Я хмурился, спросил язвительно:
– Все?
– Еще нет, – сказал он, наслаждаясь ситуацией. – Стороны заранее должны согласовать друг с другом возможность экспромта. Экспромт желательно тоже заранее распечатать и передать почетному гостю… Это все, господин президент. Да, разве что не забудьте, что официальный тост произносится после десерта, когда всем налито шампанское. Также не рекомендуется сморкаться в скатерть, вытирать пальцы о волосы, рассказывать дамам матерные анекдоты. И, конечно, шубу в трусы не заправлять ни в коем случае!
Я сказал с досадой:
– Ладно, я не собираюсь нарушать протокол. Если что забуду – толкните. Или покашляйте. Можете гусем загоготать, я пойму.
Он пробормотал:
– Боюсь, и другие поймут. Еще как поймут! По-своему. Вот вам списочек гостей. Нет-нет, это очень важное мероприятие, так что вы просмотрите, утвердите и распишитесь. Здесь с запасом, ибо шесть с половиной процентов приглашенных обычно не приходят. Ну, кто заболел, у кого критические дни, кого скрутил ревматизм… возраст политиков далек от студенческого, так что за столом тесно не будет.
– И очень удобно отказываться, – заметил я, – ссылаясь на болячки. Скорее бы дотянуть до пенсии!
– Мы можем придумать вам какую-нибудь гадость, – предложил он с готовностью. – К примеру, воспаление желчного пузыря. Что всегда приходит неожиданно, весьма удобно.
Я поморщился:
– Какое-то несолидное заболевание… Еще бы сказал, дизентерия! Нет чтобы инсульт или инфаркт…
– Инсульт или инфаркт оставляют следы, господин президент. А дизентерией… простите, воспалением желчного хоть каждый день отмазывайтесь от работы.
– Ладно, – сдался я, – вижу, халтурить еще труднее, чем работать. Подписывать против каждой фамилии или можно оптом?
– Оптом, – разрешил он. Проследил за моей рукой, сказал вкрадчиво: – Только не забывайте, что здесь церемониал обслуживания начинается с дамы, сидящей справа от вас. Вы уж, пожалуйста, не хватайте руками, для этого есть специальные ложки и вилки. Нет, своими ложками и вилками нельзя… и еще нельзя грести по два куска. А то кому-то не хватит.
– Что, здесь такие бедные?
– Нет, господин президент, но у глав государств все завтраки, обеды, фуршеты и все прочее – лишь ритуалы. Нажраться можно и у себя в кабинете, закрывшись на ключ и выключив телекамеры, но за столом с гостями вы ни на шажок… Еще нельзя начинать есть, пока не начнет дама справа от вас. И вообще обе дамы: справа и слева. Во Франции принято перед трапезой читать молитву, к счастью, про себя. Я думаю, понимаете почему. В этом случае все сидят молча, склонив головы. Для вас это последняя возможность проверить, застегнута ли ширинка. Дальше ваш чистый просветленный взор должен быть устремлен вперед, на устах приветливая улыбка, вы должны излучать радушие и благоволение, беседовать с гостями, но ни с одним не больше двух минут, и так по кругу, пока не обойдете всех. У меня вот тут списочек. Кому что говорить, а чего говорить ни в коем случае нельзя…
Я взглянул на длинный лист в его руке:
– Я всего не запомню!
– Тогда просто улыбайтесь. Кстати, надо забыть чисто русскую привычку упаивать гостей до усрачки. Первый наш президент любил провозглашать такие тосты, от которых нельзя было отказаться, так что нестойкие засыпали мордой в салате, а выносливые – в десерте. А наш-то и рад: всех перепил! А с ним пусть не до войны дело, но какие-то контракты не подписывали, самого в гости перестали приглашать…
– Да ладно, – ответил я. – Как имортист, могу и вообще не пить.
– Нельзя, господин президент, – сказал он твердо. – Как говорится, с французами жить – коньяк и вино пить, а с немцами – шнапс. Не перепутайте только, а то Вторая мировая покажется пустячком…
На другой день я с утра посетил Марсель, город корабелов, но программу на верфи и осмотр кораблей сократил, вместо этого заглянул в местный университет. Волуев предупредил, что здесь имортистов вообще не завелось, как-то не прижились на соленом морском ветру, это звучало как вызов, я встретился с профессурой, закатил студентам лекцию, коснулся корней имортизма, постаравшись задеть присущие французам чувства достоинства и ответственности, а когда закончил, студенты и преподаватели долго аплодировали стоя.
