Фабер ответил серией ударов по корпусу, пока Дэвид продолжал сажать все новые синяки на его лицо. Однако противники находились слишком близко, чтобы за короткое время нанести друг другу действительно серьезный ущерб, хотя более значительная физическая мощь Дэвида начинала сказываться.
Не без некоторого восхищения Фабер оценил, насколько умно избрал Дэвид время и место для схватки: на его стороне оказался эффект неожиданности, ружье и ограниченность пространства, где сила мышц оказалась важнее ловкости Фабера, у которого не имелось места для маневра. Дэвид совершил единственную ошибку, и подвела его излишняя бравада (психологически это можно понять), когда он ошарашил Фабера заявлением о найденной пленке, а на самом деле только предупредил об опасности.
Фабер слегка переместил вес своего тела, но при этом случайно задел бедром рычаг коробки передач, переведя его в положение «Вперед». И поскольку двигатель все еще работал, машина резко дернулась, а он потерял равновесие. Дэвид не преминул этим воспользоваться, нанеся ему размашистый удар левой, который, более по случайности, нежели намеренно, угодил Фаберу точно в подбородок, окончательно отшвырнув его в противоположную сторону кабины. Ударившись затылком о стойку двери, Фабер плечом надавил на ручку, дверь распахнулась, и он вывалился из машины спиной вперед, совершив немыслимое обратное сальто и приземлившись лицом в грязь.
Несколько мгновений он от потрясения не мог пошевелиться. Все, что он увидел открыв глаза, – это синие вспышки света на размытом красном фоне. До него доносился звук автомобильного мотора. Он тряхнул головой, стараясь устранить фейерверк в глазах, и с трудом поднялся на четвереньки. Джип сначала стал удаляться от него, но потом снова начал приближаться. Фабер повернул голову на шум. Цветные пятна, застилавшие взор, растворились, и он увидел, как машина несется прямо на него.
Дэвид решил задавить его.
Но когда передний бампер оказался в каком-то ярде от его лица, Фабер отпрыгнул в сторону. Его обдало воздушным потоком, а крыло успело ударить по вытянутой в сторону ноге. Джип проскочил мимо, вгрызаясь шинами с крупным рисунком протектора в мягкую землю и расшвыривая веером комья грязи. Фабер прокатился по мокрой траве и сумел привстать на колено. Раненая нога сильно болела. Он наблюдал за тем, как джип быстро развернулся и снова устремился на него.
Сквозь лобовое стекло он теперь отчетливо видел лицо Дэвида. Молодой человек склонился вперед к рулю, его рот был открыт, обнажив зубы в неистовом, почти безумном оскале. Казалось очевидным, что несостоявшийся воин воображал себя сейчас в кабине «спитфайера», падающего в пике со стороны солнца на вражеский самолет и готовый пустить в ход все свои восемь скорострельных «браунингов».
Фабер переместился ближе к краю скалы. Джип набирал скорость. Фабер понял, что на какое-то время лишился возможности бежать, и посмотрел через кромку скалы – каменистый, почти вертикальный склон, кончавшийся в ста футах ниже бушующим морем. И джип летел сейчас прямиком вдоль обрыва к тому месту, где стоял он. Фабер еще раз осмотрел скалу в поисках выступа или хотя бы расщелины, чтобы поставить ногу, но ничего не обнаружил.
Джип находился уже в каких-то четырех или пяти ярдах, двигаясь со скоростью около сорока миль в час. Его правые колеса отделяла от края скалы полоска земли, два фута или того меньше. И тогда Фабер сначала распластался на земле, а потом свесил ноги и тело в пустоту, удерживаясь на одних кистях и предплечьях, чтобы не рухнуть вниз.
Колеса лишь чудом не задели его рук, а буквально еще через несколько ярдов джип занесло и одно из колес повисло над пропастью. На мгновение Фаберу показалось, что сейчас вся машина заскользит вбок и свалится в море, но остальные три колеса удерживали ее в относительно безопасном положении.
Почва, в которую упирался предплечьями Фабер, внезапно сдвинулась. Колеса джипа порвали корни травы и ослабили прочность связи дерна со скалой. Он почувствовал, что сползает вниз. В ста футах от него море яростно кипело среди прибрежных камней. Фабер вытянул одну руку как можно дальше и вонзил пальцы глубоко в размякшую землю. Он почувствовал, как при этом начисто оторвался ноготь, но сейчас было не до него. Он повторил движение другой рукой. Когда обе его руки надежно вцепились в почву, он стал подтягиваться вверх. Получалось это мучительно медленно, но постепенно его голова оказалась на уровне рук, потом ему удалось забросить бедро на кромку скалы, и вот он уже весь перекатился на ровную поверхность.
