И тут он увидел, как внезапно откуда–то сзади, из этого месива разъяренных львиных и людских тел, перемешавшихся в один большой клубок, появилось несколько странных тварей. Первая вцепилась льву в гриву, вторая — в горло, третья, увернувшись от лапы, хватанула его зубами за бедро, да так, что фонтаном брызнула кровь. Лев зашатался и рухнул, не добежав каких–то пары локтей до Лапидуса. Твари уже гнали остальных, лучники вновь пускали стрелы, нубийцы махали своими копьями, солнце перевалило за зенит, жара становилась нестерпимой, кровь в висках пульсировала так мощно, что — казалось — еще мгновение, и вены с артериями не выдержат, лопнут, и Лапидус истечет кровью прямо здесь, на самом краю безлюдной пустыни Нуб, на противоположном краю которой — берег Великого моря, за которым еще земли, вот только когда и как сможет он их увидеть?
— Нравится? — спросила Эвелина, обнимая Лапидуса за шею.
— Прямо здесь? — спросил Лапидус.
— Нам опять помешают, — нежно сказала Эвелина, гладя промежность Лапидуса.
— Кто? — спросил Лапидус, так и не найдя в себе сил оторвать ладонь от ее мокрой щелочки.
— Они нам опять помешают, — грустно сказала Эвелина, — но там, в другой жизни, я бы вышла за тебя замуж…
— Я устал, — внезапно проговорил Лапидус, — я так устал!
Он устал, зато охота подошла к концу, тела убитых львов валялись там, где их настигла смерть. Двое лучников погибли на месте, один истекал кровью, как истекали кровью и двое копейщиков–нубийцев. Лапидус стоял перед тем самым огромным львом, который чуть не лишил его жизни, и думал о том, что пройдет пять дней, и он опять окажется в своем дворце, рядом со жрецами и царедворцами, писцами, женами и наложницами. Распорядитель охоты приказал самым сильным лучникам начать снимать со львов шкуры. Лапидус оглянулся и вдруг увидел, что одна из тварей не исчезла, как это сделали остальные — те вдруг взяли и растаяли прямо в воздухе, после того как последний лев грохнулся на песок мертвым.
Оставшаяся же сидела неподалеку, пасть ее была открыта, ярко–красный язык, здоровенные белые клыки. Лапидусу стало не по себе, он посмотрел на небо, на ослепительный диск солнца, паривший над пустыней Нуб, и подумал, что надо бы принести жертву Великому Богу.
— Эй, — послышался голос Манго — Манго, — вы там что, по второму разу?
— Великий Бог! — сказал Лапидус, крепко сжимая Эвелину в объятиях, — прими от меня в жертву эту женщину, ты спас меня, я должен отблагодарить тебя за спасение!
— Дурак! — сказала Эвелина, вырвалась из объятий и сильно ударила Лапидуса кулаком в пах.
Лапидус 14
Лапидус лежал на полу и смотрел вверх.
Вверху белесо светила одинокая невзрачная лампа.
— Время! — сказала Эвелина.
— Что — время? — спросил у нее Манго — Манго.
— Сколько сейчас времени? — так же повелительно спросила Эвелина.
— Час ночи, — прислушавшись, ответил Манго — Манго.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Эвелина.
— Тик–так, — проговорил Манго — Манго, — тик–так…
Свет начал неприятно резать Лапидусу глаза, и Лапидус моргнул.
— Не смей, — сердито сказала Эвелина, — лежи спокойно!
— Он и так лежит спокойно, — сказал Манго — Манго, — ты мне только объясни — зачем надо было его связывать?
— Он не связан, — ответила Эвелина, — это тебе кажется!
— Тик–так, — вновь проговорил Манго — Манго, — тик–так…
Лапидус почувствовал, как во рту у него стало сухо и противно. Он лежал на спине и все так же смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго — Манго. Они были вверху, Лапидус был внизу, а когда он смотрел вверх, то ему хотелось делать то, что было запрещено — Лапидусу хотелось моргать.
