– На трапе кто-то есть! Сейчас я присмотрюсь получше…
– Нельзя терять ни минуты. Вот, возьмите это и бегите! Вернитесь в дом и кричите, призывая на помощь Бруно.
Рывком поднявшись по трапу, Скофилд перелез через леерное ограждение и направил пистолет на кардинала Паравачини.
– На вашем месте, священник, я бы стоял не шелохнувшись. Вдруг мне покажется, что вашей церкви без вас будет лучше? – Обернувшись, он крикнул: – Остановите его, он бежит по дорожке! Заберите пакет!
Показался Тогацци, с трудом перетаскивая через ограждение свое старое, иссохшее тело, сочно ругаясь по-итальянски на неумолимое действие времени. Перейдя на английский, он пожаловался:
– Что произошло с нашими телами? Прежде они обходились с нами гораздо добрее.
– Дон Сильвио! – воскликнул кардинал. – Вы заодно с этим американским боровом?
– О да, ваше высокопреосвященство, – ответил Тогацци, – вы совершенно правы. Мы с ним дружим уже много лет, еще с тех пор, когда вы оскверняли церковь, делая себе карьеру в Ватикане.
Вдалеке на лужайке, к которой яхта была обращена левым бортом, между статуями показались фигурки людей, охотников, преследующих священника или лже-священника с посылкой из Барселоны. Внезапно прогремели выстрелы, запели рикошетом пули, отразившиеся от мраморных изваяний. Скофилд выбежал на нос яхты.
– Ради всего святого, только не убейте его! – взревел он. Раздался пронзительный крик, и выстрелы прекратились. С лужайки донесся голос, кричащий по-итальянски:
– Слишком поздно, синьор! У мерзавца был пистолет, и он стрелял в нас, серьезно ранив Паоло в ногу. Нам пришлось открыть ответный огонь, и мы его застрелили.
– Тащите пакет сюда, а Паоло отвезите к врачу. Поторопитесь! – Брэндон вернулся к притихшему кардиналу, которого теперь держал под прицелом Тогацци. – Больше всего на свете мне бы хотелось лично отвести вас к папе римскому и рассказать про ваши злодеяния. К несчастью, у нас есть более неотложные дела.
– Эту честь возьму на себя я, мой старый друг, – предложил дон Сильвио. – Благословение его святейшества мне придется очень кстати.
По сходне на борт яхты взбежал один из телохранителей, держащий в руке посылку из Барселоны. Вручив пакет Скофилду, он вкратце объяснил, что должен спешить назад, чтобы отвезти раненого товарища к одному «частному врачу», с которым лично знаком дон Сильвио. Разорвав плотную коричневую бумагу, Брэндон достал пачку листов и, усевшись в кресло на палубе, погрузился в чтение, чувствуя на себе пристальный взгляд кардинала Паравачини.
Через несколько минут Скофилд положил документы на колени и поднял взгляд на священника.
– Вот как все переменилось, вы не находите?
– Понятия не имею, о чем это вы, – ответил Паравачини. – Я не читал то, что в этом пакете, поскольку он мне не принадлежит. Если вы обратили внимание, посылка адресована некоему Дельмонте; это не моя фамилия. Читать чужую почту – все равно что разглашать тайну исповеди.
– Вот как? В таком случае, почему пакет был доставлен вам?
– Это сделал мой молодой помощник, которого вы безжалостно убили. Я буду молиться за упокой его души, как и за души его убийц, подобно тому как Иисус молился за римских палачей, распявших его.
– Все это прекрасно. Но все-таки почему ваш молодой помощник доставил пакет именно вам?
– Об этом следовало бы спросить его самого; к несчастью, это невозможно. Полагаю, пакет по ошибке положили в мой почтовый ящик в Белладжио, которым я пользуюсь, приезжая сюда из Рима.
– «Дельмонте» даже отдаленно не похоже на «Паравачини».
– В спешке нетрудно и ошибиться, особенно если юноша стремится услужить своему пожилому наставнику.
– Значит, он был священником?
– Нет, не был. Этот многообещающий молодой человек, к сожалению, не уделял должного внимания вере, посвятив себя служению закону…
– Ваше высокопреосвященство, – бесцеремонно оборвал кардинала Тогацци, – вы напрасно тратите свое красноречие, и новая ложь лишь усугубит ваши грехи. Я сделал фотографии, на которых последовательно засняты трое ваших курьеров, от того момента, как первый из них забрал посылку в почтовом отделении Милана, до того, как последний привез ее вам в Белладжио, не заезжая на почту. На последнем снимке ваш «молодой помощник» в белом воротничке священника сворачивает на дорогу, ведущую к поместью Паравачини.
