– Вывезите его в пустыню, и пусть там этот вопрос решает воронье.
– А что потом? – спросил врач из Калифорнии.
– Свяжитесь с ближайшим помощником Хассина и направьте его ко мне. Я к нему присмотрюсь и, если сочту его приемлемым, объясню ему, что аль-Хабор Хассин не выдержал напряжения и скончался от сердечного приступа. Не думаю, что с этим возникнут какие-либо трудности.
– Надеюсь, все остальное остается в силе, – заметил профессор средневековой истории из Германии.
– Абсолютно все без исключения, – подтвердил Гуидероне. – Аль-Хабор был прав. Целые районы Средиземноморья на протяжении многих недель не будут знать ночи из-за полыхающих повсюду пожаров. Это станет согласованным ужасом; все инструменты слаженного оркестра разом достигнут крещендо страха. То же самое произойдет и в Северном море: наши люди взорвут десятки шотландских, норвежских и датских нефтяных платформ. Когда пламя, наконец, утихнет, весь цивилизованный мир, каким мы его знаем, окажется повергнут в хаос. Настанет наш час взять его в свои руки… И наш подход будет рациональным, можно даже сказать, исцеляющим, ибо мы милосердны.
– Когда вы намереваетесь осуществить все это? – спросил профессор-террорист.
– Первого числа наступающего года, – ответил Гуидероне. – Обратный отсчет начинается с сегодняшнего дня.
Камерон Прайс постучал в дверь двухкомнатных апартаментов четы Скофилдов в главном особняке. Времени было половина шестого утра; впустившая его Антония с трудом подавила зевок. Она извинилась за свой вид: фланелевую пижаму.
– Сейчас накину халат и скажу своему брюзге, что ты пришел. И надо будет сварить кофе; без него Брэй – сущее чудовище.
– Тони, не стоит беспокоиться…
– Стоит, – прервала его Антония, – если и не ради тебя, то ради него. Ты бы не нагрянул к нам в такой час без крайней необходимости.
– Тут ты права.
– В таком случае, заходи, но заткни уши, пока я буду готовить кофе и будить Брэя.
Прайс проследовал за ней на крохотную кухоньку, отгороженную в углу одной из комнат.
– Брэндон настолько суров?
– Представь себе ревущего льва, Кам. Брэй привык к тропическому времени. А там день начинается часов в десять – в половине одиннадцатого.
– Знаешь, по-английски ты говоришь чертовски хорошо.
– Виноват в этом исключительно Брэй. Когда мы решили остаться вместе, он притащил мне десятки пластинок, кассет с курсами «Говорите по-английски правильно» и так далее, и так далее. Сам Брэй учился в Гарварде, но сейчас он утверждает, что у меня английская грамматика еще лучше, чем у него. И, если честно, в этом он прав. Брэй не может отличить неопределенное причастие от наречия.
– И я тоже, – усмехнулся Камерон, усаживаясь за столик. Антония тем временем занялась кофеваркой. – Но если ты позволишь мне немного любопытства – а ты имеешь полное право отказать, – как получилось, что вы решили, как ты только что выразилась, «остаться вместе»?
– Наверное, самым очевидным было бы ответить, что это любовь, – сказала Антония, отрываясь от белой пластмассовой кофеварки и поворачиваясь лицом к Прайсу. – И, определенно, физическое и эмоциональное влечение сыграло свою роль, но было и нечто другое, нечто большее. Брэндон Скофилд попал в страшный переплет, за ним охотились и его враги, и собственное начальство, причем и те и другие желали его смерти. Он мог бы – они с Талейниковым могли бы – пойти на многочисленные компромиссы, тем самым отменив вынесенный им смертный приговор. Но они этого не сделали, так как им стала известна правда о Матарезе. Вся правда, Камерон. Многие, слишком многие из числа сильных мира сего испугались пойти следом за ними, потому что среди них расползлась ржавчина измены… Брэй и Василий послали этих людей ко всем чертям и пошли до самого конца. Талейников умер, чтобы дать нам с Брэем возможность ускользнуть из кровавой мясорубки, и я осталась с гигантом, с человеком думающим и непритязательным, во многих отношениях мягким, до тех пор пока не возникает необходимость стать жестоким. И этот человек был готов без колебаний отдать за меня свою жизнь. Ну как я могла не полюбить такого человека, как могла не проникнуться к нему бесконечным восхищением?
– Брэндон не производит на меня впечатление человека, которому нужно, чтобы им восхищались. По-моему, он, наоборот, чурается этого.
