— Вы.., ты куда? — Мещерский отступил, заслоняя собой дверь. — Что тебе тут надо?
Рослому Шипову он доходил только до плеча, да и по комплекции уступал значительно, однако давать дорогу не собирался.
— Пусти, — Шипов слабо улыбнулся. — Я замерз к свиньям.
— Куда вы.., ты куда… Что ты тут вообще делаешь?!
— Воздухом дышал, теперь вот замерз. Ну пусти. А то Файруз входную дверь запер. Я пойду.., спать.
Однако в голосе парня было что-то такое, отчего Мещерский растопырил руки и крепко ухватился за дверную притолоку.
— Нет. Убирайся, я сказал. Ни за что.
— Уйди с дороги, — Шипов положил руку ему на плечо.
— Я… Не смейте меня трогать! Я все равно тебя к ней не пущу!
— Пошел ты знаешь куда, детектив. — Шипов рванул его на себя, и Мещерский понял, сколько силы скрывается в этом хорошо тренированном юнце. — Не лезь не в свое дело! Пусти!
— Ты не смеешь.., мальчишка.., ты…
— Не лезь, я сказал. — И Мещерский почувствовал себя словно в стальных тисках.
— Боже, это еще что?! Прекратите немедленно! Егор, cosavuol dire?! [7].
Они замерли. Перед ними стояла Зверева в длинной ночной рубашке из черного шелка. Мещерский не мог даже в таком незавидном и опасном положении (Шипов держал его за горло) не смотреть на ее смуглые тяжеловесные плечи, на голые мягкие руки. Лицо Марины Ивановны было загримировано так же тщательно, как и днем. Мещерскому подумалось, что так должна выглядеть актриса в роли главной героини фильма, когда та отправляется ко сну, а не безутешная вдова, потерявшая еще и близкую подругу.
— Сергей, отпустите его! — прошептала Зверева (хотя командовать надо было Шиповым — именно он выходил победителем из этой маленькой потасовки). — Я же сказала вам: не терплю, когда за мной шпионят!
— Я.., и не собирался.., ни за кем.., шпионить… Марина Ивано… — Мещерский еле перевел дух. — Но когда в доме, в котором убили уже двух человек, кто-то крадется, как вор, через окно, я просто обязан…
— Егор, я же сказала тебе, — ее голос мягко дрогнул: она уже не слушала и не смотрела на Мещерского. — Я же просила.., ты же обещал…
Однако никто так и не узнал, что же именно обещал Марине Ивановне брат Сопрано: он молча шагнул к ней, обнял и поцеловал в слишком ярко накрашенные губы.
Мещерский опустил глаза. Он видел много поцелуев на своем веку, но этот был самый неприятный. И совсем не потому, что, по выражению Кравченко, женщина, которую сейчас так лапали, «задела его сердце». Следовало бы просто развернуться и уйти, но он все стоял как столб.
Шипов, не ослабляя своей хищной хватки, кивнул ему: мол, проваливай. А Мещерский не двигался с места. Наконец Зверева освободилась сама, она тяжело дышала и не смотрела на них.
— Спокойной ночи. — Шелк зашуршал, она направилась в спальню.
Шипов двинулся за ней. Их взгляды с Мещерским встретились. Он ускорил шаг, в дверях настиг Звереву и снова обнял, предварительно толкнув дверь ногой.
Потом в замке повернули ключ. У Мещерского на душе стало так, словно он съел червивое яблоко.