– Дон Сильвио, вы меня просто поразили. Я понятия не имею обо всем этом, и все ответы погибли вместе с моим молодым помощником, которого убил этот сумасшедший американец.
– И ты, мой старинный друг, не трать напрасно красноречие, – сказал Тогацци, обращаясь к Брэндону. – У нас есть методы борьбы с подобным вопиющим ipocriti.[105] О каких переменах говорил ты?
– Для нас новости плохие, – ответил Скофилд, поднимая лежащие на коленях бумаги. – Наши враги решили ускорить события – за этим стоит он, Матарейзен… Вот, послушай. «В самое ближайшее время я объявлю новую дату, возможно, из другого места. Я не могу связаться с нашим человеком в Лондоне, и это меня очень тревожит. Не попался ли он в сети МИ-5? Если так, не сломается ли он? Его жена клянется, что ей ничего не известно; с другой стороны, она действительно никогда ничего не знала. Все это весьма тревожно. На следующих страницах вы найдете закодированные сообщения, которые надо будет передать в коротковолновом диапазоне в указанные сектора, подавая сигнал к действию. Сектора обозначены лишь в самых общих чертах; все подробности вам должна будет подсказать ваша память. Для расшифровки воспользуйтесь компьютерным доступом. Если я приму решение перебраться на новое место, возможностей у меня достаточно. Все мои базы оборудованы надлежащим образом, и меня там никто не найдет. Оставайтесь на месте. Час пробил. Мир переменится». Это все. Разумеется, подписи нет, но это писал Матарейзен. По иронии судьбы, лондонского связного, того самого, которого он никак не может разыскать, убил Гуидероне, его собственный человек, если не сказать больше. Должен сказать, я проделал отличную работу с этим Леонардом Фредериксом, вбив клин между двумя долбаными козлами… Надеюсь, священник, моя речь не оскорбит ваш слух; вы сами в каком-то смысле так же в точности поносите свою церковь.
– Я не только оскорблен, – ледяным тоном произнес кардинал, сохранивший остатки мужской красоты. – Я вне себя от ярости. Мало того, что я являюсь князем Святой церкви, служению которой посвятил всю свою жизнь. Пытаться связать меня с каким-то безумным всемирным экономическим заговором – это полный бред, и его святейшество, вне всякого сомнения, увидит истину. Ваше вздорное обвинение – лишь еще одна напалка на католическую церковь, от которых нам приходится постоянно страдать.
– Ого, милейший мой кардинал, вот вы и выдали себя. Разве я хоть словом обмолвился о всемирном экономическом заговоре?
Широко раскрыв глаза, Паравачини резко повернулся к Брэндону. Он понял, что сам загнал себя в ловушку.
– Мне больше нечего вам сказать.
– В таком случае, мне придется уродовать ваше лицо до тех пор, пока вы не соизволите заговорить. – Положив бумаги и конверт на палубу, Скофилд поднялся с кресла и с угрожающим видом двинулся на князя церкви.
– Мой старый друг, тебе не нужно покрывать ссадинами свои хрупкие руки, – вмешался Тогацци, отходя от ограждения. – Я отдал фотоаппарат одному из своих людей. Для полноты картины. Не сомневаюсь, он сфотографирует труп на лужайке, и вместе с остальными снимками это позволит восстановить полную картину. Доказательства будут неопровержимыми. У меня есть друзья в римской курии. Этот изменник, предавший веру, станет позором церкви, изгоем в своем кругу.
Внезапно, без предупреждения, кардинал Паравачини вскочил с кресла и вырвал пистолет из старческой руки Тогацци. Не успел Скофилд опомниться, как священник приставил дуло себе к виску и выстрелил, разбив череп на тысячу осколков.
– Morte primo di dishonore, – заметил дон Сильвио, глядя на обезображенный труп. – Надеюсь, ты знаешь эту итальянскую пословицу, восходящую к шестнадцатому веку.
– «Смерть лучше бесчестья», – тихо промолвил Брэндон. – Убогие татуировки опошлили эти слова, но они не потеряли своего значения. У кардинала были власть, богатство и огромное влияние, как в церкви, так и за ее пределами. Лишенный всего этого, он стал бы ничем.
– Rispetto, – добавил Тогацци. – Он пользовался уважением, а без уважения он потерял бы свое достоинство. А в Италии мужчина, особенно священник, должен любой ценой беречь свое достоинство.
– На этом в истории итальянского отделения Матарезе можно поставить точку. Нам следует переправить эти материалы нашим компьютерным чародеям в Амстердам. Быть может, им удастся что-нибудь вытащить. Пока что это все, чем мы располагаем.