– Ну разумеется. Потому что это напоминает ему о «плохих днях», как он называет то время. То время, когда последнюю черту подводило оружие: или убивал ты, или убивали одного из твоих друзей.
– Но все это осталось в прошлом, Тони. «Холодная война» закончилась. Сейчас такого больше нет.
– Прошлое является Брэю в кошмарных снах. Своей пулей он обрывал жизнь молодых и стариков. Память об этом навсегда останется с ним.
– Но если бы он не нажимал на спусковой крючок первым, убивали бы кого-нибудь из его друзей. Брэндон же должен это понимать.
– Наверное, он все понимает. По-моему, его всегда больше беспокоили юные фанатики. Слишком юные, слишком уязвимые, чтобы отвечать за то безумство, которое творилось их руками.
– Антония, это были убийцы.
– Это были дети, Камерон.
– Не в моих силах решить проблемы Брэндона, да и, по большому счету, я пришел к вам не для этого.
– Разумеется. Кстати, а зачем ты пожаловал к нам в столь ранний час?
– Почему бы тебе не разбудить своего льва? Это поможет сберечь время, потому что я не хочу повторять свой рассказ дважды. Если честно, у меня нет никакого желания задерживаться здесь надолго – на тот случай, если за мной сейчас пристально наблюдают.
– Даже так? – спросила Антония, глядя Камерону в глаза.
– Даже так, – тихо подтвердил Прайс.
Через пять минут на кухню вошел растрепанный Скофилд, а следом за ним – Антония. Оба были в халатах: Антония – в новом, белом, махровом; Брэндон – в доисторическом, чистом, но порванном в нескольких местах.
– Если бы мы остановились в приличной гостинице, – кратко заметил он, поймав на себе вопросительный взгляд Прайса, – я бы смог стащить приличный халат… Черт побери, сынок, что у тебя? Это должно быть нечто важное, иначе я наложу на тебя взыскание – или как там делается у этих идиотов-военных? Да, а где кофе?
– Садись, дорогой, уже наливаю.
– Ну, Кам, выкладывай, с чем пришел. По своей воле я не вставал в такой ранний час с той жуткой ночи в Стокгольме, когда одна молодая дама случайно ошиблась номером…
– Болтун, – с мягким укором произнесла Антония.
Поставив на стол две чашки кофе, она подсела к мужчинам.
– А ты сама не будешь? – спросил Прайс, кивая на свою чашку.
– Я предпочитаю чай, и мои запасы подошли к…
– А я умираю от любопытства, черт побери! – прервал жену Скофилд. – Говори, юноша.
– Помнишь, я жаловался тебе на то, что подполковник Монтроз ходила за мной повсюду как привязанная?
– А то как же. И я помню также, что предположил, не запала ли она на тебя.
– Что я тотчас же отмел. Наша Лесли ко мне совершенно равнодушна. Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю в этом толк, и мы не в Стокгольме. Поэтому, когда на прошлой неделе погиб Брэкет и Монтроз возглавила службу безопасности, я решил, что настала пора поменяться с ней местами. Обязанностей у нее стало во много раз больше, внимание ей приходится разделять на десять разных дел, к тому же Монтроз хочет выслужиться и составить о себе хорошее мнение в Пентагоне.
– Одним словом, ты начал за ней следить, так? – Брэндон подался вперед, и его глаза на морщинистом лице, склонившемся над чашкой кофе, зажглись огнем.
– Да, очень осторожно, преимущественно ночью. Дважды, первый раз в три часа ночи, второй раз – в четверть пятого утра сегодня Монтроз покидала свою комнату и отправлялась на лодочную станцию. Там под потолком один светильник, закрытый решеткой; оба раза она его включала. Я подкрадывался к маленькому окошку справа и заглядывал внутрь. В обоих случаях Монтроз доставала свой сотовый телефон и с кем-то разговаривала.
– Но это же бесконечно глупо, – заметил Скофилд. – Прослушивать разговоры по сотовому телефону можно с помощью самого примитивного сканера радиочастот. К этому средству связи можно прибегать только в крайнем случае.
– То же самое подумал и я, – согласился Прайс. – Кроме того, мне ясно дали понять, что такие телефоны имелись только у Брэкета, Монтроз и у нас с тобой.
– Совершенно верно, – подтвердил Брэндон. – Все остальные телефоны прослушиваются, спасибо Фрэнку Шилдсу. Интересно, кому звонила наша подполковник.