Глава 28 НАСЛЕДНИК
— Ко всему надо относиться мягче. А на вопросы смотреть ширше. — Кравченко, все утро созерцавший расстроенный лик друга, решил-таки высказать и свои замечания по поводу ночного происшествия. — А с гитлерюгендом, Серега, все как раз к этому самому и шло. Ах, ешкин корень, бабы-бабы! «И башмаков не износив…» — Он помолчал. — Ну и видок у вас с ним был, судя по твоему рассказу! Шилову невтерпеж было, а тут вдруг «Вы куда? Не пущу!». У него небось зубы барабанную дробь выбивали, штаны спереди едва не лопались, а тут — загвоздочка, — он фыркнул. — Он наверняка в саду выжидал, когда все в доме угомонятся, не хотел к ней при свидетелях… Но и ЕЕ ведь, Серега, по-человечески понять можно. Такие события: убийства, подозрения, страх, ужас. Одной в постели — хуже, чем в могиле. А тут мальчишка под ногами вертится, с ума сходит — и все при нем вроде, и возраст к тому же…
— Нельзя ЕЕ понять! — Мещерский поморщился, словно хватил чего-то кислого. — Она что, дура, по-твоему? Не понимает ничего? А? Два убийства в доме — а Шипов-то теперь при таком вот раскладе кто? Тот, кому выгодно совершить именно два убийства: брата-соперника устранить и ту, которая… Та утренняя ссора Зверевой и Майи Тихоновны как раз этого Жоржика и касалась. Я теперь на все сто в этом уверен! Тихоновна и прежде нам на него намекала, да мы внимания не обращали. А теперь как же! Он в этом доме одна из главных персон. Добился своего — новый фаворит, новый… — Мещерский хотел выругаться и не смог — язык не повернулся. — И она прекрасно понимает, какой ценой он, быть может, уплатил за все эти свои амуры. И тем не менее преспокойненько тащит его в кровать и.., да животные так не поступают!
— Ты слишком трагично смотришь на вещи, Серега, — Кравченко улыбнулся. — С юмором у тебя стало туговато, даже с черным. А ты лучше вспомни вчерашних себя и его:
«А ты кто такой? Нет, ты кто такой?!»
— Тебе развлечение. А мне.., мне больно. Меня уже тошнит от всего этого.
— Ну, меня, может быть, тоже тошнит. Но и забавляет.
«Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно…» — Кравченко взглянул на часы: половина восьмого. Проснулись они с Мещерским очень рано и вот уже почти час валялись в кровати. — А насчет того, какой ценой, то, знаешь ли, женщины обожают, когда ради них мужики совершают невозможное.
— И даже убийство родного брата?!
— И это случалось. И действительно, если рассматривать с точки зрения обычной логики, версия о том, что убийца — Шипов-младший, многое объясняет: и смерть аккомпаниаторши, и даже кровоподтеки. Если, конечно, не верить ни единому его слову о «братской любви». Сдается мне, что и любил-то он Андрея странно — больше стыдился. И за то, что тот не похож на других, и за то, что его кастратом называли (кому захочется быть братом кастрата?), и даже голос его необычный был, кажется, Егору противен, хотя он понимал, что именно этот дар открывает им с братом дорогу в большую жизнь. Андрея он в глубине души и жалел и презирал одновременно — хотя бы даже потому, что везде чуть ли не с кулаками должен был отстаивать «честь фамилии». Но при этом и завидовал ему, потому что в их жизнь внезапно вошла такая великолепная женщина. Словом, клубок противоречий, ристалище страстей, как в ваших операх. А насчет чувств этого Ромео к нашей перезрелой мадам, что ж, в его возрасте как раз такое и может случиться.
— На них просто отвратительно смотреть!
— Ну-ну, брось. Смотреть на них не так уж и отвратительно, нормально. Чем старше становится женщина, тем моложе ее свита. Ты вон на наших эстрадных див взгляни, а тут рангом повыше люди и вкуса у них побольше, но…
В общем, нормально это все, — Кравченко усмехнулся. — И вообще, ты за мадам Звереву сейчас не переживай, парень постарается, чтобы ей было хорошо. Из кожи вылезет, а вдовушку осчастливит. И насчет безопасности ее…
Даже если Шипов убийца, как раз ей-то его опасаться пока нечего. Он больше нас даже заинтересован, чтобы вдовушка прожила как можно дольше, хотя бы до того момента, когда в этом доме, быть может, уже в пятый раз протрубят свадебный марш.