Вдруг на борту яхты зазвонил телефон, и оба старика вздрогнули от неожиданности. Пять звонков разорвали тишину, прежде чем Брэндон отыскал аппарат.
– Buon giorno,[106] – сказал он, готовый передать трубку Тогацци, если звонящий будет говорить по-итальянски слишком быстро.
Однако женский голос отчетливо произнес по-английски, хотя и с акцентом:
– Вы пролили кровь Паравачини, достойнейшего человека. Вы за это дорого заплатите.
В особняке, в библиотеке у окна горничная повесила трубку и положила бинокль на столик. Затем собрала обрывки скотча и веревок, окинула взглядом библиотеку и, выходя, аккуратно прикрыла за собой дверь. По щекам женщины текли слезы; ее возлюбленного больше нет в живых, и ее жизнь никогда уже не будет такой, как прежде.
Глава 34
– Вам троим нужно возвращаться в Лондон, – сказал Фрэнк Шилдс Прайсу, который находился в Филадельфии. – Немедленно.
– Что насчет Вальберга?
– Мы обо всем позаботимся. Наши люди уже были у него дома. Они забрали труп и уничтожили все следы самоубийства. В средства массовой информации ничего не попадет; для всего мира Бенджамин Вальберг просто бесследно исчезнет.
– Он жил один?
– У него был дворецкий, или слуга, или как там его еще назвать, который жил на том же этаже. Этот человек имел диплом санитара. У Вальберга часто случались депрессии; его жена умерла несколько лет назад, а замужние дочери переехали к мужьям в Лос-Анджелес и Сан-Антонио. У нас развязаны руки. На автоответчике записано сообщение, что Вальберг по делам уехал из города.
– Как вы думаете, что будет дальше?
– Я очень надеюсь, что трое его дружков-Матарезе, Фаулер, Уайтхэд и Николс, сойдут с ума, не имея возможности с ним связаться. А если ты хорошо поработал в Нью-Йорке и Палм-Бич, они предположат худшее и начнут подыскивать себе нору, где можно будет спрятаться и переждать грозу. И тогда неизбежны ошибки.
– Можете не сомневаться, Фрэнк, я свое дело сделал. А теперь вернемся к Лондону. Что у нас там?
– Предлагаю всем сесть и приготовить успокоительное. Матарейзену удалось бежать из МИ-5.
– Это же невозможно! – взревел Прайс.
– Увы, это правда, – ответил Шилдс. – В детали я вдаваться не буду, но Матарейзен бежал и сейчас предположительно скрывается где-то в Европе.
– Боже милосердный!
– Это еще не все. Скофилд со своим другом Тогацци разыскали человека Матарезе в Милане. Это оказался тот самый кардинал Паравачини, о котором ты упоминал.
– В этом нет ничего удивительного, – вмешался Прайс. – Они с ним работают?
– Нет, Паравачини покончил с собой, пустил себе пулю в голову, поняв, что его связь с Матарезе раскрыта.
– Ему оставили оружие?
– Он выхватил пистолет у старика Тогацци. Но я веду к тому, что кардинал, перед тем как на него вышли наши ребята, получил пакет, переправленный через множество курьеров от Матарейзена. Внутри компьютерная белиберда, поэтому пакет отправили самолетом на Кайзерсграхт. Но одно можно сказать уже сейчас: Матарезе сдвигают свой график вперед…
– Вперед! – воскликнул Прайс. – И так у нас остались считаные дни!
– Вот почему Скофилд хочет, чтобы ты вернулся назад. Он отказывается что-либо объяснять мне или Джеффри Уэйтерсу. Повторяя, что это работа для вас двоих.
– Как же этот сукин сын любит напускать туману!
– Вам уже забронированы билеты на сверхзвуковой «Конкорд», вылетающий в девять сорок пять утра из аэропорта имени Кеннеди. Командир корабля – капитан Теренс Хендерсон, добрый друг МИ-5. Он встретит вас в зале ожидания и проводит на борт.
– Но у нас же остается совсем мало времени!
– Вертолет приземлится на поле к западу от автостоянки гостиницы. Он доставит вас в аэропорт. Все разрешения уже получены; вертолет прилетит приблизительно через пятьдесят минут.
– Но смена часовых поясов выбьет нас из колеи.
– Это только начало. В «Хитроу» вас будет ждать самолет. Лейтенант Консидайн перебросит вас прямо в Милан, к Брэндону и Тогацци.
– Кажется, я уже говорил, Косоглазый, что вы – сама любезность.
– А я и не пытаюсь притворяться, что это не так, Распределительный Вал. Начинайте собирать вещи.
