— Я не читал никаких писем, — отрывисто сказал Лапидус.
Мужчина ничего ответил, мужчина просто продолжил свой странный речитатив:
«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченые…»
— Я — не меченый! — возмущенно сказал Лапидус.
Мужчина перестал играть и внимательно посмотрел на Лапидуса. Он посмотрел на него сначала левым глазом, прищурив правый, потом — наоборот, правым, прищурив левый. — Нет, — сказал мужчина, — не возражай, ты — меченый!
— Чем это я меченый? — недоуменно спросил Лапидус.
— Теми письмами, которые ты прочитал, — рассмеялся мужчина.
Лапидус понял, что перед ним сумасшедший. И еще он понял, что время тут, на самом дне перехода, остановилось, и что ему надо было не останавливаться, а плыть, плыть, плыть, плыть, вот только он уже остановился и оказался на самом дне перехода, рядом с каким–то бородатым безумцем, который несет не просто бред, а уже что–то совсем патологическое.
— Тебя как зовут? — вдруг спросил мужчина, закуривая окурок, который он достал из нагрудного кармана засаленной клетчатой рубахи.
— Лапидус, — машинально ответил Лапидус.
— Это не имя, — возразил ему мужчина, — таких имен не бывает, меня вот тоже зовут не Манго — Манго…
— А тебя как зовут? — спросил Лапидус.
— Манго — Манго, — с хитрецой сказал мужчина, выдыхая дым чуть ли не в лицо Лапидусу, — но ведь ты все равно не поверишь.
— Почему? — удивился Лапидус, — меня зовут Лапидусом, тебя — Манго — Манго, странное, конечно, имя, но ничего, бывает и хуже…
— Это как? — спросил мужчина, вновь взяв гитару в руки.
— Не знаю, — сказал Лапидус, — я конкретно не задумывался, но знаю, что бывает и хуже…
— Ты меченый, — сказал Манго — Манго, — палец мне оторви. Точно меченый!
— Я поплыву, наверное… — тихо промолвил Лапидус.
— Стой, — сказал Манго — Манго, — куда тебе спешить?
— Слушай, а что это за двадцать два очка? — внезапно спросил Лапидус.
— Каких двадцать два очка? — удивился Манго — Манго.
— Ну этих…
— А… — пробурчал Манго — Манго, вновь дернул струны и вновь то ли заговорил, то ли запел: — Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…
— Не правильно, — сказал Лапидус, — надпись была синяя, это забор — зеленый.
— Какой еще забор? — недовольным голосом переспросил Манго — Манго, переставая играть.
— Нормальный забор, — ответил Лапидус, — большой и зеленый, а на нем надпись была… Я ехал в троллейбусе, в нем еще было двое одинаковых, они пытались меня поймать, а я смотрел в окно. Мы проезжали мимо забора и я на нем прочитал надпись…
— Какую? — спросил Манго — Манго.
— Я могу только написать, — сказал Лапидус, — она была на иностранном.
— Напиши, — сказал Манго — Манго.
— У меня нечем, — сказал Лапидус.
Манго — Манго отложил гитару, заглянул в футляр, порылся в нем и достал клочок бумаги и толстый огрызок красного карандаша.
— Надо синий, — сказал Лапидус, — иначе я не вспомню.
— Попытайся, — сказал Манго — Манго, — синего у меня нет.
— А песня, — спросил Лапидус?
— Какая песня? — в свою очередь спросил Манго — Манго.
— Которую ты пел… Про двадцать два…
— Это не песня, — серьезно сказал Манго — Манго, — это послание, его надо слушать внимательно и тогда ты сможешь хоть что–то понять…
— В чем? — переспросил Лапидус.
— В жизни, — ответил Манго — Манго и добавил: — Ты вспомнил?
Лапидус взял в правую руку красный карандаш и закрыл глаза. Он представил забор, мимо которого проезжал троллейбус, потом вспомнил, как троллейбус резко затормозил и его прижало к спине дамы, стоявшей в проходе, затем он вспомнил, как дама возмущенно заорала и стукнула его локтем в живот…
Лапидус открыл глаза и посмотрел на Манго — Манго.
— Вспоминай, вспоминай, — сказал тот.
Лапидус вновь закрыл глаза и еще крепче сжал красный карандаш пальцами правой руки, так крепко, что нос его внезапно и отчетливо вспомнил до одурения сладковатый и невыносимо приторный запах дамы, а сам Лапидус вспомнил, как он отлетел к окну. Затем троллейбус двинулся дальше…
Лапидус открыл глаза и посмотрел на клочок бумаги.