— Он моргает! — сказал Манго — Манго.
— Значит, жив! — ответила Эвелина и как–то очень хитро улыбнулась.
Лапидус хорошо знал, что сейчас должно последовать. Точнее, если и не знал, то чувствовал. Он видел это не раз, когда смотрел телевизор — один лежит, двое наклонились над ним, сейчас у одного из двоих в руках окажется марля, пропитанная какой–нибудь специальной жидкостью, смоченная в растворе, марля с запахом. Лапидус принюхался.
— Зачем тебе все это? — внезапно спросил Манго — Манго.
— Что — это? — каким–то очень легкомысленным тоном переспросила Эвелина.
Лапидус почувствовал, что от марли, которую Эвелина держала в руках, действительно пахло. Крепко и терпко. Так крепко и так терпко, что сразу же закружилась голова.
— Чего ты от него добиваешься? — уточнил свой вопрос Манго — Манго.
— Он знает, чего! — сурово проговорила Эвелина и еще ниже склонилась к Лапидусу.
Лапидус закрутил головой. Он знал, что ему любой ценой надо избежать соприкосновения с этим запахом. Что это? Эфир, хлороформ? Неужели ничего приличнее она не нашла? Лапидус еще раз втянул в себя воздух, голова совсем пошла кругом.
— Пакет, — сказала Эвелина, — у него должен быть этот проклятый пакет!
— Пакет, пакет! — передразнил ее Манго — Манго, — а если никакого пакета так и не было?
— Тогда плохо! — сказала Эвелина и добавила: — Тогда очень плохо!
«Хуже, чем есть, не будет!», — подумал Лапидус, в очередной раз пытаясь ускользнуть от марлевого намордника, терпко пахнущего то ли эфиром, то ли хлороформом. Так пахнут подмерзшие листья в конце сентября. Утренние подмерзшие листья. Голова кружится и сердце дает сбой.
«Сердце, — подумал Лапидус, — сейчас я потеряю сознание и они возьмутся за мое сердце. Точнее, не они. Она…»
Она — то есть Эвелина. Женщина–врач со скальпелем в руках. Лапидусу стало весело. Он лежал на спине и смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго — Манго, сознание у Лапидуса давно отсутствовало, но он, на удивление, воспринимал все намного отчетливее, чем тогда, когда Манго — Манго сказал «тик–так».
— Тик–так, — повторил опять Манго — Манго и добавил: — Уже десять минут второго…
— Ты уверен? — спросила Эвелина.
— Нет, не уверен, — ответил Манго — Манго, — я уверен только в одном: никакого пакета нет, а он — меченый….
— Почему? — тем же тоном спросила Эвелина.
— Потому, что он в это поверил, — сказал Манго — Манго, — он даже не удивился, когда я ему сказал об этом…
— А чего ему было удивляться? — поинтересовалась Эвелина. — Да и что такого ты ему сказал?
— Двадцать два, — пропел Манго — Манго, — двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…
— Не читал я никаких писем! — пробормотал Лапидус.
— Ну да, — сказала Эвелина, — ты и пакета никакого не видел!
— Не видел! — закивал головой Лапидус, со страхом смотря на то, как марлевая повязка опять приближается к его лицу. И опять этот запах. Вкусный запах. То ли эфира, то ли хлороформа. Вкусный и свежий. Как осенние подмороженные листья. Таким запахом умерщвляют бабочек и прочих жуков. То есть, жуков и бабочек. Энтомология, подумал Лапидус, наука о насекомых. Маленький Лапидус любил ловить жуков и бабочек, подумал лежащий на полу Лапидус и опять посмотрел вверх.
Эвелина держала в руках скальпель. У Эвелины, которая держала в руках скальпель, было лицо начальницы — Лапидус опять моргнул и Эвелина снова стала Эвелиной, она не могла быть начальницей хотя бы потому, что у начальницы не было синей машины.
— Двадцать два, — вдруг как–то совершенно оглашенно завопил Манго — Манго…
Эвелина взмахнула скальпелем.