— Ты стал ужасным циником, Вадя. — Мещерский вздохнул, потом хмыкнул, потом нехотя улыбнулся. — И правда, я таким дураком вчера был. И как мне только ей сегодня в глаза смотреть?
— Да не моргнув глазом. Тебе еще ее стесняться! Эх, Серега, тут давно уже никто никого не стесняется. Все уже полностью морально раскрепостились. И нам пора.
— А со Зверевым теперь как же? То, что ты мне рассказал, — это теперь куда?
— Куда? А бог его знает. Я уже сказал: с точки зрения обычной логики, в данной ситуации первый кандидат в убийцы — Шипов. Но.., мы же с тобой нелогические люди.
И ситуация тут с каждым часом меняется, а посему…
К черту пока и Шипова! Именно потому, что с ним все так ловко сейчас укладывается в банальнейшую схему: зависть — ревность — братоубийство — устранение препятствий в лице верной подруги. А если честно, то Зверев меня как раз больше сейчас интересует. Знаешь, мне кажется, что с ним мы попали пальцем в небо. Их отношения с Алисой несколько иные, чем нам представлялось. Мне его даже жаль стало.
— Его? Это, по-моему, ее жалеть надо.
— Павлин наш доигрался, понимаешь? Сначала все шло гладко и ему льстило, что девчонка, которая его почти на двадцать лет моложе, так из-за него переживает — и к бутылке липнет, и по пятам за ним бегает. А потом он вдруг понял, что не только из-за его прекрасных глаз она так изводится, а в основном потому, что он — брат женщины, которая для этой девчонки, быть может, значит да и значила гораздо больше, чем этот герой-любовник со всем своим шармом. Это уязвило, захотелось доказать, что и без родственных связей он еще ого-го! Доказывал-доказывал, соблазнял-соблазнял, играл-играл и.., сам не заметил, как стал несвободен. Когда сорокалетний мужик начинает играть с молодой девицей, то.., неизвестно еще, кто в проигрыше останется. Возраст, знаешь ли, располагает к разным сентиментальным сюрпризам.
— Эта категория стала для нас уже постоянной. — Мещерский отодвинул штору: робкое солнце заглядывало в комнату. — Тут с каждым часом все меняется — ты прав, а вот понятие возраста присутствует во всем. Мы очень часто стали употреблять это слово, не находишь? Может, потому, что и с нашим возрастом, Вадя, это как-то связано? Может, мы с тобой не доросли еще до всего этого, а?
— Ну да, сосунки-несмышленыши. Я, наверное, точно не дорос. Ну а если продолжать про Зверева.., он ненавязчиво внушал мне, что финт с бритвой — Алисиных рук дело и бритва эта предназначалась именно Марине Ивановне. Однако бритва — это одно дело, а убийства — совсем другое. И вот по поводу убийств он никаких выводов не сделал. Напротив, постарался убедить меня, что Алиса — существо бескорыстное и деньги ее не интересуют. Ну, положим, он лгал мне. И все как раз наоборот. Тогда получается, что смерть мужа Зверевой как наследника выгодна и этой девице, а вот смерть аккомпаниаторши…
— Тоже выгодна, — поддакнул Мещерский. — По логике это так, потому что именно Майя Тихоновна отговорила Звереву написать завещание, по которому Алисе тоже причиталась порядочная сумма. Тихоновна была ее врагом — если все, конечно, тут упирается в деньги.
— Однако в таком случае Алиса должна играть против своего брата. Потому что именно он — ее соперник номер один. Ладно, достаточно. Я же сказал: с логикой твоей далеко не уедешь. Так мы только голову себе сломаем. Пошли они все к дьяволу. Пока меня интересует только Зверев.
С чего, например, он мне столько всего наговорил? Только потому, что пьян был? Или… Я в этом человеке до конца так и не разобрался.
— Можно подумать, что тут есть кто-то, в ком мы с тобой разобрались до конца, — усмехнулся Мещерский. Он приподнялся на локте и выглянул в окно. — Ба, смотри, кто к нам пожаловал! Чуть свет, уж на ногах, весь в делах и заботах. А ты вчера переживал, что твой дружок куда-то запропастился.