Когда он открыл глаза в троллейбусе, то на часах было примерно восемь двадцать пять, и за окном был зеленый забор. Сейчас было девять двадцать пять, если верить кукушке. За забором что–то строили. Лапидус поднес карандаш к бумаге. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но она была пуста. Лапидус написал первую букву: «I». Через весь забор шла яркая синяя надпись, скорее всего, масляной краской. Лапидус быстро дописал остальные семь букв: «NDILETO».
— Покажи! — приказным тоном попросил Манго — Манго.
Лапидус протянул ему обратно клочок бумаги и огрызок красного карандаша. — Только это было синей краской, — почему то добавил он извиняющимся голосом, и на зеленом заборе. То есть, забор был покрашен зеленой краской, а надпись сделана синей…
— Понятно, — сказал Манго — Манго, пристально вглядываясь в клочок бумаги, — то же самое слово.
— Какое? — спросил Лапидус.
— Слушай, — тихо проговорил Манго — Манго и вновь взял в руки гитару. — Это очень просто. Слушай и повторяй. Начали! «Двадцать два…»
— Двадцать два! — повторил Лапидус.
«И быстро падающие слова!»
— И быстро падающие слова!
«И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»
— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… — монотонно повторял Лапидус.
«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…»
— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться… —
«Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»
— Понял, — сказал Лапидус, — это слово «индилето», а что оно значит?
— Спеть снова, — спросил Манго — Манго, — если еще не понял? Или хочешь знать последние слова?
— Хочу, — ответил Лапидус.
— Слушай, там все очень просто: «Игра окончена. Я убираюсь!»
— Куда?
— Нет, вы посмотрите на него, — разошелся Манго — Манго, — я же ему говорю, что это не песня, а послание. А в послании никогда и ничего не бывает ясным до конца. А ему все надо знать. Что такое двадцать два, что за письма, что за слово, и кто куда уматывает. Думать надо, думать!
— Понял, — сказал Лапидус, — я буду думать.
— Селянин, — сказал Манго — Манго.
— Кто–кто? — переспросил Лапидус.
— Не кто, а ты! Это ты — селянин, то есть такой… В общем, меченый…
— Я поплыву, — сказал Лапидус.
— Плыви, — сказал ему Манго — Манго, — только спроси хоть, где тебе меня найти.
— А зачем? — удивился Лапидус.
— Надо будет, — уверенно сказал Манго — Манго, — не знаю, зачем, но надо…
— Так где мне тебя найти?
— На реке, когда плывешь вниз из города, то по правому берегу, возле леска…
— Ты мне не понадобишься, — сказал Лапидус, и оттолкнулся ногами от пола.
— Плыви, плыви, — прокричал ему вслед Манго — Манго, — только не забудь! — И он пропел в спину уплывающему Лапидусу: «Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»
Лапидус быстро выскочил из перехода и вновь начал отсчитывать ступеньки.
Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…
Десять, девять, восемь…
Семь…
На шестой он посмотрел на небо, желая только одного: увидеть его утреннюю невообразимую июньскую голубизну. Вместо голубизны над переходом висела мрачная и черная туча, которая с мгновенья на мгновенье должна была пролиться на землю невозможным еще полчаса назад ливнем. Часы на мэрии пробили девять часов пятнадцать минут. Короткий и мелодичный отсчет каждые четверть часа.
На шестнадцатой минуте десятого из тучи хлынул дождь. Еще через несколько секунд промокший до нитки Лапидус стоял у кромки тротуара и с удивлением смотрел на притормаживающую возле него машину.
Лапидус 3
Лапидус не любил машины, каждая из них была потенциально опасна, ибо никогда нельзя было знать одного: что придет ее водителю в голову. Иногда ночами Лапидусу снился сладостный мир, в котором люди передвигались только пешком, иногда — на лошадях, но главным образом — пешком.
Но то были сны.
Сейчас же была явь. Дождь лил на самом деле, Лапидус уже был не просто промокшим до нитки, он дышал водой, он барахтался в воде, он пытался вынырнуть на поверхность, но вместо поверхности была все та же вода.
Лапидус тонул.
Сейчас же была явь. Дождь лил на самом деле, Лапидус уже был не просто промокшим до нитки, он дышал водой, он барахтался в воде, он пытался вынырнуть на поверхность, но вместо поверхности была все та же вода.
Лапидус тонул.
И притормозившая машина оказалась спасательным кругом, надувным жилетом, брошенной во время веревкой.
