– Кловис, я...
– Берите любой багаж, если он полегче, скажем, рояля. В этих машинах полно места. Он передаст вам деньги. Банкнотами, если успею выцарапать их в банке. Надеюсь, ты не собираешься рыдать, кидаться на колени - кстати, а есть ли тут ковер? Да, есть, - в припадке благодарности? Вилять передо мной хвостом?
– Нет. Но я никогда не забуду, что ты сделал для меня. Никогда.
– Джем тоже получит массу удовольствия. Но я постараюсь лучше об этом не думать.
– Я бы хотела...
– Ты бы хотела, чтобы я был гетеросексуальным и мы бы могли сбежать вместе.
– Я бы хотела отблагодарить тебя должным образом, но не знаю, как.
– Я не могу быть крестным отцом твоих деток. Хотя бы потому, что их у тебя не будет.
– Ну, почему же? Тем же путем, что и Деметра. Сильвер, я думаю, будет потрясающим приемным отцом. У меня вообще никакого отца не было.
– И ты ничего не потеряла, - сказал Кловис. И в этот момент свет, тускло освещавший бедное помещение театра, внезапно погас.
Публика неодобрительно загудела.
– Джейн, - снова заговорил он, - я забыл еще об одной чертовски важной вещи. Послушай, Джейсон нашел тебя с помощью самодельного наводящего устройства. Проверь всю одежду, в которой ты встречалась с ним до сегодняшнего дня. Ищи что-нибудь маленькое.
– Что ты сказал?
– Ты меня слышала. Конечно, оно не настолько точное, чтобы указать квартиру, но подобраться они к тебе, как видишь могут, довольно близко. Это их новая игра на месяц.
– Но я...
Из-под взвивающего занавеса хлынул жуткий красновато-коричневый свет. Мы замолчали, но в голове у меня все кипело.
Наводящее устройство? Пэйшенс Мэйдел Бридж, Джейсон, бегущий мимо меня, потом Медея - нужно было все это хорошенько вспомнить, но тут передо мной открылась сцена в клубах кровавого дыма. Из дыма на помост выступила Египтия, оцепеневшая, ничего не видящая, посверкивающая своими блестками.
Секунду я не понимала, что с ней произошло. А произошло то, что она стала Антектрой. Она казалась лунатиком, спасшимся от взрыва - оглушенным, обесчеловеченным. Ее страшная красота била в глаза. Она протянула вперед руки, держа в них кусок размалеванной под кровь ткани.
– Склоните головы, - сказала она нам, - склоните головы, - и мое сердце перевернулось. Она повторила свою реплику. А потом голос ее вдруг понизился, как у певицы, едва ли не на целую октаву: - Склоните голову перед окровавленным прахом. Опустись на колени перед тираном, порабощенная земля.
Она казалась безумной, и все мы, бездыханные, повисли на ее словах, как на веревке.
– Мир не тот, Боги мертвы.
Я содрогнулась. Она будто вышла из могилы.
Конечно же, она вела себя так, будто других актеров не существовало. Их не было. Они всего лишь тени. Только Антектра жила в ее жгучей агонии, на фоне разрушенного пейзажа.
– Отринь гордость и опустись.
Как и тогда, я сидела загипнотизированная. Ниоткуда не раздалось ни звука, потом послышались шаги и клацанье оружия. По проходам неслись десять воинов, и на этот раз публика отозвалась одобрительным гулом.
– Возрыдайте, небеса! - голос Египтии перекрывал шум войны. Возрыдайте кровью и пламенем.
Войны скучились перед ней. Раздался удар грома. Сцену прорезала молния. Египтия на своем помосте, казалось, была охвачена огнем.
– Пошла, - тихо произнес Кловис.
– Что?
– Уходи, дура.
– А-а... - Вскакивая я, споткнулась и едва не выпала в проход.
Под прикрытием бешеных вспышек я бросилась к выходу и выбежала в отрезвляющий холод городской ночи.
На автобус денег у меня хватило, но пришлось очень долго ждать. Когда я спрыгнула на своей остановке, на часах в автобусе было уже час двадцать шесть минут. Я отсутствовала больше десяти часов. Кловис не задумывался о том, что меня ждет человек, ведь это всего лишь машина. Хотя, пожалуй, Кловис больше так не считал. Конечно, несмотря на мое долгое необъяснимое отсутствие, он оставался спокойным, невозмутимым и рассудительным, особенно если учесть, сколько я твердила ему об опасности, в которой мы находимся. Но у него же механический разум.
Я бежала по улицам, будто сквозь плотную темную воду, до того густая была ночь.
Когда я влетела в квартиру, он стоял посреди радужного ковра. Верхний свет был включен, и я видела его очень отчетливо. Как будто я выбралась из обвала и начала обретать равновесие. Но он стоял абсолютно спокойный, без всякого выражения на лице.