Между тем джип снова разворачивался. Фабер побежал к нему. Нога болела, но не была сломана, как он опасался. Дэвид набирал скорость для нового захода. Фабер же маневрировал, стараясь двигаться все время под прямым углом к линии перемещения машины и этим вынуждая Дэвида непрерывно вращать руль, что сразу же заметно замедляло скорость.
Фабер знал, что долго продержаться не сможет: усталость наваливалась с каждой секундой. Его последняя атака должна увенчаться успехом, или все пропало.
Он побежал быстрее. Дэвид направил джип на перехват в ту точку, где скоро должен был оказаться Фабер, но тот резко остановился и джипу пришлось описать зигзаг. Он оказался совсем рядом, и теперь Фабер совершил настоящий рывок, заставляя Дэвида разворачиваться на узком пространстве, причем скорость машины упала почти до нуля, а противник стремительно приближался. И только когда Фаберу оставалось сделать всего несколько шагов, Дэвид понял, что тот задумал, и вывернул руль, чтобы уклониться в сторону, но слишком поздно: Фабер ногой нашел на кузове упор и одним прыжком оказался на брезентовой крыше джипа.
Несколько секунд он лежал лицом вниз, переводя дыхание. Поврежденная нога горела так, словно попала в костер, легкие тоже пронзала острая боль.
Машина продолжала движение. Фабер достал стилет из рукава и прорезал длинную кривую полосу в брезенте крыши. Ткань провалилась внутрь, и Фабер обнаружил, что смотрит прямо в затылок Дэвиду.
Тот обернулся, и на лице его теперь отразился откровенный страх. Фабер уже занес лезвие для разящего удара…
Дэвид полностью открыл заслонку карбюратора и вывернул руль до отказа. Джип рванулся вперед и по кругу так резко, что встал на два колеса. Фабер с большим трудом удержался наверху. Все еще набирая скорость, машина опустилась на все четыре опоры, но только для того, чтобы на новом вираже снова оказаться вздыбленной на другую сторону. Прокатившись так несколько ярдов, джип попал на скользкий участок, окончательно потерял равновесие и с грохотом завалился на бок.
Фабера при этом отшвырнуло на несколько ярдов, а приземлился он так неудачно, что от удара о землю у него перехватило дыхание. Прошло несколько секунд, прежде чем он обрел способность двигаться.
По замысловатой траектории джип закончил свой путь снова в опасной близости от края скалы.
Совсем рядом в траве валялся стилет. Фабер подобрал его и посмотрел в сторону автомобиля.
Непостижимым образом Дэвид успел через прореху в крыше вытащить свое кресло, и теперь, уже сидя в нем, изо всех сил толкал каталку прочь вдоль кромки скалы. Бросившись вслед за ним, Фабер не мог не признать храбрости врага.
Должно быть, Дэвид расслышал за спиной шаги, поскольку за секунду до того, как Фабер с ним поравнялся, остановился и развернул кресло на месте. И Фабер увидел в его руке тяжелый гаечный ключ.
Фабер со всего маху врезался в кресло и опрокинул его. У шпиона успела мелькнуть мысль, что оба они вместе с каталкой могут сейчас рухнуть со скалы в море, но почти тут же он получил мощный удар ключом по затылку, и в глазах потемнело.
Когда сознание вернулось к нему, опрокинутое инвалидное кресло все еще лежало рядом, но Дэвида нигде не было видно. Он встал на ноги и, преодолевая головокружение, удивленно осмотрелся.
– Эй!
Голос донесся со склона скалы. По всей вероятности, Дэвид успел лишь нанести ему удар, прежде чем сам выпал из кресла и перевалился за край. Фабер осторожно подполз к кромке и посмотрел вниз.
Одной рукой Дэвид вцепился в ветку куста, росшего прямо под гребнем, а другой – за узкую щель в камне. Он свисал над пропастью точь-в-точь как сам Фабер всего несколько минут назад. Вся его бравада улетучилась.
– Ради всего святого, вытащите меня, – хрипло попросил Дэвид.
Фабер склонился ниже.
– Как ты узнал про пленку? – спросил он.
– Помогите мне, умоляю!
– Расскажи про пленку.
