...Когда мы шли назад в наше общежитие, то обнялись, болтали обо всем – и казалось, забыли о том, где мы и что ввязались мы в, можно сказать, смертельно опасное предприятие.
И даже представить не могли, чем закончится этот день...
Бэла
Обдумывать планы мести – забавное занятие. Я имею в виду, конечно, не всякие нереальные идеи, когда мечтаешь, например, сшибить тяжеленным джипом надоевшую начальницу или выплеснуть на голову какой-нибудь особо въедливой родительнице кастрюлю с супом, сваренным на всю старшую группу. Насылать великие кары на несимпатичных тебе людей в собственных фантазиях – это одно. А вот реально мстить – совсем другое. Этого я никогда не делала. Не потому, что такая уж христианка – просто интриги плести не умею. И бить из-за угла тоже. Мне проще выкинуть неприятные инциденты из головы, а обидевших меня людей – забыть.
Однако сейчас я – несмотря на весь свой миролюбивый характер – сдаваться не собиралась. Пусть добрая душа Катька и говорит, что ничего плохого не случилось, что мне преподали первый в жизни урок любви, причем бесплатный, и этому нужно только радоваться. Однако радоваться я не могла. Если бы оба моих мужчины – Старцев и Костя – просто бросили меня, я бы это пережила. Однако они оба меня дурочкой выставили.
Старцев говорил, что искренне хочет мне помочь, что сделает все, чтобы избавить меня от лишнего веса и связанных с этим комплексов – однако прервал процесс кодирования под смехотворным предлогом, будто я изменила ему с Костей. А на самом деле, если, конечно, верить Катерине, разевал рот на мои деньги.
А уж как вспомню Костю и эту мерзкую Лилю, похотливо распластанных на траве, и вовсе тошно становится...
Но в одном Катюха права: не нужно все бросать и спешить на первый же поезд. Просто глупо повернуться и уехать, проглотив обиду. Да и роскошный люкс покидать до срока – тоже не самый умный, по зрелом размышлении, поступок.
Потому я решила: доживу в «Ариадне» до окончания моей путевки. Вдоволь попользуюсь всеми местными благами – шейпинг, бассейн, массажи... Отец заплатил за мое преображение – вот и постараюсь максимально преобразиться. В «Ариадне» есть и другие инструкторши, кроме Лили. И еще врачи, помимо Старцева.
Я буду использовать их всех на полную катушку.
И попутно попорчу моим обидчикам кровь. Никаких, конечно, членовредительств или подстав – я в этом, уже говорила, не сильна. А вот подмочить обоим репутацию... Пусть я и не спец по интригам, но какие-нибудь мелочи даже я в состоянии организовать. Между делом шепнуть отдыхающим дамочкам, что, например, от сеансов доктора Старцева начинаются дикие головные боли, а лишний вес не уходит. Да и жалобную книгу никто еще не отменял – вон она, на рецепшене, висит на виду. Написать в нее пару ласковых – пусть все читают, и отдыхающие, и санаторское начальство! А еще можно подойти к директору, седому коротышке. Нажаловаться ему – и на ведущего врача, и на начальника отдела кадров, устраивающего в общественном месте, в санаторном парке, безобразные сексуальные игры...
Однако ничего из своих далеко идущих планов я предпринять не успела. Потому что на следующий же после моего прозрения день случилось удивительное.
...Вчерашняя пьянка с Катюхой далась мне тяжело, впервые в жизни я мучилась похмельем, и в быстром темпе гуляла по парку, пытаясь избавиться от страшной мигрени.
И тут вдруг... ко мне подошел Костя.
Как ни в чем не бывало, коснулся плеча. И дружелюбно произнес:
– Привет, Изабель.
Сказать, что я была в шоке, значит ничего не сказать. Потому что я не сомневалась: после происшествия в парке и он, и Лиля будут меня за километр обходить. Но с Кости – словно с гуся вода. Улыбается и, похоже, сейчас разразится потоком очередных лживых комплиментов.
Я его опередила. Сухо сказала:
– Мне с тобой разговаривать не о чем.
И повернулась уходить.
Но он придержал меня за плечо – уверенно и нежно.
Неужели у него хватит наглости извиняться? А то и предложить начать все сначала?..
Но, оказалось, я совсем не знаю человека, которого считала своим принцем. Потому что извиняться он не стал. Лишь внимательно посмотрел на меня и проговорил:
– Бэла. Я хочу сказать тебе нечто очень важное. Пожалуйста, поверь мне. Я никогда – слышишь, никогда! – не охотился за твоими деньгами. Меня совершенно не интересовало, есть они у тебя или нет. И выяснить это – у твоего отца или у кого-либо другого – я не пытался. Я не оправдываюсь перед тобой. Просто хочу, чтобы ты знала.