– Вот почему, воспользовавшись своими полномочиями старшего по положению сотрудника ЦРУ, я сегодня утром съездил в Истон, формально – для того чтобы забрать свежие газеты и журналы.
– Какого хрена ты притащил мне «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт» и эту финансовую макулатуру? Ты же должен знать, что мне наплевать на весь этот мусор.
– Извини, «Пентхауса», «Плейбоя» и комиксов там не оказалось. Так или иначе, в город я ездил не за этим чтивом. Воспользовавшись телефоном-автоматом, я позвонил в Лэнгли Фрэнку Шилдсу и спросил, может ли он выяснить, на какие номера были звонки с сотового Монтроз. Он ответил, что все звонки, естественно, регистрируются. Затем он попросил меня подождать, и через пару минут ответил на мой вопрос.
– И что же выяснил Косоглазый? – нетерпеливо спросил Скофилд. – Кому звонила Монтроз?
– Это и есть самое странное. Никому.
– Но ведь ты своими глазами видел ее, – заметила Тони.
– Определенно, видел, и так я и сказал Шилдсу. Он снова попросил меня подождать, а когда вернулся, то буквально оглушил меня своим сообщением. На телефон Монтроз не зарегистрировано ни одного звонка, зато за телефоном полковника Брэкета числятся целых три.
– Все эти телефоны похожи друг на друга, – сказал Брэндон. – Монтроз их просто подменила!
– Но зачем? – спросила Антония.
– Несомненно, для того чтобы прикрыть себе задницу, любимая. Но она не могла предусмотреть, что Брэкета убьют. Его телефон, по крайней мере, тот, который был при нем, отправили вместе с телом в Лэнгли, ведь так?
– Тут еще один сюрприз, – возразил Камерон. – Не отправили. Шилдс предположил, что, поскольку первыми к телам Брэкета и Денни подоспели мы, один из нас и забрал телефон.
– Но мы его не забирали. Я даже не подумал об этом.
– Как и я.
– Значит, где-то здесь затерялся неучтенный телефон. Остановимся на этом.
– Фрэнк согласен. Теперь уже будут прослушиваться все звонки со всех телефонов.
– Так кому же все-таки она звонила? Я имею в виду Монтроз?
– Тут тебя ждет сюрприз номер три.
– Какой еще?
– Монтроз звонила в Белый дом.
Один за другим с интервалом в двадцать минут в амстердамском аэропорту «Скипхол» совершили посадку семь частных самолетов. Как только владелец спускался на землю, его провожали к поджидающим лимузинам мускулистые встречающие, которых в последний раз прибывающие гости видели в горах в окрестностях Порто-Веккио на берегу Тирренского моря. Затем их отвезли к элегантному четырехэтажному зданию на Кайзерсграхт, канале, который протекает через самые богатые кварталы города. Наконец семерых потомков барона Матарезе одного за другим проводили наверх, в огромный обеденный зал на втором этаже.
Обстановка очень напоминала главный зал особняка в поместье неподалеку от Порто-Веккио. Длинный стол из дорогих пород дерева был отполирован до зеркального блеска, а стулья были расставлены на расстоянии нескольких футов друг от друга, словно для того, чтобы дать каждому гостю свободу обдумывать, осмысливать, оценивать. Изящных хрустальных ваз с икрой не было; вместо них лежали небольшие блокноты и серебряные шариковые ручки. Всем записям предстояло остаться на столе; после окончания встречи они должны были быть сожжены.
Как только потомки барона расселись за столом, в зал вошел Ян ван дер Меер Матарейзен, занявший место во главе стола.
– Рад отметить, что на нашей второй встрече уже чувствуется определенная дружеская атмосфера. – Он помолчал. – Так и должно быть. Все вы проделали великолепную работу.
– Помилуй бог, старина, смею заметить, никто из нас не остался внакладе, – сказал англичанин. – Наша прибыль взметнулась до небес!
– Такой бурной деятельности, – подхватила женщина из Калифорнии, – мой брокерский дом вместе с недавно приобретенными союзниками по всей стране не видел с начала восьмидесятых. Это что-то потрясающее!
– На самом деле все это только на бумаге, – напомнил Матарейзен. – Мы предупредим вас, когда надо будет продавать. И как только поступит приказ, спускайте все до последней акции, ибо за этим последует крах.
– Это невозможно представить, приятель, – прервал его американец из Нового Орлеана. – Моя недвижимость, мои казино идут победным маршем. Все крупные финансовые игроки хотят иметь в них свою долю.