Дверка открылась, сквозь гул дождя до Лапидуса донеслись звуки музыки: «Приходи ко мне скорей, обними меня покрепче, убежим мы от друзей…»
Последнюю фразу перекрыл раскат июньского грома. Лапидус решился и нырнул внутрь автомобиля. Мотор сразу же взревел, и машина понеслась дальше так стремительно, что Лапидус захлопнул дверку уже на ходу. И только после этого мокрый и взъерошенный Лапидус посмотрел на водителя.
За рулем сидела женщина.
Брюнетка.
В темных очках.
С ярко накрашенными губами.
На улице лил дождь, а она была в больших темных очках — это поразило Лапидуса больше всего.
«В Бурге девять часов двадцать минут, — раздался из приемника сладкий мужской голос, — на улице льет как из ведра, мне жаль вас, жаль вас, одинокие, мокнущие прохожие, ведь мне так уютно сейчас в этой теплой и маленькой студии, я хочу…»
Лапидус так и не узнал, чего хочет сладкий мужской голос в теплой и маленькой студии, потому что женщина в темных очках выключила приемник.
Выключила приемник и добавила газу.
Машина понеслась еще быстрее, и Лапидус подумал, что он первый раз сел в машину просто так: потому что та остановилась.
Он выплыл из перехода, а в переходе он оказался потому, что ему надо было в центр.
В центр он поехал искать работу.
Но вообще–то все началось с троллейбуса, в котором ему встретилась странная парочка.
А в переходе он познакомился с еще более странным типом, который начал загадывать ему загадки.
И не надо забывать про надпись на заборе, на зеленом заборе синей краской, вот так: «INDILETO».
Хотя странный тип утверждал, что краска была не синяя. А потом начался дождь, и Лапидус промок до нитки, а когда Лапидус промок до нитки, то внезапно возле него притормозила машина, за рулем которой оказалась брюнетка в больших темных очках и с ярко накрашенными губами.
Лапидус внимательно посмотрел на женщину. И ему захотелось закричать: милая блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами, сосредоточенно смотрела на дорогу сквозь лобовое стекло. И никаких очков на ней не было!
Лапидус зажмурился, а потом резко открыл глаза.
За рулем по–прежнему сидела брюнетка в больших темных очках.
Лапидус завыл.
— Пакет! — отрывисто сказала женщина, не отрывая взгляда от дороги.
Лапидус завыл еще громче.
— Где пакет? — голос женщины стал угрожающим, но потом вдруг в нем появилась какая–то томная мягкость: — Ты должен был стоять на этом перекрестке ровно в девять часов шестнадцать минут, у тебя должен быть с собою пакет. Ты должен отдать его мне. Через пять минут после того, как я заберу у тебя пакет, я должна остановить машину. Мы едем уже десять минут. Сейчас девять двадцать шесть, пакет давно должен быть у меня. Где пакет?
— Какой пакет? — каким–то необыкновенно звонким голосом спросил Лапидус.
Женщина резко затормозила и остановила машину. Затем она повернулась к Лапидусу, сняла очки и стала смотреть на Лапидуса пристально и внимательно. Затем она закурила, выдохнула дым Лапидусу в лицо и снова надела очки.
— Где пакет? — опять спросила она, вот только уже растерянным голосом.
— Я сел в троллейбус, — начал быстро–быстро говорить Лапидус, — я сел в троллейбус и поехал искать работу. В нем были двое и еще много человек. А за окном я увидел надпись. Потом троллейбус остановился…
— Пакет, — угрюмым тоном спросила женщина, — у тебя должен быть пакет, ты хочешь, чтобы я тебя обыскала?
— Не хочу, — так же быстро проговорил Лапидус.
— Тогда отдавай пакет!
— У меня нет никакого пакета, — сказал Лапидус, — у меня вообще ничего нет, даже денег.
— Если бы ты отдал мне пакет, то получил бы деньги, много денег, показать?
— Покажи, — отчего–то сказал Лапидус.
Женщина достала с заднего сиденья машины спортивную сумку серого цвета на молнии, расстегнула молнию, раскрыла сумку и сунула Лапидусу в лицо. Сумка была доверху наполнена запечатанными крест–накрест пачками.
— Как в банке, — уважительно сказал Лапидус, глядя на содержимое сумки.
— Отдавай пакет, тогда все — твои!
— Вы меня с кем–то спутали! — так же уважительно сказал Лапидус. — Обознались, наверное, под дождем. Или заехали не туда. У меня никакого пакета нет и не было. А что в нем?