Костина речь звучала убедительно и вполне состыковывалась со вчерашним Катюхиным рассказом, однако я пробормотала:
– Я тебе не верю.
А он, будто не слыша, продолжал:
– Еще одно. Тогда, вечером, когда мы с тобой сидели в ресторане... мне действительно было хорошо. Только ты меня... совсем неправильно поняла.
– О, Костя, давай не будем! – горько произнесла я. – Все я прекрасно поняла. Все вранье, все. Как ты там говорил? Я такая замечательная, и тебе так не хочется со мной расставаться, а на самом деле...
– Мне и правда не хотелось с тобой расставаться, – твердо повторил он. – Ты очень интересный человек. Умная. Чуткая. Добрая.
– Ага, Костя, – вновь перебила я. – Только когда я предложила той ночью пойти к тебе, ты быстренько организовал якобы звонок от директора санатория. Благовидный предлог: тебя в два часа ночи вызвали на работу. Только ведь никакого звонка не было, верно? Ты просто играл?.. Сам нажал на звонок – и разговаривал тоже сам с собой?!
По его смущенному лицу я поняла, что не ошиблась в своих догадках.
И после этого он еще пытается со мной помириться?!
– Бэла, – твердо произнес он. – Давай расставим все точки над i. Я уже сказал: ты – замечательная девушка. Но я, прости, никогда не говорил, что ты мне желанна. Мне просто было интересно с тобой общаться. Меня действительно занимает раннее развитие детей, и очень многое из того, что ты мне рассказала, я обязательно использую, когда встречусь со своим племянником... Я пригласил тебя в ресторан для того, чтоб поболтать. И потому, когда ты намекнула, что хочешь большего... я просто не знал, как мне реагировать... Мне ведь было приятно ужинать с тобой, разговаривать – но не больше. И если совсем уж до конца... Как мужчина, я тебя не хотел и сейчас не хочу, понимаешь?
Я стояла, будто оплеванная.
Мне только что, очень, правда, интеллигентно, указали на мое место: болтай, милая Бэла, про раннее развитие детишек, про это я с удовольствием послушаю... но ни на что не претендуй.
Больше всего мне сейчас хотелось просто плюнуть в это прекрасное, с легким загаром и ослепительно-синими глазами, лицо.
Но этот поступок только доказал бы Косте, насколько он мне дорог.
Потому я лишь сухо произнесла:
– Я принимаю твои извинения, Костя. Но в следующий раз, когда тебе захочется узнать про раннее развитие детей, пожалуйста, обращайся к специальной литературе.
Константин же – тихо произнес:
– Ты, конечно, мне не поверишь, Изабель. Но я гарантирую, я предчувствую: у тебя еще все будет! Ты обязательно встретишь мужчину, для которого станешь желанной... единственной, лучшей в мире! И еще раз меня извини.
Он внимательно взглянул мне в лицо и закончил:
– Извини за ту сцену в парке, свидетелем которой ты случайно стала. А главное, за то, что я себя неправильно повел. Я должен был сказать тебе еще первым вечером, что любви, секса, страсти между мной и тобой нет и не будет никогда. И никакого значения не имеет, богата ты или бедна. Но я смалодушничал. Решил тебя не расстраивать, а просто свести наши отношения на нет. Это было неправильно, Изабель. Я виноват. Прости.
Он вновь легонько коснулся моего плеча и скрылся в аллее парка.
Я долго смотрела ему вслед. Кажется, плакала. И думала, что по-прежнему хочу отомстить. Но мстить я буду одному лишь доктору Старцеву. А про Костю – такого недоступного и прекрасного – постараюсь просто забыть. Пусть он останется – сам по себе, где-то на параллельном курсе.
Лиля
Тем же вечером, когда я уже собиралась принять душ и укладываться спать, в дверь моей комнаты постучался мой воздыхатель – седой охранник Рычков. Он заявил, что хочет поведать мне нечто важное – только поэтому я и согласилась с ним прогуляться. Я быстро оделась (Рычков ждал меня в коридоре), мы вышли в парк, и я взяла отставника под руку. Он слегка покраснел.
– Вы знаете, Лиля, – проговорил он, – вам надо срочно отсюда, из санатория, бежать.
– С чего вы взяли?
– Вам угрожает опасность.
– Да она, по-моему, в этом санатории всем угрожает, – улыбнулась я. – И персоналу, и отдыхающим.
– Не надо быть такой легкомысленной Лиля. Беда грозит вам, именно вам.
– Откуда вы знаете?
– Как говорится, из хорошо осведомленных источников.
Я расхохоталось.
– Неужели вы думаете, что после ваших неопределенных намеков я все брошу и сбегу?
– Будьте серьезной, Лиля. Речь идет о жизни и смерти, причем не только вашей.
Я остановилась и заглянула Рычкову в глаза.