Перелет до Лондона прошел без приключений. Капитан Хендерсон оказался истинным британским офицером – и неважно, что он не служил в армии. Его четкий голос был исполнен властности; перечить такому человеку не смел никто.
– Когда мы приземлимся, – сказал Хендерсон, – пожалуйста, оставайтесь на борту самолета до тех пор, пока все пассажиры не покинут салон. Затем я лично проведу вас через таможню.
– Ого, капитан, а вы тоже в этом деле, да? – спросил Лютер Консидайн, сидевший через проход от Прайса и Монтроз. – Вы тоже Джеймс Бонд, так?
– Понятия не имею, сэр, о чем вы говорите. – Хендерсон улыбнулся искренней улыбкой, приправленной весельем. Нагнувшись к Консидайну, он добавил: – И не надо больше об этом, а то я включу форсаж, и вас размажет по креслу.
– Послушайте, я тоже летчик…
– Знаю, коммандер…
– Почему-то все стремятся повысить меня в звании.
– Не желаете пройти в пилотскую кабину? Надеюсь, вам это понравится.
– Не откажусь – мне хочется понаблюдать за вашими действиями.
– В таком случае, старина, приглашаю вас в гости. Идемте.
Лютер встал с кресла и последовал за командиром корабля. Лесли повернулась к Прайсу:
– Я хочу отправиться в Милан с тобой.
– Только не сейчас, – возразил тот. – Я связывался с Джеффри Уэйтерсом с борта «Конкорда», и он сказал, что Скофилд отсылает Антонию назад в Лондон.
– Но это же Антония, а не я, – решительно вмешалась подполковник Монтроз.
– Спокойнее, армия, я еще не закончил. Джеффри также сказал, что Скофилд заказал целый грузовик самого странного оборудования – «положительно безумного», говоря словами Уэйтерса. Все это должно быть переброшено по воздуху в то место, которое Брэндон назовет позднее.
– И Джеффри согласился?
– Он выразился очень забавно. Джеффри сказал, что когда Беовульф Агата ведет себя так, как правило, это говорит о том, что он идет по следу.
– В таком случае, на мой взгляд, ему нужно поделиться тем, что у него есть, черт побери.
– Я выразился приблизительно в том же духе: по крайней мере, Брэндон должен был предоставить хоть какое-то объяснение. Но Джеффри не согласился. Он хочет дать Скофилду день-два, чтобы тот подтвердил свои предположения.
– А разве не лучше было бы поступить наоборот – сначала получить подтверждения?
– Возможно, нет. Как я уже говорил, Матарезе передвинули свой график вперед, поэтому у нас остается всего неделя, а то и меньше. Судя по всему, Брэй на все сто уверен в собственной правоте, и если это действительно так, нам предстоит действовать очень быстро.
– И все же мне подобная стратегия кажется далеко не лучшей.
– Ты рассуждаешь с точки зрения человека военного, вот только поле боя у нас здесь совершенно иное.
– Я все-таки предпочла бы отправиться с тобой.
– Только после того, как я выясню, что у Скофилда на уме. Не забудь, у тебя есть ребенок, а у меня нет.
Следующие восемь часов прошли в непрерывном водовороте кипучей деятельности. Капитан Хендерсон побил личный рекорд, перелетев через Атлантический океан за два часа и пятьдесят одну минуту. В аэропорту «Хитроу» командир корабля проводил Камерона, Лесли и Консидайна через таможню, где уже ждал сэр Джеффри Уэйтерс с двумя чемоданами в руках, одним для Прайса, другим для Лютера.
– Поскольку от американского ВМФ мы получили мерки, по которым шили форму для лейтенанта Консидайна, а кое-какие вещи Камерона остались в гостинице, в которой он останавливался, мы заказали для вас новую одежду. Она в этих чемоданах.
– Зачем это могло понадобиться? – спросил Прайс.
– Просто дополнительная мера предосторожности, старина. На этой одежде нет бирок, в ней не используются ткани, которым отдают предпочтение те или иные производители: другими словами, проследить ее происхождение невозможно.
– Матерь божья! – воскликнул Лютер. – На что намекает этот кот?
– Успокойтесь, лейтенант, он ничего такого не говорил. Но я уже очень давно знаю этого человека, которого мы называем Беовульфом Агатой, – правда, надо признать, большую часть времени мы с ним дружим на расстоянии. Тем не менее мне прекрасно известны его, скажем так, outre[107] выходки. Следовательно, мы должны позаботиться о том, чтобы защитить честь секретной службы ее величества.
– А как насчет того, чтобы защитить нас? – спросил Консидайн.
– Дружище, если дело дойдет до вашей одежды, защищать вас будет уже слишком поздно.