– С тобой, - спросил он, - все в порядке?
– Да.
– Нам повезло, что ты меня застала. Я с семи часов искал тебя, и сейчас собрался опять уходить.
– Уходить? Но ведь мы договорились...
– Я думал, на тебя могли напасть, - тихо произнес он. - Или убить.
Я не могу описать, как он это сказал, но его голос потряс меня, вышиб из головы все слова и мысли. А поскольку и слова, и мысли, и события этого вечера, были необычайно важны, я немедленно начала восстанавливать их, преодолевая оцепенение.
– Нет. Послушай, я расскажу тебе, что случилось, - проговорила я так спокойно, как будто отвечала на вопрос, которого, видимо, следовало ожидать от разумной невозмутимой машины.
И я, торопясь, рассказал ему все. Он внимательно слушал. Через минуту он опустился на тахту и склонил голову, а я села рядом, чтобы закончить рассказ.
– Уйти я не могла. И даже позвонить не могла - я не помнила номер телефона внизу, и потом надо было ждать Кловиса. Это кажется безумием, но разве нам не стоит рискнуть? Уехать завтра куда-нибудь? Как два разоблаченных шпиона. По-моему, стоит.
– Ты так боишься этого города и не без оснований, - сказал он. Уехать отсюда - единственный выход для нас.
– Ты меня осуждаешь? Зря. У меня очень веские причины бояться. Я жила с этим страхом весь день и весь вечер.
Он обнял меня одной рукой, и я легла рядом с ним. И почувствовала огромное расстояние между нами. Он был, должно быть, где-нибудь в миле отсюда.
– Египтия, - медленно произнесла я, сама не зная, зачем, - Египтия изумительна. Я слышала только несколько ее реплик... Сильвер, в чем дело? Я даже и не знала, что ты умеешь сердиться. Но я не виновата. Я не могла прийти сюда. Если ты думаешь, что это глупости и паникерство, то, по крайней мере, поверь, что это искреннее паникерство и не совсем глупости. А потом еще Кловис сказал про это наводящее устройство. О, Господи, мне надо проверить...
Но он крепко сжал мою руку, и я поняла, что двигаться Нельзя, и осталась лежать, ожидая, что он скажет.
Наконец, он заговорил тихо и быстро. В его мелодичном голосе трудно было обнаружить следы каких-нибудь чувств, кроме, пожалуй, крупинки юмора.
– В свое время ты пыталась научить меня исследовать собственные эмоции, то есть тому, для чего я предназначен. Выходит, я был не прав. Или же все-таки научился этому, как приобрел и другие чисто человеческие свойства. Когда тебя не было...
– Но я, правда, не могла, - прошептала я.
– Я знаю. И знаю, что ты жива и здорова. Но я не знал этого, пока ты не вошла в дверь. Будь я человеком, я бы места не находил. Будь я человеком, ч бы обошел все больницы в этой части города.
– Прости меня. Мне очень жаль, что так получилось.
– Самым странным был внутренний процесс, через который я себя проводил, во время которого я представил себе, что ты лежишь где-то мертвая, и значит, я никогда больше не буду с тобой снова. Ты спрашивала, могу ли я бояться. Могу. Тебе придется на слово мне поверить, что и этом теле, которое не дрожит, не потеет, не проливает слез, действительно сидит трехлетний ребенок, который очень интенсивно все это переживает.
Его голова была наклонена, и я не видела лицо.
Я обхватила его руками и крепко-крепко прижала к себе.
Вместо радости за него я почувствовала что-то вроде стыда. Я поняла, что опять неумышленно совершила непростительный поступок. Ибо я окончательно и бесповоротно доказала, наконец, его человечность: показала, что он зависит от других существ своего вида.
4От землетрясения город содрогнулся в начале шестого утра.
Я проснулась от того, что латунная кровать начала двигаться. Сильвер, который мог ввести себя в состояние, подобное психостетическому трансу, это был полный покой и отсутствие чувства времени - Сильвер вышел из него раньше меня. Я подумала, что это сон. Было темно, если не считать слабого снежного блеска из-за полуоткрытых занавесок. Потом я увидела, что занавески открываются сами собой, подергиваясь каждый раз на несколько дюймов.
– Это земной толчок, - сказал он мне. - Но, судя по ощущениям, не сильный.
– Ничего себе не сильный! - воскликнула я, садясь на кровати.
Она сместилась не меньше, чем на фут. Весь дом вибрировал. Я уловила зловещий шум на улице, какие-то стоны, треск и визг, которые я сначала приняла за крики ужаса, доносящиеся из города.
– Мы должны бежать на улицу? - спросила я.
– Нет. Все уже успокаивается. Первый толчок был минут за десять до этого, почти незаметный. Ты даже не проснулась.
– Ничего себе не сильный! - воскликнула я, садясь на кровати.