– Петр Архипович! – проникновенно сказала я. – Давайте договоримся: или вы мне скажете, какая конкретно опасность мне грозит, за какие прегрешения и откуда вы об этом узнали – или оставим этот разговор.
Мы зашагали дальше. Я цепко держала седого охранника под руку, моя грудь касалась его плеча – должен же он получить хотя бы небольшую награду за свою беззаветную заботу обо мне!
– Ну, хорошо, – вздохнул мой ухажер. – Последнюю неделю я работал личником у Анжелки...
– Кем, простите? – не поняла я.
– Ну, личным охранником у Анжелы...
– А это кто?
– Дочка директора санатория. Ее Анжелой зовут, ей девять лет. Жены у директора нет, он, говорят, вдовец, а там кто его знает... Они с дочкой вдвоем живут. Ну, я, значит, Анжелку сопровождал, когда ей хотелось погулять или, там, за покупками в город выехать. Но она большей частью дома сидит, учителя к ней сами приезжают, слышали бы вы, как она на них орет... Ну, так вот, я в доме у Арсения Арсеньевича сидел. И многие его разговоры, конечно, до меня доносились... Однажды я подслушал, как он говорил Кирюхе, что с вами, Лиля, надо разобраться. И с вашей подружкой Машей – тоже.
Я нахмурилась.
– Разобраться – за что? И какими конкретно словами он это говорил?
– Так и сказал: «Надо с этой Бодровой срочно разобраться. И с подружкой ее, Степановой, – тоже». А за что – он не сказал... Поэтому, Лиля, я вас умоляю: они ведь серьезные люди, угроз на ветер не бросают, уж я-то знаю. Поэтому бегите отсюда, как можно скорее и как можно дальше. Жаль, что я никак не могу вам в этом помочь...
Мы как раз успели прогуляться по центральной аллее и сейчас возвращались к спальному корпусу для обслуги.
– Спасибо за предупреждение, Петр Архипович, – улыбнулась я.
– По-моему, вы не понимаете всей серьезности своего положения, – с грустью молвил отставник.
– Нет, как раз понимаю. Я предупрежу Марию, и мы обе, обещаю, основательно подумаем над вашими словами.
...Однако ни предупредить Машку, ни основательно подумать над предупреждением Рычкова мне так и не удалось.
Мобильник у моей подруги не отвечал, а едва я успела принять душ, как в комнату ввалился человек, которого я меньше всего хотела бы тут увидеть. То был злобный шкафоподобный Кирюха.
– Что тебе надо? – нахмурилась я. – Почему лезешь без стука?
Впрочем, сама виновата – забыла запереть дверь.
Однако мне казалось, что я уже сумела подобрать ключик к этому мордовороту. Он, конечно, грозен и еще получает дикий кайф, когда унижает и оскорбляет тех, кто слабее его. Но, если на Кирилла орать самой, заметила я, это помогает. Амбал, конечно, все равно тебя приволочет, куда велели, но хотя бы руки выкручивать по пути не будет. Хоть и громадина, а трусливый. И крика, даже женского, боится.
Но в этот раз крик не помог. Потому что Кирюха молча приблизился ко мне и со всего маху влепил пощечину. Удар был сильнейшим – меня отбросило к противоположной стене. Я, задыхаясь, хватала ртом воздух и в ужасе смотрела на него. Кирилл подошел вплотную, взгляд его не предвещал ничего хорошего.
Я сжалась, ожидая нового удара, но бить он не стал. Лишь с нескрываемой ненавистью выплюнул:
– Тварь ты, Бодрова! Все из-за тебя...
И одним рывком поставил меня на ноги.
– О чем ты, Кирилл? – прохрипела я.
– Сейчас поймешь, – выдохнул он. И прибавил: – Давай, пошли. Живо!
– Куда?
Он не ответил. Тоскливо взглянул на меня и с какой-то даже безнадегой в голосе произнес:
– И чего тебе спокойно не сиделось?!
Потом стальными клещами схватил меня за руку и уже обычным тоном добавил:
– Директор тебя хочет видеть. Лично. Собственной персоной. Пошли.
– Не лапай меня! Синяки останутся!
– Да тебя вообще убить мало!
Прежде я безошибочно определяла: он всего лишь угрожает. Но сейчас мне показалось: Кирилл действительно готов меня уничтожить. Причем не по заданию карлика – а по собственной инициативе. Что я ему сделала?
– Могу я переодеться? – попросила я.
Директор санатория – далеко не Константин. Представать перед ним в халатике на голое тело мне совершенно не хотелось.
– Пойдешь, в чем есть. А не пойдешь – я тебе шею сверну.
И опять мне показалось: это отнюдь не пустая угроза.
