– Полуденное итальянское солнце припекает жарко, – прошептал Брэндон, – даже здесь.
– Молчи! – быстро приказал Камерон. – Смотри! Сквозь сплетение ветвей они увидели, как из массивных входных дверей, отделанных бронзой, вышел человек в повседневной одежде. Сунув руку в карман, он достал пачку сигарет, а из другого зажигалку. Словно заядлый курильщик, которому долго не давали предаваться пагубной привычке, неизвестный закурил и сделал глубокую затяжку. Через пятнадцать минут к нему присоединилась вышедшая из замка горничная в платье с передником. Она тоже достала из кружевного кармана на талии сигареты; мужчина предложил ей зажигалку, затем левой рукой ухватил ее за грудь. Хихикнув, горничная сделала вид, будто пытается ударить его в промежность.
– Вот в какие игры играют у Матарезе, – прошептал Прайс.
– Что гораздо важнее, прислуге приходится выходить курить на улицу, – заметил Скофилд.
– Не понимаю, к чему ты клонишь.
– Составляя портрет Матарейзена, Джефф выяснил, что тот просто патологически не переносит табачный дым. Ты сам был в особняке на Кайзерсграхт, там нет ни одной пепельницы. Трубки, сигары, сигареты находились под строжайшим запретом.
– Ну и что, Матарейзен привык все делать основательно.
– В данном случае, по крайней мере, у него есть на то веские причины. Несколько лет назад один амстердамский врач, специалист по болезням легких, лечил его от какого-то очень серьезного заболевания… Матарейзен здесь, Кам. Моя догадка оказалась верной.
– Все-таки лучше убедиться в этом наверняка, прежде чем звонить в Лондон, чтобы Джеффри связывался с Марселем.
– Если мы будем звонить куда бы то ни было.
– Брэй, здесь не место для геройских подвигов!
– Я не герой. Я терпеть не могу героев; из-за них погибают другие.
– Тогда что же ты хочешь сказать?
– Вспомни, зачем мы здесь, – вот что я хочу сказать, – ответил Скофилд, не отрывая взгляда от дорожки, ведущей к входной двери. – Мы здесь для того, чтобы выяснить замыслы Матарейзена и помешать ему их осуществить. Медлить нельзя.
– Но почему это исключает участие Джеффри и коммандос из Второго бюро? – настаивал Камерон.
– Чтобы ответить, мне нужно вернуться на тридцать лет назад, – задумчивым шепотом начал Брэндон, заново переживая воспоминания далекого прошлого. – Поместье Эпплтонов в пригороде Бостона. Это правда, что я устроил взрывы по всему его периметру; но когда разверзлась преисподняя и трупы посыпались на землю подобно светлячкам в проливной дождь, прогремели новые взрывы, от которых внутри особняка вспыхнул пожар. Предводители Матарезе заложили в своей святая святых зажигательные бомбы, обеспечив полное уничтожение всех архивов и документов. По-видимому, очищение огнем является фирменным знаком Матарезе.
– «Пожары на Средиземноморье», – приглушенным шепотом произнес Прайс. – Я все ломаю голову, что бы это могло значить.
В это время курящие слуги неспешной походкой направились к лесу, на опушке которого притаились Брэндон и Камерон.
– Шшш!
Слуги прошли в каких-нибудь восьми шагах от них, обжимаясь, словно парочка опьяненных гормонами подростков. Повернув на юг, под защиту деревьев, они начали буквально раздевать друг друга.
– Если бы сейчас на дворе была ночь, – прошептал Скофилд, – мы бы взяли обоих и выяснили, кто в доме.
– Сейчас не ночь, что будем делать?
– Вернемся на аэродром и будем ждать. Ночи, я хотел сказать. Уходим.
– О господи!
– Ты предпочитаешь дожидаться темноты здесь, в окружении насекомых и змей?
– Пошли, – согласился Прайс.
Возвратившись на аэродром в Сенетозе, они застали Лютера в примитивной одноэтажной диспетчерской «башне». Летчик дремал в кресле; из лежащих рядом наушников доносился негромкий треск статического электричества. В противоположном углу помещения сидел за пультом дежурный диспетчер, листающий журнал.
– Лютер, – тронул Консидайна за плечо Камерон.
– Ого! – Изумленный летчик открыл глаза. – Вы вернулись. Что стряслось?
– Расскажем на улице, – предложил Беовульф Агата. – Пойдем прогуляемся.
Расхаживая по газону вдоль взлетно-посадочной полосы, Скофилд и Прайс ввели Лютера в курс дела, объяснив, что они обнаружили в Порто-Веккио и что им до сих пор неизвестно.