— Подожди, — сказал, оборвав вытье, Манго — Манго, — ты уверена, что это необходимо?
— Мне нужен пакет, — сказала Эвелина, — мне нужен этот пакет любой ценой. Если я не достану этот пакет, то меня убьют, а мне этого не хочется…
— И чего ты сейчас добиваешься? — тем же тоном спросил Манго — Манго.
— Я хочу посмотреть его душу, — сказала Эвелина, — я только взгляну на нее и тогда буду знать точно: был пакет или его на самом деле не было…
Лапидус опять закрутил головой. Так же крутились над летними цветками бабочки, которых ловил маленький Лапидус. Маленький Лапидус шел с сачком по обочине лесной дороги и вспугивал бабочек, они крутились и кружились над цветками, а Лапидус выбирал ту, что посимпатичнее. Маленький Лапидус любил запах эфира, потому что от запаха эфира бабочки успокаивались и падали на дно морилки. Запах эфира напоминал маленькому Лапидусу запах лета, потому что бабочки крутились над цветками летом. Впрочем, как под ногами ползали и жуки. Жуки тоже успокаивались от запаха эфира, как сейчас успокаивался от него большой Лапидус. Он лежал на дне гигантской морилки и его руки и ноги уже почти не подрагивали, еще мгновение–другое, и тогда Эвелине будет несложно сделать скальпелем разрез. Она сделает разрез и Лапидус ничего не почувствует.
— Начнем? — спросила Эвелина у Манго — Манго.
— Он не выдержит, — сказал Манго — Манго, — он не выдержит и умрет, он умрет и ты возьмешь грех на душу, ты хочешь взять грех на душу?
— Я и так грешна, — сказала Эвелина и опять взмахнула скальпелем, а что, ты не грешен?
— Грех греху рознь, — сказал Манго — Манго тем же тоном, что незадолго до этого говорил «тик–так», — если он умрет, то ты возьмешь на себя очень большой грех, тебе это надо?
— Мне нужен пакет! — тем же безумным тоном проговорила Эвелина и провела скальпелем по груди Лапидуса. Сверху вниз, начав чуть ниже горла и добравшись почти до пупка.
Лапидус замотал головой. Иногда бабочкам не нравился запах эфира и они начинали биться о стенки морилки. Как–то раз одной удалось выскользнуть из широкого горлышка, которое маленький Лапидус не успел заткнуть толстой пробкой. В толстую пробку была вставлена медная трубочка. А в трубочке находилась ваточка. Ваточка была пропитана эфиром, хотя иногда — когда эфира не было — маленький Лапидус смачивал ее хлороформом. И эфир, и хлороформ маленький Лапидус добывал у матери. Но в тот раз бабочка выскользнула, почувствовав запах еще до того, как маленький Лапидус заткнул широкое горлышко коричневой пробкой с медной трубочкой.
— Лежи спокойно, — проговорила как–то очень нежно Эвелина, когда большой Лапидус дернулся от прикосновения скальпеля. Лапидус смотрел на Эвелину и, одурманенный то ли эфиром, то ли хлороформом, почувствовал вдруг необычайный прилив нежности к этой женщине со скальпелем в руках. Он даже был готов отдать ей пакет, которого никогда и в глаза не видел. Если он ей нужен, то пусть забирает, подумал Лапидус, мне с ним все равно делать нечего, да и потом — я ведь не знаю, что там внутри.
— Что у него внутри? — поинтересовался Манго — Манго.
— Там должно быть сердце, — сказала Эвелина, вновь берясь за скальпель.
— Сердце, — хмыкнул Манго — Манго, — был Лапидус с сердцем, станет Лапидусом без сердца…
Лапидусу опять стало неуютно, он не хотел остаться без сердца, он уже был готов полюбить Эвелину, как был готов отдать ей этот дурацкий пакет, но без сердца оставаться он не хотел. Бабочка выскользнула из морилки маленького Лапидуса, большой Лапидус лежал на дне своей морилки и хотел того же.