По садовой дорожке вразвалочку шествовал Сидоров, помахивая туго набитым пластиковым пакетом. Завидев в окне Мещерского, он сделал рукой приглашающий жест: спускайтесь, мол.
В это печальное утро опер олицетворял собой само безмятежное спокойствие. Беседовать направились к озеру.
По дороге он вручил Кравченко пакет с вещами:
— В чистку не носил, уж извини.
— Что вы, что вы. — Кравченко швырнул пакет на плетеный диван, мимо которого они проходили. — Как Наталья Алексеевна?
— Так себе. Вчера целый день ее наизнанку выворачивало — только таз успевал подставлять. Сотрясение мозга — врачи сказали, от рвоты пока никуда не денешься, потом пройдет. Шизики все ее там в расстроенных чувствах, у двух депрессия началась. Я там вчера с ними целый день гужевался — и смех и грех. — Сидоров вздохнул. — Ну а вас что, с новым жмуриком поздравить? Как же это, а?
А, Вадик? Нехорошо это, ой как хреново. Ты-то зачем здесь? Мы разве о такой работе с тобой договаривались? — И он покосился на Мещерского: слушай, дескать, тайны мадридского двора тут уже плести смысла нет.
Кравченко сплюнул, но смолчал.
— А в общем, я всегда ожидал чего-то в этом роде, — продолжил Сидоров, — подсознательно, как Наташа скажет. Если это не Пустовалова рук дело, а сейчас уже это факт бесспорный, то.., где один жмурик, там и другой, где другой — там и третий. Это как за грибами в лес ходить.
Ну? И что вы имеете сказать мне, господа хорошие?
Кравченко переглянулся с приятелем и начал говорить.
Говорил долго. Сидоров слушал молча, не перебивая. Только когда речь зашла о ночном куртуазном приключении вдовы, поднял брови и улыбнулся. В конце «спича» Кравченко неожиданно попросил у опера ручку и клочок бумаги — у того было все с собой — и черкнул несколько строчек.
— Пусть кто-нибудь из твоих каналов столичных, если возможно, проверит, что за фонд такой благотворительный патронирует Зверева и чем они там занимаются. И насчет Краскова, про детский дом на всякий случай. А это…
Серег, ну-ка нацарапай тут адресок Елены Александровны и напиши, чтобы отдала то письмо. Давай-давай, говорю!
Это, Шура, вот какое дело: пусть кто-нибудь смотается в Москве по этому адресу и заберет письмо Зверевой. А потом тебе по факсу его сюда скинут. Предупреждаю сразу: ты в нем ничего пока не поймешь, мы сами ничего не понимаем, но.., пусть оно все равно будет у нас. Авось сгодится.
— А что за письмо? — Сидоров изучал московский адрес и трогательную приписку Мещерского: «Милая бабушка, пользуюсь случаем сообщить, что у нас все в порядке. Пробудем здесь еще несколько дней. Пожалуйста, передай письмо Марины Ивановны (если ты его еще не выбросила) подателю записки: мне оно срочно нужно, его передадут по факсу. Целую и обнимаю, Сергей».
— Письмо, в котором Зверева описывает приснившийся ей кошмар. — Мещерский пожал плечами. — А зачем оно Вадьке понадобилось, он и сам не объяснит.
— Сейчас не объясню, правильно, но… — Кравченко напустил на себя многозначительный и загадочный вид. — Но чем больше я думаю об этом деле, тем настойчивее мне воображается, что именно с него все тут и началось.
— С письма?
— С кошмара и того, что его спровоцировало.
