутьев решетки стала выбегать, пузырясь, большая лужа.
Как-то мало вяжется с этим фактом хладнокровный тон, которым произносится обещание зарубить судью топором. Два полярных выражения несогласия с приговором. Вряд ли они могли исходить от одного лица, потому как зона – не профилакторий для лечения заболеваний, связанных с детскими испугами.
Да… Произнеси Струге такую версию при зампрокурора, тот не преминет этим обстоятельством воспользоваться, чтобы отомстить. «Вместе с Крыльницким выносили?»
Зато есть хотя бы какое-то, да объяснение. Чего не скажешь о поиске мотивов убийства Кургузова, например. Или о причинах, заставивших освободившегося заключенного краситься иранской хной.
И сон, о котором так мечтал Антон, навалился на него, как перина. Сначала опустился, холодя чистым наперником, а минуту спустя, придавливая все сильнее, стал окутывать теплом и безразличием…
Глава 8
Маленький человек в черном пуховике сделал два быстрых шага и, застопорившись на ходу, скользнул по зеркальной глади замерзшей за ночь лужи. Еще вчера вечером он проезжал здесь, стараясь не провалить свой «Nissan-Cefiro» по самые пороги. Мягко выруливал, почти не надавливая на педаль подачи топлива. А сегодня – удивительно – по этой луже можно ходить, как в рекламе «UMBRO». Можно даже подпрыгнуть, если не жаль ног. А чему удивляться? Вечером было плюс один, в двенадцать ночи – минус восемь, а в два часа уже двенадцать ниже нуля. При такой странной для Сибири погоде утром можно выходить на лодке за судаком, а вечером на месте лова кататься на коньках.
Почему человек так хорошо помнил время? Он этой ночью, в отличие от судьи Центрального районного суда Струге, не спал. И сейчас, возвращаясь в почти пустую однокомнатную квартиру в центре города, чувствовал себя слегка утомленно. Слегка, потому что дела, которые некоторые люди свершают ночью, требуют огромного нервного напряжения. А это напряжение не может отпустить сразу после выполненной работы. От любого рискового труда, как и от сильнодействующих лекарств, организм нужно отучать постепенно. Прийти в квартиру, принять душ, выпить чашку зеленого чая, съесть яблоко. А уже потом, просидев у телевизора с полчаса, когда чувство усталости наконец-то проявится, медленно встать и лечь в заранее разобранную постель.