Перед дорогой обратно в кабинете у ректора небольшой фуршет, можно заморить червячка, я и заморил, думаю даже, убил его двумя тяжелыми кусками очень соленого овечьего сыра, вымоченного в особых соусах. Пить не стал, однако с бокалом шампанского стоял и всем любезно улыбался, комильфо, подошел ректор, поинтересовался:
– Господин президент… или вас лучше звать аятоллой?.. Вы едва ли не единственный на свете человек, которому удалось создать не то что новую партию, но даже новое вероучение… и привести его сторонников к власти! Это то же самое, если на выборах победил бы Томас Мор или, простите за сравнение, Карл Маркс!
– Такой человек есть, – напомнил я. – Мухаммад создал свое учение, распространил, набрал сторонников и пришел к власти, создав Халифат.
– Но вы надеетесь побить его рекорд?
Я не понял, что за рекорд он имеет в виду, однако ответил так же шутливо-бодро:
– Да, конечно! Каждый надеется, что плоды его ума и воли переживут все на свете. Как сказано в книге, «и Его царствию не будет конца»!
Жена ректора, как же без нее на приеме любого уровня, спросила кокетливо:
– Господин президент, а когда вас посетила такая странная идея… идея имортизма?
Несмотря на игривый голосок, глаза смотрели серьезно, да и сам ректор с преподавателями обратился в слух, я подавил импульс отшутиться, ответил медленно, подбирая слова:
– Когда? Мне кажется, с самого раннего детства. Как будто глас свыше… А чиста конкретна вспоминаю возмущение в школе, когда услышал, как по жвачнику какая-то жирная скотина жирно исполняла «Трус не играет в хоккей», а потом «Каскадеры, каскадеры»! Но тупой народ подпевал в полном восторге, даже отпаде или улете, как бы теперь сказали. Мне было ясно как божий день, что герой воюет, а в мирное время спасает на пожарах или от бандитов, ведь там легко погибнуть, а чтобы играть в хоккей или в кино изображать героя, вполне можно быть законченным трусом. В хоккей играют за бабки, а вот спасают людей из огня… Тогда еще меня приводил в ярость этот чудовищный перекос, когда герой может умирать в нищете и безвестности, а актер, играющий этого героя, купается в славе и роскоши, живет в роскошных особняках, а общество… здесь самое страшное!.. общество ориентируется на этих имитаторов, а не действующих героев. А потом, естественно, начал думать, как этот чудовищный перекос убрать, как взамен утерянных ценностей создать новые…
– Создать? А не проще было отыскать в прошлом? В уже созданном?
Я слегка развел руками, не забывая про бокал шампанского:
– Увы, старые ценности перестали восприниматься как ценности. Сами видите, их старательно высмеивают тупоголовые… а высоколобые не вступаются! Даже трусливо подхихикивают.
Ректор помрачнел, поник:
– Да, есть у нас такая гнусная черточка…
Подошел высокий статный мужчина, имени не помню, один из деканов, проговорил сдержанно:
– Традиционное французское веселье все чаще уступает горестному недоумению. Нет, не там внизу, в народе, а в среде высоколобых. Не думаю, что я один возмущался свинством в обществе, но мы – капли в море дурости. И хотя мы те капли, что в дерьме не растворяются, однако друг друга нам не увидать, слишком нас мало, а дурости много. Но теперь, когда мы заговорили об имортизме, осмелеют и заговорят все одиночки, на которых держится это дерьмовое общество.
Мы сомкнули бокалы, отпили по глотку, мы же не исламисты, однако всего лишь по глотку, ибо уже и не прошлые долюди, что с радостью выжрут всю бутылку.
– Держится общество все-таки на аристократах, – договорил декан, он показался мне очень похожим на Потемкина. – Без нас это давно стало бы скотным двором.
Я промолчал, что Франция и с нынешними аристократами, как и весь мир, очень быстро превращается в скотный двор. Я не знаю, говорят ли иносказательно про аристократов, есть же аристократия духа, рабочая аристократия или военная, но ту прежнюю родовитую аристократию давно свели до роли клоунов, шутов. Мы помним, что частица «де» отличала дворян от простолюдинов: д’Артаньян, де Голль, еще был гениальный физик де Бойль, один из потомков королей, те аристократы отличались не только этой приставкой, но и благородством манер и поведения, ныне это клоуны, строящие рожи простолюдинам и бьющие друг друга в зад для вящего хохота: де Фюнес, де Ниро, Ди Каприо и прочие дешевые шуты гороховые.