– О Боже! – Стало заметно, что Дэвиду трудно на чем-то сосредоточить внимание. – В доме Тома вы оставили свою куртку сушиться. И когда поднялись наверх, я обыскал карманы и нашел негативы…
– И это оказалось достаточной уликой против меня, чтобы попытаться убить?
– Не только. Еще то, что вы сделали с моей женой в моем же доме… Ни один англичанин не позволил бы себе такого…
Фабер не сумел сдержать смеха. Перед ним оказался, в конце концов, не мужчина, а жалкий мальчишка.
– Где сейчас негативы?
– У меня в кармане…
– Отдай их мне, и я тебя вытащу.
– Вам придется взять их самому. Я не могу отпустить рук. Поспешите…
Все еще лежа на животе, Фабер протянул руку как можно ниже и забрался под плащ Дэвида, к нагрудному карману его куртки. Когда пальцы нащупали и осторожно достали контейнер, он издал вздох облегчения. Потом быстро просмотрел содержимое – кажется, все на месте. Сунув пленку в карман, который застегивался на пуговицу, он снова потянулся в сторону Дэвида. Больше никаких ошибок!
Он ухватился за куст, который удерживал Дэвида, и с корнем вырвал его.
– Нет! – закричал Дэвид, ощутив сразу же, как вторая рука теряет опору в скале. – Это несправедливо!
Его пальцы окончательно выскользнули из каменной щели.
На какое-то мгновение показалось, будто он просто завис в воздухе, а потом стремительно рухнул вниз, дважды ударившись о каменные выступы, и с всплеском упал в море.
Фабер некоторое время выжидал, желая убедиться, что он больше не покажется на поверхности.
– Несправедливо? О какой справедливости можно вообще говорить? Ты разве не знал, что идет война?
Он смотрел на поверхность моря еще несколько минут. В какой-то момент ему показалось, будто в волнах и пене мелькнул желтый плащ, но он пропал из виду прежде, чем Фабер сумел понять, действительно ли видит его. Под ним была теперь только вода и камни.
Внезапно он ощутил невыносимую усталость. Его раны стали давать о себе знать: ушибленная нога, шишка на голове, синяки по всему лицу. Дэвид Роуз в итоге оказался глупцом, пустым хвастуном и скверным мужем. И ему пришлось молить врага о пощаде. Но он все же был храбрым человеком и погиб, сражаясь за свою страну. Хотя бы это ему удалось.
Фабер задумался, будет ли его собственная смерть столь же достойной. А потом встал, повернулся и направился к перевернутой машине.
28
Персиваль Годлиман ощущал прилив энергии, решимости и – что было уж совсем для него противоестественно – энтузиазма. Причем стоило начать размышлять об этом, как ему становилось даже несколько неловко за себя. Пропагандистские речи произносились для рядовых обывателей, а у интеллектуала на подобные «вдохновляющие» выступления лидеров нации должен существовать стойкий иммунитет. И все же, прекрасно сознавая, что представление, разыгранное перед ним Черчиллем, было заранее отрепетированным, а все крещендо и диминуэндо[23] расписаны, как в партитурах композитора, он остался от визита под глубочайшим впечатлением. Разговор подействовал на него так, как подстегивают капитана школьной футбольной команды последние указания тренера перед матчем.
Когда он вернулся к себе в кабинет, у него руки чесались немедленно хоть что-то предпринять.
Он опустил зонтик в нишу рядом с вешалкой, снял мокрый плащ и посмотрел на себя в зеркало, закрепленное на внутренней стороне створки гардероба. У него теперь не оставалось сомнений – его лицо сильно изменилось с тех пор, как он стал одним из главных британских охотников на шпионов. Пару дней назад ему на глаза случайно попалась фотография, сделанная в 1937 году, на которой он был запечатлен вместе с группой студентов – слушателей своего семинара в Оксфорде. И он вдруг понял, что выглядел тогда старше, чем сейчас: бледная кожа, жидкие длинные волосы, пятна щетины на плохо выбритом лице и мешковатая одежда пенсионера. Теперь от редких прядей не осталось и следа – он стригся почти наголо, оставляя лишь короткую монашескую челку. Одевался он сейчас скорее как руководитель крупной фирмы, нежели как преподаватель. Ему это, конечно, могло только казаться, но даже линия подбородка сделалась более твердой и волевой. В глазах появился живой блеск, да и брился он с особым тщанием.
Усевшись за письменный стол, он закурил сигарету. Эта новая привычка ему особой радости не доставляла – он часто кашлял, пытался бросить, но обнаружил, что без курева уже обойтись не может. Однако в Великобритании военных лет курение приняло поистине массовый характер – курили даже многие женщины. Им приходилось выполнять мужскую работу, вместе с которой они естественным образом перенимали и пороки мужчин.