– А после всех слияний и поглощений наш банк стал более поджарым – и более злым, – добавил юрист из бостонского банка. – Мы превратились в общенациональную, даже международную финансовую силу. Остановить нас нельзя.
– О, но вас придется остановить, – вмешался Ян ван дер Меер. – Это является частью общего плана, и никаких отступлений быть не должно. Мы скажем, когда и кому продавать свои активы; предупреждаю заранее, это будут не самые выгодные покупатели.
– Вы считаете себя вправе диктовать условия Ватиканскому казначейству?
– Да, считаю, ваше высокопреосвященство. Ибо вы в первую очередь – ядро Матарезе, и лишь потом священник Римско-католической церкви.
– Это же святотатство, – вполголоса пробормотал кардинал, не отрывая взгляда от Матарейзена.
– Нет, святой отец, это реальность, всего лишь реальность. Или вы предпочитаете, чтобы Ватиканскому казначейству было доложено о ваших финансовых похождениях, о милом поместье на берегу озера Комо, – как говорится, всего лишь о капле в полном ведре.
– Что это за глупость – «это будут не самые выгодные покупатели»? – недовольно воскликнул человек из Португалии. – Вы что, принимаете нас за идиотов?
– Все вы получите существенную прибыль, возможно, не в таких масштабах, как ожидали, однако это необходимо.
– Сеньор Матарейзен, вы ходите кругами!
– Но ведь мы и есть круг, не так ли? Круг Матарезе.
– Будьте добры, выражайтесь яснее! Что вы хотите сказать?
– Если не вдаваться в подробности, вам будет предписано продать свои активы тем покупателям, у которых будет меньше всего опыта, меньше всего возможностей, чтобы ими распорядиться.
– Sacrebleu![31] – прервал его наследник из Парижа. – Вы говорите чушь! Почему такие люди могут быть заинтересованы в подобных приобретениях?
– Все дело в раздутом самомнении, mon ami,[32] – ответил вождь из Амстердама. – Такие люди постоянно надрываются, выкладывая огромные деньги за свою заветную мечту, которая оказывается им не по плечу. Мировая экономика изобилует тому примерами; мне на ум первыми пришли финансовые гиганты из Токио. Им захотелось завладеть киноиндустрией в Лос-Анджелесе, и они выкладывали, выкладывали и выкладывали деньги до тех пор, пока их не поглотили сами киностудии, потому что у них не было ни опыта, ни возможностей ими заправлять.
– Для меня все это звучит бредом сивой кобылы! – продолжал бушевать антрепренер из Нового Орлеана.
– Нет, он прав, – заговорил кардинал, по-прежнему не отрывая взгляда от голландца. – Подобные действия придадут грядущему краху больше правдоподобности. Система будет подорвана, массы придут в бешенство и тотчас же начнут искать выход, который для них будет заключаться в переменах.
– Отлично, святой отец. Вы обладаете даром стратегического предвидения.
– Это реальность, голландец, реальность, только и всего. Или мне лучше употребить слово «вера»?
– Эти понятия стали взаимозаменяемыми, не так ли?
– В конечном счете – да, разумеется. Философы-схоласты были по-своему правы. Итак, семена посеяны, когда будем пожинать урожай?
– Все наши действия должны быть полностью скоординированы. Одно событие предшествует другому, каждый шаг влечет за собой следующий, хотя внешне кажется, что отдельные элементы абсолютно не связаны между собой. И объединяет их лишь общий итог: экономика Америки и Европы оказывается в коллапсе, и спасти ее не в силах никакие новые технологии, ибо прогресс кардинально сокращает численность трудящегося населения. Высокие технологии не создают рабочие места, а закрывают их.
– Теоретически, – нахмурившись, спросил англичанин, – какое решение можете предложить вы – можем предложить мы, хотя бы для средств массовой информации?
– Добровольная консолидация с передачей безоговорочных полномочий тем, кто, придя на смену неспособным, сможет оживить застывшую экономику. Будут востребованы богатые, образованные, честолюбивые, при этом менее способные, если только они по доброй воле, с готовностью поддержат новый порядок, получат четко обозначенную систему распределения благ.
– И что дальше? – спросил банкир из Бостона. – Четырехдневная рабочая неделя, в каждом доме телевизор, объединенный с системой слежения?
– Развитые технологии обладают своим преимуществом, вы не согласны? Однако все это – дело далекого будущего. Сначала мы должны выйти из финансового хаоса с четким планом действий.
– Что возвращает нас к моему первоначальному вопросу, – вмешался кардинал. – Когда нам предстоит пожинать урожай?