– Похоже, вам нужна помощь, – заметил Консидайн. – Пришло время вызывать этих французских коммандос…
– Нет! – решительно остановил его Брэндон. – Потому что мы не знаем, какие меры предосторожности будут приняты с наступлением темноты. Переждем светлое время суток. Помощь мы звать не будем – пока не будем, а может быть, и вообще не будем.
– Почему?
– Потому, лейтенант, что при виде приземлившегося здесь огромного самолета, да еще такого, из которого выгружается отряд вооруженных до зубов коммандос, слухи промчатся с быстротой лесного пожара. Я знаю Матарезе; они платят местным жителям как раз за подобные услуги.
– Ты с самого начала не собирался никого звать, ведь так? – спросил Прайс, давая выход гневу.
– Ну, Уэйтерсу приятно думать, что коммандос наготове, и если здесь действительно станет жарко, всегда можно будет их вызвать. Ночью, после того как мы вернемся в замок.
– Просто замечательно! – взорвался Камерон. – После того, как увели лошадь, черт побери, запирайте конюшню, твою мать! Что ты задумал? Самоубийство? Рейд двух камикадзе?
– Успокойтесь, молодой человек, все не так уж плохо.
– Эй, вы, мошенники, вы снова сбили меня с толку, – спросил озадаченный Лютер. – Отряд опытных диверсантов готов выполнить любой ваш приказ, а вы не собираетесь прибегать к их помощи? Бога ради, почему?
– Вот этот человек боится, что в таком случае мы упустим главный приз.
– Какой еще главный приз?
– Ту информацию, которая нам жизненно необходима, и, возможно, он прав. Один неверный шаг – и Матарейзен отдает приказ действовать, после чего уничтожает все свои архивы. А мы до сих пор не знаем, что произойдет дальше, где, и кто за этим будет стоять.
– Я сам не смог бы выразиться лучше, – признал Скофилд. – Кстати, о трюизмах, – нам с Камом не помешало бы немного вздремнуть. Ночь предстоит бессонная, а ему и так выдалась пара бурных денечков.
– Согласен, – сказал Прайс. – Но где?
– У северной оконечности взлетно-посадочной полосы есть какая-то хибара, где отдыхают экипажи. Этот недоделанный диспетчер сказал, что мы можем ей воспользоваться.
– Я вымотан не меньше Кама, но я не собираюсь бросать самолет.
– Ты его уже бросил, когда дрых в диспетчерской, – возразил Прайс.
– Нет, не бросил. Я привязал к маскировочной сети десяток тяжелых гаечных ключей. Если бы кто-нибудь попытался ее снять, поднялся бы такой грохот, что проснулось бы семейство кротов на глубине восьми футов под землей. И я бы пулей выскочил на улицу, кстати, сам готовый стрелять.
– У этого юноши есть способности, – заметил Брэндон, направляясь к домику в конце взлетно-посадочной полосы.
– Проклятие, где ты пропадал? – проорал в трубку Джемисон Фаулер.
– Мне пришлось уехать из города, – осторожно ответил Стюарт Николс, юрист брокерской фирмы «Суонсон и Шварц».
– Знаешь, на такое объяснение я не куплюсь. Вдруг ни с того ни с сего я не могу дозвониться ни до Уайтхэда, ни до тебя, и автоответчик Вальберга твердит, что и он уехал из города! Что это такое за место «из города»? Какой-нибудь эксклюзивный центр отдыха?
– Успокойся, Джемисон. У каждого из нас есть своя личная жизнь.
– Да ты даже говоришь не своим голосом. Происходит что-то дрянное, и я хочу знать, что это такое, твою мать! И не пори мне эту чушь про то, что нецензурная брань является следствием недостаточного словарного запаса.
– В твоем случае от этого все равно не будет никакого толку, так что я промолчу.
– Ну да, это говорил не ты, а другой. Черт побери, где этот Вальберг? В Вашингтоне, мать его?
– Вальберг живет в Филадельфии, и тебе это прекрасно известно. Зачем ты приплел Вашингтон?
– Скажем так, – начал Фаулер, обливаясь потом в прохладе гостиничного номера. – До меня дошли кое-какие слухи, вот почему я – мы должны найти этого еврея!.. Ты знаешь, у меня в Вашингтоне много друзей, весьма влиятельных, которые регулярно получают от меня щедрые подношения, и один из них сказал… сказал… сказал, что…
– Что он тебе сказал? – прервал Николс.
– Что нашего Бена видели в здании ФКТ.
– Федерального комитета по торговле? Ничего не понимаю.
– Предположим, наш еврейчик перетрусил и решил прикрыть себе задницу. Ты знаешь, как хитры иудеи. Причем он мог бы сделать это, не бросая тень подозрения на себя: что-нибудь вроде «до меня дошли слухи, будто…».