Так что аристократия нового поколения должна формироваться заново. Она может оформляться и даже существовать и помимо имортизма, просто имортизм дает необходимую опору, ориентиры. Нет, это не навязанные кем-то ориентиры, это те ориентиры, которые каждый из нас хоть раз в жизни да принимал и клялся им следовать. Ну, там написанные на листочке и вывешенные на видном месте в комнате: во столько-то вставать, делать зарядку, заниматься наукой, бросить курить…
Так что аристократия нового поколения должна формироваться заново. Она может оформляться и даже существовать и помимо имортизма, просто имортизм дает необходимую опору, ориентиры. Нет, это не навязанные кем-то ориентиры, это те ориентиры, которые каждый из нас хоть раз в жизни да принимал и клялся им следовать. Ну, там написанные на листочке и вывешенные на видном месте в комнате: во столько-то вставать, делать зарядку, заниматься наукой, бросить курить…
Но когда сам себе даешь эти клятвы, то нарушать намного легче: самому с собой всегда нетрудно договориться, однако в коллективе опоры больше. Не случайно же создаются общества завязавших алкоголиков или бросивших курить – важно чувствовать рядом плечо подобного себе. И не надо кривить рыло при упоминании алкоголиков или наркоманов! Если подумать, то мы еще те нарки, еще те алкоголики, чревоугодники, влагалищники…
Одна из женщин, очень красивая и элегантная, подошла с обворожительной улыбкой на полных губах:
– Ах, господин президент, мы с такой благодарностью отмечаем, что за последнее время резко увеличились закупки французских фильмов…
– Жозефина де Арман, – представил ее ректор, – доктор философии, автор монументального «Кризиса современных империй».
Я поклонился, несколько ошарашенный:
– Я читал ваш труд, можете проэкзаменовать, но… на титульном листе там «Ж. Арман», я представлял здоровенного дядю с пронизывающим взором и бородищей в стиле Карла Маркса…
Она засмеялась, польщенная, на щеках выступил румянец, глаза заблистали:
– Ах, как вы недооцениваете женщин!
– Чесс слово. Увидев вас, я решил, что вы звезда французского кино… и тут же понял, что закуплю все фильмы с вашим участием. Но вообще-то французское кино в Россию пришло массово еще при моем предшественнике. Ощутили, что объелись Голливудом, где американцы постоянно спасают мир от всего-всего, но чаще – от русских. Но, вы правы, начинаем вытеснение подделки под культуру действительно культурой. В Европе она все еще сохранилась… кое-где.
Оно смотрела в мое лицо с жадным любопытством:
– В самом деле надеетесь, что… удастся удержаться? Или это акт отчаяния?
– И то, и другое, – ответил я. – Ведь любой строй силен поддержкой не только своих избирателей, но и поддержкой соседей.
Она намек поняла, засмеялась:
– После этой речи, которой вы буквально воспламенили аудиторию, научная и культурная элита Франции с вами! Но это меньше процента от общей массы народа. Да плюс несколько процентов из народа попроще, которым импонируют идеи долголетия и бессмертия. Естественно, чтобы пить и ходить… как это у вас говорят, по женщинам.
– Нам нужны все эти проценты, – сказал я серьезно. – Человек, который начинает борьбу с собой, чего-то да стоит.
Ректор прислушивался внимательно, в то же время зорко посматривал по сторонам: преподаватели – народ вольный, строем ну никак не желают, на одном из столов уже опрокинули бутылку коньяка в салат, в другом конце слишком громко смеются, просто гогочут, как будто не люди, а американцы какие…
Мне он сказал сокрушенно:
– Я теперь буду обеими руками за имортизм! Ведь на самом деле, несмотря на взлет в науке и технике, мы все еще проедаем наследие предков!.. Я уверенно смотрю в завтрашний день: лучше не будет! Можете себе представить, господин президент, чтобы во времена Ньютона имена даже самых известных комедиантов звучали громче его имени? Во времена Эйнштейна?.. Мы в детстве, помню, хорошо знали не только имена, но и все биографии тогдашних лучших людей человечества, как тогда считали, это – Нильс Бор, Ландау, Оппенгеймер, Резерфорд, Энрико Ферми, Норберт Винер, Фред Хойл… и много-много еще имен назову, но все они – ученые, изобретатели!.. Это они заложили фундамент сегодняшнего рывка в науке, а мы летим пока по инерции, но перигей уже пройден, вот-вот начнется стремительное падение…
Жозефина зябко повела плечами:
– Страсти какие говорите.
– Да, – сказал ректор с нажимом, – падение в каменный век. Ведь сейчас герои, на которых равняются, не ученые, а ведущие ток-шоу. К чему придет общество, когда по стране ведется чудовищный конкурс, где отбирают лучших из лучших… в фотомодели? Знаете, ученые – тоже люди, если это для вас новость. Если им за фундаментальные исследования не платят, зато за разработку более удобной формы пепельницы автомобильный концерн предлагает большие деньги, то любой гений будет делать пепельницу, ведь за спиной голодная жена, дети…
Я слушал, не веря ушам, как будто я сам это говорю. Все-таки умные люди приходят к одинаковым выводам даже на разных концах планеты. Причем облекают их в одинаковые слова, что дает надежду на быстрейшее взаимопонимание.