— Не суетись! — проговорила так же нежно Эвелина, собираясь сделать второй разрез.
— Он не выживет, — сказал Манго — Манго, — ты убьешь его и ничего не узнаешь!
— Я должна, — сказала Эвелина, — по крайней мере, я могу отдать его сердце вместо пакета и сказать, что сделала все, что могла!
— Ну, ну, — сказал Манго — Манго, — только ты все равно этим ничего не добьешься!
— Добьюсь! — сказал Эвелина.
— Не добьешься! — ухмыльнулся Манго — Манго.
Лапидус понял, что горлышко морилки скоро закроется. Большой пробкой с медной трубкой. А в трубке — ваточка. Маленький Лапидус тогда просто не успел, бабочка оказалась сообразительней. Большой Лапидус должен успеть, иначе он действительно останется без сердца. Лапидус напрягся и попытался взлететь.
— Куда! — сурово сказала Эвелина, — А ну, не дрыгайся!
Лапидус снова пошевелил руками. Они слушались, надо было успевать.
— Эй, эй! — быстро проговорила Эвелина, — ты это куда собрался?
Лапидус ничего не ответил, он понимал, что если начнет отвечать, то момент будет упущен и ему уже никогда не выбраться из морилки.
— Держи его! — закричала Эвелина Манго — Манго.
— Еще чего! — пробурчал Манго — Манго. — Если держать, то сама держи, я тут наблюдатель, тик–так, не больше…
Лапидус уже оторвался от пола и теперь пытался обнаружить выход из морилки. Дверь была закрыта, а потому выходом быть не могла. Выходом было окно, открытое в июньскую бурговскую ночь. Двадцать минут второго, самая тьма, уже третье июня, один час двадцать минут, если верить Манго — Манго, а значит, скоро начнет светать и тьма рассеется, взойдет солнце и ночным бабочкам надо будет прятаться от света. Маленький Лапидус любил ловить ночных бабочек на свет сильного фонаря, большой Лапидус кружил по комнате над головами Эвелины и Манго — Манго, все ближе и ближе подлетая к окну.
— Держи его! — истерично крикнула Эвелина. — Он сейчас ускользнет навсегда.
— Навсегда не бывает, — рассудочно ответил Манго — Манго, — раз он сел не в тот троллейбус, то вы опять встретитесь!
Лапидус подлетел к окну, одна створка была плотно закрыта, зато вторая — распахнута настежь. Душный аромат эфира, помноженного на хлороформ, начал исчезать под натиском ночного воздуха. Лапидус собрался с силами и выпорхнул в окно.
Эвелина кинула ему вдогонку скальпель. Скальпель попал в закрытую створку, разбитое стекло зазвенело, а Лапидус, сделав разгоночный круг, пошел на снижение — туда, где одинокие городские фонари освещали непогашенным светом пустынную ночную улицу. Одинокие фонари на пустынной городской улице. Лапидус задел один крылом и почувствовал боль от ожога. Его завертело и резко бросило вниз.
«Я так не договаривался!» — подумал Лапидус, пытаясь ухватиться за фонарный столб.
— Пакет, — плакала, сидя на полу, Эвелина, — мне нужен этот пакет!
— Вам всем что–то нужно, — печально проговорил Манго — Манго и внезапно погладил Эвелину по голове.
Лапидус все падал и падал, и уже чувствовал, как вот–вот, да шмякнется о землю. Точнее, об асфальт. Лапидус шмякнется об асфальт и от Лапидуса останется мокрое место. Бабочка упала на асфальт и случайный прохожий наступил на нее своим грубым башмаком на рифленой подошве. Или прохожая. Элегантной туфелькой на подошве тонкой и кожаной. Разницы никакой — Лапидус был, Лапидуса больше нет.
Внезапный порыв ветра подхватил Лапидуса и резко потащил куда–то в сторону.
— Где мне сейчас его искать? — вытирая слезы, спросила Эвелина.