– Ты имеешь в виду наше… предприятие?
– Нет, «Диснейуорлд», козел!
– Не вижу, как он мог это осуществить. Следователи ФКТ обязательно начали бы копать, и для того, чтобы их убедить, Вальбергу пришлось бы дать показания против самого себя.
– Ты говоришь как профессиональный юрист. А эти жиды хитры как черти.
– Перестань оскорблять евреев. Моя дочь вышла замуж за замечательного адвоката, который тоже еврей…
– Да, знаю. Он называет себя Стоуном, но настоящая его фамилия – Штейн.
– Я одобрил этот брак из профессиональных соображений. Они живут в Бостоне.
– Ну, так кто оскорбляет евреев?.. Ладно, вернемся к Вальбергу. Какие у тебя есть мысли?
– Я же только что тебе сказал: в первую очередь необходимо проверить, насколько надежен твой источник. В любом случае, возможно, нам придется столкнуться с гораздо более серьезной проблемой, и речь идет о расколе в Амстердаме.
– Это еще что за хрень, твою мать? Выражайся прямо; без околичностей.
– Что?
– Говори то, что тебе известно, а не то, что ты думаешь.
– Боюсь, мой источник не вызывает сомнений. В Амстердаме произошел настоящий разрыв; Кайзерсграхт и Гуидероне разошлись. Разумеется, в конечном счете верх одержит сын Пастушонка, но я со страхом думаю, что Альберт мог поставить все на ван дер Меера.
– Проклятие, о чем ты говоришь?
– Согласно моему источнику, Уайтхэд, по-видимому, решил пойти следом за деньгами из Амстердама.
– Кто тебе это сказал?
– Я могу только повторить твои же слова: ходят слухи.
– Этого еще недостаточно.
– Это все, Джемисон, что ты от меня услышишь.
– Помилуй бог, все разваливается на части! Это же какое-то безумие! Ты сошел с ума, и я тоже сошел с ума. Черт побери, что происходит?
– Мне бы самому очень хотелось это знать, – сказал Стюарт Николс и положил трубку.
Было уже четверть шестого вечера, и контора «Суонсон и Шварц» была закрыта. Однако Альберт Уайтхэд, внешне любезно, но на самом деле настороженно попрощавшись со Стюартом Николсом, оставался у себя в кабинете. Раздался стук в дверь.
– Войдите, – откликнулся исполнительный директор.
– Хорошо, сэр. – В кабинет вошла привлекательная секретарша. – Я сделала все как вы сказали, мистер Уайтхэд. Я закрылась в женском туалете и дождалась ухода мистера Николса.
– Благодарю вас, Джоанна. Прошу вас, присаживайтесь. – Секретарша села, и Уайтхэд продолжал: – Как я уже вкратце упоминал, эта встреча является строго конфиденциальной – в профессиональном смысле слова. Возможно, в действительности речь идет о самых безобидных пустяках, и я молю всевышнего, чтобы так это и оказалось. Однако на свет всплыла кое-какая информация, которая может – подчеркиваю слово «может» – иметь отношение к вашему боссу. Я ясно выражаюсь?
– Конечно, сэр.
– Хорошо. Как давно вы работаете у мистера Николса?
– Уже почти два года, сэр.
– Мне известно, что он постоянно составляет различные документы, заметки, но вы не можете вспомнить, не было ли в последнее время каких-либо пространных заявлений, отданных под печатью на хранение в суд?
– Так, с ходу не могу вспомнить… Впрочем, подождите минутку. Месяцев шесть-семь назад был у нас один случай, «опекун ad litem»:[109] несовершеннолетний искал защиту в суде, стремясь сохранить в тайне размер наследства. Поскольку все налоги были уплачены вперед, суд согласился принять завещание на хранение под печатью.
– И больше ничего не было?
– Насколько мне известно, нет, сэр.
«Насколько мне известно». Эта фраза вызывала у Уайтхэда отвращение. Слишком часто она использовалась как прикрытие, поскольку между секретарем и начальником нередко устанавливаются особо доверительные отношения. Сколько секретарш переходит вслед за своим шефом на новое место? Столько, что и не сосчитать!
– Джоанна, дорогая, конечно же, я вам верю, но наши акционеры настояли на том, чтобы я провел тщательное расследование. У вас хранятся черновики документов, надиктованных мистером Николсом или, может быть, составленных им самим?
– Разумеется. У меня есть копии всех документов и всех писем, в том числе и внутренней переписки… А я и не знала, что у «Суонсон и Шварц» есть акционеры.
– Мы предпочитаем не распространяться об этом; речь идет о небольшой группе инвесторов, которые помогли мне выкупить фирму. Где эти копии?
– На компьютерных дискетах, распределенных по времени создания.