ГЛАВА 5
Последний день визита был посвящен церемонии подписания совместных договоров. Помимо главного, стратегического, о взаимных поставках и долговременном сотрудничестве, наши министры подготовили еще два десятка договоров, Потемкин сиял, Леонтьев довольно потирал руки, я ослеп от постоянных вспышек фотокамер.
Президент Пфайфер заехал за мной в резиденцию, никакого завтрака, сразу же в лимузин, поехали теперь в его дворец, где свершится подписание всех договоров.
Мы катили по Елисейским Полям, я сказал с неловкостью:
– Ну что вы делаете, зачем перекрыли движение?
– У вас же в России перекрывают!
– Так я же сейчас во Франции…
Этьен сказал весело:
– Да и я заодно прокачусь по-русски! Примажусь. Очень щекочущее чувство, когда для тебя замораживают жизнь на всем протяжении пути. Хорошо быть русским президентом. Это почти что царем, да?
– Да, – сказал я горько, – это и хреново.
Он удивился:
– Почему?
– Полагаете, хорошо быть царем рабов?.. А если не рабы, то и ты уже не царь.
– Увы, – сказал он со вздохом, – потому-то восточные деспотии и разваливались. Рабами управлять приятно, но для страны – гибельно. Потому так важно, чтобы побольше свободных, а из свободных – побольше имортистов. Здесь наши взгляды абсолютно сходятся. Об этом надо обязательно упомянуть в совместном меморандуме. Даже особо отметить полное совпадение взглядов. Отличия у нас начинаются только в способах реализации. Мы предпочитаем путь эволюции, вы – революции. Но об этом говорить в совместном коммюнике не стоит, я думаю.
– Не стоит, – согласился я. – Еще как не стоит. Просто мы считаем, что для спасения уже не каких-то позиций, а всего человечества нужны крутые и решительные меры. Даже жестокие!..
Он подумал, кивнул:
– Ладно, с этим прояснили. Теперь немного о международных делах. Что вы скажете, к примеру, о Китае?
Вопрос меня немного удивил, я не сразу сообразил, к чему меня подталкивают, пожал плечами:
– Полагаете, что нас должна устрашить быстро растущая мощь Китая? Ведь они наши соседи… Уже и Штаты усмотрели в Поднебесной будущую угрозу их планам… Наивные!
Он удивился:
– Разве не так? А вы угрозы со стороны такого огромного соседа изволите в упор не видеть?
– Изволю, – ответил я хладнокровно. – Именно в упор. Издали, кстати, тоже.
Он спросил с великим интересом:
– Но как же?.. А статистические данные?..
Я покачал головой:
– На примере внезапно возникшего имортизма вы еще не убедились, что вовсе не экономика правит миром, как вас пытаются уверить юсовцы и их прихвостни? Китаю до мощи заокеанской империи расти еще двадцать-тридцать лет. Это крохотный срок, согласен. Да еще для такой медленно эволюционирующей страны, как Китай. Но все процессы убыстрились, все! Во всем мире. Сейчас все несется, как сорвавшийся с цепи злой пес, глаза вразбег: кого бы укусить! Угроза исламской экспансии куда серьезнее, чем улиточно ползущий к своей будущей невероятной мощи Китай. Еще не верите? Ислам – наступательная религия, в арабском мире мощный пассионарный толчок, ислам захватывает позиции по всему миру. Да и во Франции укрепляется, вы об этом, возможно, самым краешком какого-нибудь из ухов слышали?
– Увы, – вздохнул Этьен. – Наслышан. Это наша заноза… но это не для коммюнике, понятно. Для коммюнике мы все живем в мире и согласии, а мусульмане успешно интегрируются в нашу жизнь.
– Китай… – сказал я медленно, – он никогда не наступал. Никогда. Пять тысяч лет в своих границах. И даже если вздумает когда-то выйти, столкнуться придется не с США, как сейчас предсказывают, а с исламом. Но, думаю, еще раньше Китаю придется перейти в глухую оборону. И снова отгородиться Великой Китайской стеной… на этот раз уже от исламского окружения.
Он смотрел на меня хитро, погрозил пальцем:
– Почему промолчали про имортизм?
– Из скромности, – ответил я в таком же легком тоне, восстанавливая французскость беседы, а то что-то слишком соскользнули в вагнеровскую немецкость. – Понятно же, что на самом деле миром править будет имортизм.
Он весело расхохотался, жизнерадостный и раскованный, по внешности и повадкам – вылитый француз, типичнейший, почти лубочный, но не стоит забывать, что и Наполеон, и де Голль тоже были французами от макушки до пят, однако под налетом беззаботной беспечности у них был точный расчет, и оба знали, что стране необходимо.