— Там, где он будет, — загадочно ответил Манго — Манго.
— Где это — там? — вновь спросила Эвелина.
— Вначале надо уйти отсюда, — сказал Манго — Манго, — спуститься по лестнице и выйти на улицу, а там видно будет.
Лапидус попытался зацепиться за ближайший куст, но ветер был сильнее, его крутило и кружило, его бросало из стороны в сторону и несло прямо над землей. Небо исчезло, ночное июньское небо, все еще один час, только уже двадцать пять минут, все происходит так быстро, подумал Лапидус, что я не могу успевать за минутами и секундами, они идут быстрее, один час двадцать пять минут и двадцать секунд, ветер внезапно стих и Лапидус больно стукнулся об асфальт.
Он лежал и чувствовал, как грудь просто разрывается от удара. Но он был живым и в груди было сердце, до которого Эвелине не удалось добраться своим острым скальпелем. Скальпель тоже вылетел в окно, разбив при этом стекло. Лапидус полетел в одну сторону, скальпель — в другую. Скальпель упал где–то там, под самыми окнами, ветер отнес Лапидуса далеко в сторону и забросил в этот тоннель, по которому даже сейчас, ночью, проезжали машины.
Лапидус попытался встать на ноги, с большим трудом, но это ему удалось. Сзади резко бибикнули и Лапидус отпрыгнул в сторону. Из окна мимо проезжающей машины в сторону Лапидуса полетел грубый матерный вскрик. Лапидус покачнулся и пошел вперед. Навстречу летела еще одна машина и Лапидусу вновь пришлось отпрыгнуть. «Не бабочка, — подумал он, — кролик, милый такой, белый кролик с черными ушками!»
Лапидус кроликом скакал между взбесившимися ночными машинами. В голове повисла ватная тишина, машины проносились без звука, они пытались поймать Лапидуса, ударить, повалить, проехать по нему колесами, но каким–то чудом ему удавалось оставаться живым, вот только прыжки его становились все дальше и выше, сил оставалось все меньше и меньше, а до выхода из тоннеля был еще не один десяток метров, и их надо было проскакать, пробежать, пройти, проползти, бедный кролик, подумал про себя Лапидус, надо же так вляпаться, сидел бы на лужайке и щипал травку, так нет, дернуло тебя сесть не в тот троллейбус, так что прыгай дальше, прыгай выше, думал Лапидус, выныривая из–под очередной машины и на бегу отталкивая рукой очередной матерный крик, вылетающий из раскрытого окна. Да и вообще, думал Лапидус, все это не может быть на самом деле, это все придумано кем–то, а я просто сижу дома и смотрю телевизор, я не бабочка и не кролик, думал Лапидус, я не могу ни летать, ни прыгать так высоко и так далеко, я лежу дома на своем диване и переключаю каналы, и все это там, Господи, думал Лапидус, ты просто взял да и засунул меня туда, синяя машина, в ней едет Эвелина, не было никакой синей машины, не было никакой Эвелины, была начальница, которая уволила его еще перед самым Новым годом за то, что он случайно зашел к ней в кабинет в тот самый момент, когда она лежала на столе, широко раздвинув ноги, а на ней пыхтел и дергался большой отвратительный слизень, мерзкий, толстый слизень, дрожащий, покряхтывающий слизень, пожирающий межножье начальницы, ее сочный капустный листок, и она уволила его, и тогда Бог поместил его в телевизор, чтобы он не сошел с ума, или чтобы он сошел с ума, какая разница, думал Лапидус, выбираясь из–под последней, чуть было не добившей его насмерть машины, в уме ты или нет, если весь этот мир абсолютно безумен и ты садишься не в тот троллейбус, а когда выходишь из него, то встречаешь странного человека по имени Манго — Манго и странную женщину по имени Эвелина, так была она или не была, подумал Лапидус и внезапно понял, что тоннель с шоссе остался за спиной и он очутился на большой и пустой подземной парковке, в самом конце которой призывно горело жерло открытого лифта.