Женщина закурила еще одну сигарету и облокотилась на руль.
Машина стояла, приткнувшись к обочине, дождь все еще лил как из ведра.
— Интересно, — начал рассуждать внезапно для себя самого Лапидус, — что может быть в этом пакете? Наркотики?
— Сумасшедший, — как–то грустно сказала женщина и опять сняла очки.
— Например, кокаин. Говорят, что его нюхают. Хотя я никогда не нюхал кокаина, я даже пиво редко пью…
— А что ты пьешь? — спросила женщина, повернувшись к Лапидусу.
— Чай. Иногда кофе. Люблю томатный сок, только летом.
— Почему только летом?
— Зимой я с него в туалет часто бегаю, — извиняющимся тоном сказал Лапидус.
— В этом пакете — не наркотики, — отрывисто сказала женщина.
— Значит, в этом пакете важные бумаги, — то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном сказал Лапидус.
— Может быть, — сказала женщина, — только сейчас уже все равно.
— Почему? — искренне удивился Лапидус.
— Потому что Господь послал мне в это утро тебя. Ты что, всегда такой?
— Какой?
— Такой… Который садится не в ту машину…
— Я вообще ни в какую машину не хотел садиться, я вышел из перехода и начался дождь, — опять очень быстро начал говорить Лапидус, — я промок до нитки, тут вдруг…
Женщина нервно включила приемник. «В Бурге девять часов сорок пять минут утра…», — проговорил нейтральный женский голос, «…слушайте рекламу на нашей волне!». Женщина так же нервно выключила приемник и опять посмотрела на Лапидуса:
— Слушай, я сейчас увезу тебя обратно, понял?
— Понял.
— И высажу там, где тебя подобрала, понял?
— Понял!
— И ты забудешь про меня на всю оставшуюся жизнь, понял?
— Почему? — удивленно спросил Лапидус.
— Потому что ты дурак, — вдруг начала кричать женщина, — кто тебя просил садиться в мою машину, вышел из перехода, промок — ну и иди себе домой, понял?
— Понял, — грустно сказал Лапидус, внезапно почувствовав под ногами асфальт собственного двора.
Мокрый Лапидус возвращался домой.
Двор был пуст, мамаши с колясками и бабульки с кошками отсутствовали.
Только мрачный и небритый сосед из второго подъезда стоял под дождем посреди двора и выгуливал своего Шарика.
Шарик поднял ногу на фонарный столб, Лапидус быстро прошагал мимо и подошел к своему подъезду. Дверь была распахнута и нагло скрипела.
Лапидус вошел в подъезд и нажал кнопку лифта. Лифт не спускался — видимо, застрял. Лапидус пошел пешком по черной лестнице, под ногами валялись использованные шприцы, использованные презервативы, пустые бутылки, пустые сигаретные пачки и засохшее собачье–кошачье–человечье дерьмо. Иногда дерьмо было не засохшим и сильно пахнущим, то есть свежим. Следы того, что недавно здесь кто–то был. Лапидусу стало неуютно.
На стенах можно было читать самые разные надписи. Частью на английском языке, частью на русском, частью на матерном. Оставалось подняться еще на один пролет, как Лапидус все же вступил в свежую кучу. Куча была маленькой, скорее всего — кошачьей. Хотя может быть, что и собачьей. Для человечьей какашки были очень уж странными, разве что у кого–то дисбактериоз. Лапидус выругался — больше всего он не любил оттирать ботинки от дерьма. Ботинки у него были единственные. Одна пара ботинок на осень и на зиму. И на весну тоже. На лето у него были сандалии и старые легкие замшевые туфли, но хотя сегодня и было второе июня, он был не в сандалиях и не в туфлях, а в ботинках.
Когда–то давно они были коричневыми, но это когда–то давно.
Теперь они стали серо–черными, как то самое дерьмо, в которое только что вступил Лапидус. Мягкое, серо–черное и безумно вонючее. Лапидуса чуть не вырвало, но он мужественно попрыгал дальше. На одной ноге пропрыгал целый пролет, с тоской думая о том, что сейчас придется оттирать ботинок от дерьма. Хотя можно не оттирать, а отмыть, и не в ведре, а сразу под краном. Только после этого придется мыть раковину.
С мыслью, о том, что придется мыть раковину, Лапидус достал ключи и начал было открывать дверь, но потом передумал.
— Я не хочу домой, — сказал он женщине, — и я не дурак.