Что я могла придумать? Против Кирюхи с моим карате никаких шансов у меня нет – слишком уж он огромен. К тому же на поясе у него болталась кобура, откуда выглядывала рукоятка пистолета, и я не сомневалась, что ствол заряжен боевыми. Как не сомневалась, что присказка мордоворота, что пуля догонит, не просто слова. Поэтому мне пришлось, дрожа от холода, страха и стыда, покорно тащиться в одном халатике впереди охранника. Он меня конвоировал, как заключенную, отстав на два шага.
Шли мы, как я и предчувствовала, в административный корпус. Тот самый, где располагался ужасный подвал.
Когда зашли в здание, Кирилл скомандовал: «Вниз!» Меня охватила паника. Вниз – значит, я не ошиблась. Меня действительно ведут в тот подвал, где пытали для того, чтобы я подписала бумагу о своем якобы долге. Не помня себя от ужаса, я рванулась по холлу, не разбирая, куда лечу. Но уже шагов через десять Кирюха догнал меня, поймал за руку и резко завернул за спину. Я взвыла. Он нажал еще сильнее, боль стала нестерпимой, и я заорала во весь голос. Проходящая мимо парочка горничных замерла от страха.
– Помогите! – взмолилась я.
Но женщины лишь опустили головы. Из моей груди вырвался совсем уж отчаянный вой, и горничные, подобрав длинные форменные юбки, прыснули по коридору прочь. А я краешком сознания подумала: «Почему он это делает на глазах у других? Ведь в санатории действует неписаное правило: все гнусности совершать втихаря...»
Объяснение я услышала тут же. Кирюха наконец отпустил мою руку, которая тут же повисла плетью, и произнес:
– Это тебе от меня лично. За Машку.
Перед глазами танцевали красные пятна, боль в руке была нестерпимой. Каюсь, мне в тот момент было совершенно наплевать на Марию. В голове билась единственная мысль: бежать, спастись самой. Кирюха подтолкнул меня в сторону лестницы, ведущей в подвал. Я снова закричала, но административный корпус, казалось, вымер.
О, хоть кто-нибудь, услышьте мои крики! О, кто-нибудь, придите ко мне на помощь! Костя, мой любимый, где же ты? Неужели ты не чувствуешь, как мне плохо?
Но никому я была не нужна. И всему миру было наплевать на мои страдания. На моих глазах выступили слезы, и я закусила губу, чтобы не доставлять мучителям радости видеть меня рыдающей.
Хотя что там говорить: я не Зоя Космодемьянская, и уже чувствовала себя сломленной. Когда Кирюха втолкнул меня в подвал, все во мне надломилось окончательно. Потому что среди тех, кто там присутствовал, оказался человек, которого я совершенно не ожидала увидеть.
Константин, мой Костя, собственной персоной, сидел за столом по правую руку от седого карлика. Он посмотрел на меня холодно, отстраненно – словно на лягушку на лабораторных опытах. В его глазах я не прочла ни отголоска любви, ни тени сочувствия. Ни взглядом, ни незаметным жестом он не сделал ни малейшей попытки меня приободрить. Наоборот, скривил губы и отвернулся.
Слева от директора сидел еще один мой мужчина. Георгий Семенович Старцев. Однако и в его лице – когда-то таком внимательном, заинтересованном – я не увидела ни капли сострадания. Он вперился в меня тяжелым взглядом, словно пытался высосать у меня мозг. Ну, а третьим, конечно, был седой тролль со своим властным взором.
И неизвестно, от чего я страдала больше: от их взглядов, не предвещающих мне ничего хорошего – или от полного равнодушия Константина и оттого, что он участвовал в судилище.
С военно-полевым судом, где расстреливают без суда и следствия, картину роднила не только тройка злых или безучастных судей. Здесь же присутствовал и палач Воробьев – тот самый, что выбивал из меня долговую расписку. Он стоял в углу, скрестив на груди руки, и улыбался.
И присутствовала еще одна жертва: моя Машка.
Ей было явно хуже, чем мне. Рот ее был залеплен скотчем. Руки связаны веревкой и воздеты над головой. Веревка пропущена через блок и прикреплена к стене так, что моя подружка вытянулась в струнку, едва доставая носочками пола. В глазах у нее плескались безмерный ужас и отчаяние.
– Не будем терять время, господа, – проговорил карлик непререкаемым тоном. – Кирилл, отпусти девку, но не уходи. Ты нам можешь понадобиться.
– Понял, – буркнул мордоворот.
Отпустил мою руку. И бросил на воздетую к потолку Машку совсем уж отчаянный взгляд.
Кирюха не осмеливался на открытый бунт. Он, конечно, не решится защищать свою возлюбленную, уже приговоренную седым карликом. Однако амбал явно, неприкрыто страдал.
– Итак, – молвил директор, обращаясь ко мне, – ты, Лиля, затеяла с нами игру. Довольно опасную – для тебя. И я хочу знать: кто твой хозяин? Кто заказчик? Чего он хочет? Чего добивается?