– Вас не затруднит показать их мне?
– Вовсе нет, сэр.
Встав, секретарша первой прошла к двери и направилась к кабинету в противоположном конце коридора. Зайдя внутрь, она провела Уайтхэда к огромному белому шкафу. Внутри были полки, заставленные дискетами; на полках имелись указания на месяц и год.
– Вот это да! – воскликнул Альберт Уайтхэд. – Ну и собрание!
– Мистер Николс начал собирать этот архив пять лет назад. Он решил, что так будет гораздо проще и доступнее, чем если хранить все в бумажном виде на складе.
– Он был абсолютно прав. Покажите мне, как со всем этим обращаться. Компьютеры у нас одинаковые, но я, пожалуй, немного заржавел и без вашей помощи провожусь долго. – Секретарша по имени Джоанна выбрала одну дискету, вставила ее в дисковод и ввела соответствующую команду. – Ах да, – обрадовался исполнительный директор, – теперь я все вспомнил. На самом деле ничего сложного тут нет, правда?
– Совершенно верно, мистер Уайтхэд. Мне остаться, чтобы помогать вам? Сейчас я позвоню мужу и предупрежу его…
– Нет-нет, дорогая, идите домой. Я и сам справлюсь, и помните, наша встреча должна остаться между нами, как и мой визит сюда.
– Понимаю, сэр.
– Благодарю вас от лица наших инвесторов и от себя лично. Завтра утром вас на столе будет ждать конверт.
– Право, сэр, в этом нет необходимости.
– И все же, надеюсь, вы примите этот маленький знак признательности.
– Что ж, спасибо, мистер Уайтхэд… Надеюсь, все будет хорошо. Я считаю мистера Николса просто замечательным человеком, он такой добрый и заботливый.
– Вы совершенно правы, и к тому же он преданный друг.
«Но в первую очередь – предатель Иуда, твою мать!»
– Всего хорошего, сэр.
– До свидания, Джоанна.
Когда Альберт Уайтхэд извлек из дисковода последнюю дискету, было уже около полуночи. Он устал, глаза налились кровью, дыхание стало порывистым. Вернувшись на три года назад, он просмотрел почти четыре тысячи документов. Ничего! Неужели Николс нашел машинистку на стороне, воспользовавшись услугами какого-нибудь скользкого бюро трудоустройства? Или же он нанял ее через объявление в третьеразрядной газетенке? Ну разумеется. Иначе быть не может. Не мог же он обвинить в преступлении главу «Суонсон и Шварц» в присутствии сотрудника фирмы – или мог? Секретарши – непредсказуемая порода людей; одни воруют у шефа мелочь, другие разбивают ему семью.
«Мне остаться, чтобы помогать вам? Сейчас я позвоню мужу и предупрежу его…»
Ну конечно, милая девочка, позвони мужу и скажи, что остаешься до полуночи вдвоем с владельцем компании! И что будет дальше? Изнасилование? Шантаж?
С трудом поднявшись с кресла, Уайтхэд убрал последнюю дискету в большой белый шкаф. Вернувшись в свой кабинет, он позвонил в агентство проката машин, вызывая лимузин.
– Madre di Dio! Il mare Mediterraneo! Mare nostra![110] – эти крики разорвали ночную тишину аэродрома в Сенетозе на Корсике.
– В чем дело, черт побери? – воскликнул Скофилд, вскакивая с койки. Они с Прайсом спали в домике у конца взлетно-посадочной полосы.
– Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю, – сказал Камерон, усаживаясь на кушетке.
Дверь домика с грохотом распахнулась настежь, и внутрь вбежал Лютер Консидайн.
– Ради всего святого, переведите же, хоть кто-нибудь! Этот макаронник просто сошел с ума!
– Что случилось? – спросил Скофилд.
– Это я у вас хочу спросить, – ответил Консидайн. – Он бежит сюда.
В дверь ворвался диспетчер.
– La radio! Mare nostra. Fuoco, incendio![111]
– Lentemente, lentemente,[112] – попросил Скофилд. – Piacere, говорите по-английски.
– По радио, – на ломаном английском заговорил диспетчер. – По всему il Mediterraneo – везде пожар! От Маската до Африка, Израиль, fuochi, inferno, maledetto! Il diavolo[113] овладел миром!
– «Повсюду пожары», – запинаясь, произнес Брэндон. – «Дьявол овладел миром». От Омана до Израиля и Северной Африки.
– Пожары на Средиземноморье! – воскликнул Камерон. – Матарейзен передал сигнал. Это условный знак!
– Пошли! – взревел Скофилд.
– Я иду с вами, – сказал Лютер Консидайн. – Мои предки – выходцы из Африки, и никто не смеет поджигать наше море!