— Ты бы поменьше думал, Вадик, и пошустрее поворачивался, — посоветовал Сидоров, пряча записку. — Пока ты тут воображаешь, у тебя под носом всех твоих клиентов перегрохают. Да.., перегрохают, перетрахают… Шипов-то, а? Егорка-то.., ну, силен пацан! Такую женщину под себя подмял. Вот змееныш везучий! Но и правда: с огнем играет парень. Если убийца не он, а кто-то другой, то этот другой уже, думаю, на него зубы точит. Убрал одного мужа, а тут новый из яйца вылупляется. А если убийца сам Шипов…
— Это мы уже обсуждали, — отмахнулся Кравченко. — Надоели эти головоломки уже. Ты мне лучше вот что скажи, Шура: ты на работе был?
— Был. Я везде поспеваю, Вадик, в отличие от тебя.
Мне вчера вечером ребята из отдела позвонили, ну и ввели в курс.
— Результаты дактилоскопической экспертизы у вас готовы? На щипцах ничего, так? А в гостиной кто в основном наследил?
Сидоров помолчал.
— На щипцах — ноль прежирный, догадливый ты малый, Вадик. В гостиной же — в основном отпечатки пальцев потерпевшей: весь телевизор захватан. Ну и другие тоже, только там давность большая.
— На дверной ручке?
— Файруза.
— На камине было что-нибудь?
— На мраморной полке и пепельнице — тоже Файруза.
— На изъятой бритве?
— Отпечатки Зверевой Марины Ивановны — смазанные — это на лезвии и на станке.
— Так, ясно. Ну и какие выводы у вас, у правоохранительных органов?
— А у вас какие выводы? — Сидоров криво усмехнулся. — Никаких существенных? То-то. «Пальчики» — это так, информация к размышлению, если они не оставлены на орудии преступления. В нужную минуту, может, и пригодятся, а пока… Вот ведь дельце, а? Все как на ладони, все на виду: двенадцать человек было, двух замочили, итого в подозреваемых осталось…
— Нас что, тоже подозреваете? — обиделся Мещерский.
— Нужны вы мне. Итого осталось восемь грешных душ. Всего-то. А поди ж ты вычисли в этой кромешной неразберихе, кто из них…
— Хозяйку, значит, тоже считаешь? — осведомился Кравченко.
— Хозяйку.., считаю. А вы разве нет? — Сидоров посмотрел на помрачневшего Мещерского. — Я что-то не так сказал?
Они и сами не заметили, как, дойдя до озера, повернули по раскисшей от дождя тропинке направо к артезианскому колодцу. Ноги словно сами несли их на место первой трагедии. Вон склон холма, молодые сосны уже виднеются…
— День сегодня вроде ничего, — Сидоров взглянул на небо. — Вроде распогодилась эта хмарь. За грибами бы смотаться в выходные. Я такие места тут знаю: на брюхе можно собирать. Ляжешь и встанешь, когда уже корзинка с верхом полнехонька будет… — Он не договорил, раздвинул мокрые ветки кустарника и…
Шагах в двадцати от них, облокотившись на бетонное кольцо колодца, стоял Петр Новлянский. Его словно притягивало что-то там, внизу, и он силился разглядеть это что-то сквозь отверстия в решетке.
Опер раздумывал недолго.
— Вот вы, оказывается, где, Петр Станиславович, а мы вас ищем-ищем, — в голосе его зазмеилась зловещая радость. — А вы тут рядышком, место преступления созерцаете. На экскурсию никак явились спозаранку?
Новлянский вздрогнул. Но отвечать не торопился.
Только завидев выходивших из кустов приятелей, поколебавшись, нехотя кивнул.
— Ну и как экскурсия, впечатляет? — Сидоров подошел к Новлянскому вплотную. — Смотри-ка, тут и кровь кой-где еще осталась, не смыло ее ливнем. Жуткое зрелище, а, Петр Станиславович?
— Не очень, — Пит справился с волнением. Лицо его снова стало бесстрастным. — Думаю, для вас вполне привычное. Вы, капитан, наверняка к таким зрелищам стали уже малочувствительны.
— В обморок не падаю — это точно.
— Ну и по какому же вопросу я вам понадобился? — Новлянский смотрел на опера не моргая. — Вы можете сообщить нашей семье что-то новое об убийствах?