Вот и на этот раз от табачного дыма у Годлимана перехватило горло, он закашлялся и затушил сигарету о крышку консервной банки, заменявшей пепельницу, – настоящую купить в то время было почти невозможно.
Проблема вдохновленности на решение невыполнимых задач, подумал он, состоит в том, что само по себе воодушевление не дает никаких подсказок и никак не помогает добиться цели. Он вдруг вспомнил, как студентом колледжа взялся написать дипломную работу о странствиях малоизвестного средневекового монаха по имени Фома Древесник. Годлиман поставил тогда перед собой не слишком значительную, но весьма трудную задачу: составить отчет и детально описать маршрут, проделанный этим богословом за пять лет. И в разгар работы обнаружил, что восемь месяцев герой его исследования провел либо в Париже, либо в Кентербери, а поскольку Годлиману никак не удавалось установить, где именно, весь проект оказался под угрозой. В хрониках, которыми он пользовался, подобная информация попросту отсутствовала. А если пребывание монаха в одном из религиозных центров того времени не было зарегистрировано письменно, то никакой возможности установить истину не оставалось. И точка. Однако с оптимизмом, свойственным юности, Годлиман отказался поверить в отсутствие каких-либо письменных источников. Он неустанно повторял себе, что где-то какие-то записи непременно сохранились, пусть авторитетные ученые и твердили ему, будто многие гораздо более важные события средневековой истории тоже не зафиксированы в летописях вообще. Если Фома не находился в те восемь месяцев ни в Париже, ни в Кентербери, предположил молодой Годлиман, значит, провел это время в пути. И уже потом, в одном из архивов Амстердама, он обнаружил корабельный журнал, свидетельствовавший о том, что Фома Древесник взошел на борт судна, направлявшегося в Дувр, но попавшего в бурю. Его отнесло к берегам Ирландии, где оно потерпело крушение. Работу потом сочли образцом последовательного подхода к историческому исследованию и предложили остаться преподавать на кафедре.
Быть может, стоит применить подобный метод и для решения загадки о месте нахождения Фабера?
Наиболее вероятной представлялась версия о гибели – он утонул. Если же этого не произошло, то скорее всего он уже успел добраться до Германии. Ни один из этих вариантов не давал Годлиману возможности строить дальнейшие планы, а значит, оба следовало попросту отбросить. Он должен исходить из того, что Фабер жив и сумел где-то выбраться на берег.
Он вышел из своего кабинета и спустился этажом ниже, в картографический зал. Его дядя, полковник Терри, как раз уже находился там и стоял перед картой Европы с сигаретой в зубах. Годлиман отметил про себя, насколько рутинной в эти дни стала подобная сцена для военного ведомства: самые высокопоставленные лица постоянно застывали, словно в трансе, перед картами, молча производя собственные расчеты шансов победить в этой войне или потерпеть поражение. Как он предполагал, происходило это потому, что все планы были уже разработаны и утверждены, огромная военная машина пришла в движение, и тем, кто привык постоянно принимать важные решения, ничего не оставалось, кроме как ждать и прикидывать, насколько они окажутся правы.
Терри заметил, как он вошел, и первым делом поинтересовался:
– Надеюсь, твоя встреча с вождем нации прошла благополучно?
– Он пил виски, – ответил на это Годлиман.
– Он пьет его целыми днями, но, мне кажется, никакого влияния на него выпитое не оказывает, – заметил Терри. – Что он тебе сказал?
– Хочет, чтобы ему подали на блюде голову Иглы. – Годлиман подошел к стене, на которой висела карта Великобритании, и ткнул пальцем в Абердин. – Если бы ты командовал подводной лодкой, посланной для того, чтобы подобрать беглого агента, где, по-твоему, находится самое безопасное и близкое к берегу место для встречи?
Терри встал рядом и тоже вгляделся в карту.
– Я бы точно держался за пределами трехмильной зоны. Но если бы мне предоставили выбор, не приближался бы к побережью ближе чем на десять миль.
– Верно. – Годлиман взял карандаш и провел на карте две линии, обозначавшие расстояния в три и десять миль от берега. – А теперь представь, что ты неопытный моряк, отплывший из Абердина на утлом рыбацком суденышке. Как далеко ты успел бы отойти от берега, прежде чем начал нервничать?
– Ты хочешь спросить, каков диапазон плавания подобных мелких судов?
– Можно поставить вопрос и так.