Она сместилась не меньше, чем на фут. Весь дом вибрировал. Я уловила зловещий шум на улице, какие-то стоны, треск и визг, которые я сначала приняла за крики ужаса, доносящиеся из города.
– Мы должны бежать на улицу? - спросила я.
– Нет. Все уже успокаивается. Первый толчок был минут за десять до этого, почти незаметный. Ты даже не проснулась.
С полки свалилась свеча.
– Ой, Сильвер! А где кошка?
– Ты вспомни, ее здесь и не было.
– Да, верно. Я буду скучать по этой кошке... И что это в голову лезет, когда вокруг такое творится?
Он мягко засмеялся и потянул меня обратно в кровать.
– Просто ты по-настоящему не боишься.
– Действительно. А почему?
– Ты ведь со мной, и ты мне доверяешь. А я сказал тебе, что все в порядке.
– Я тебя люблю, - сказала я.
В окно ударилось что-то тяжелое и мягкое. Потом раздался дребезжащий звук. Наконец, все стихло.
Я выскочила из кровати и подошла к окну. Толчок, видимо, на самом деле был незначительным, хотя сравнивать мне было не с чем. Какой-то частью сознания я ожидала увидеть на горизонте обрушившийся и захлестнутый огнем город - я нередко видела это в репортажах с места толчков по каналу новостей. Но горизонта вообще не было видно. Как три гигантские змеи, балки вздымались над осевшим зданием, разбросав снег во все стороны, как катапульты. Ком этого снега и вляпался в наше окно. К чему бы такое предзнаменование?
Я слышала приглушенный гул голосов. Люди высыпали на улицу и обсуждали, что произошло. Потом мимо дома проехал робот скорой помощи, его не было видно, но сирена была слышна; и еще, и еще. Хотя толчок был сравнительно мягким, несчастные случаи не исключены. Я подумала о них с состраданием: мне это не грозило, мы были в безопасности. Потом обрадованно вспомнила, что спектакль Египтии должен был закончиться до толчков. Они с Кловисом, видимо, не пострадали.
Только когда мы вернулись в постель, разделив последнее яблоко, я вспомнила о доме матери на высоких стальных опорах. Может быть, спуститься в фойе и позвонить ей? Но там наверняка полно людей, звонивших своим родственникам. Что же все-таки я чувствовала?
Я поделилась сомнениями с Сильвером.
– С ее домом ничего не случилось, - сказал он. - Он хорошо укреплен. Единственная проблема - высота, но на опорах должны быть компенсаторы,
– Интересно, беспокоится ли она за меня. Не знаю. Ах, Сильвер, я не знаю. Прожила с ней всю жизнь, а теперь не знаю, волнуется ли она за меня. Вот ты бы волновался.
– Да, я очень волнуюсь.
Немного погодя в дверь постучал смотритель и спросил, как мы себя чувствуем. Я крикнула, что хорошо, и спросила о его белой кошке.
– Кошка и ухом не повела. Вот ведь животное. Если они не убегают, значит, ничего страшного.
Когда он ушел, я почувствовала себя неловко, поскольку не сказала, что мы собрались уезжать. В виде квартплаты за последний месяц мы оставим в квартире все, что сможем. Я хотела попрощаться с кошкой. Деметра всегда говорила, что кошки вряд ли могут поддержать домашний уют, что они царапают вещи и оставляют шерсть на подушках, и она была права, ну и что, черт возьми?
Я заснула рядом с Сильвером, и мне приснилось, что Чез-Стратос упал с неба. Повсюду валялись обломки и камни, а вокруг суетились космонавты, держа неуместные здесь подносы с чаем и тостами.
– Мама? - спросила я у обломков. - Мама, ты где?
– Иди сюда, дорогая, - сказала мать. Она стояла на маленьком холме, облаченная в золотые доспехи. Я с ужасом увидела, что ее левая рука отсечена, но один из роботов уже приделывает ее обратно. Я подошла к ней, и она обняла меня, но доспехи были твердыми, я не могла прижаться к ней, мне было неудобно.
– Боюсь, твой брат мертв, - сказала она, приветливо улыбаясь мне.
– Мой... брат...
– Да, дорогая. И отец тоже.
Я заплакала, хотя не знала, кто они такие.
– Ты можешь записать это на пленку, - сказала Деметра. - А когда я вернусь, то послушаю ее.
– Куда ты уезжаешь? - спросила я.
– Делать сельскохозяйственные машины для фермеров, я же тебе говорила.
– Не помню.
– Потому что не хочешь помнить. Иди, Джейн. Отпусти мои доспехи.
Бэкстер Эмпайр взмыл с развалин в пыльное небо, распластав нас всех по земле поднятым при взлете вихрем. На том месте, где стояла мать, теперь лежала разрубленная на куски обезьяна, и я подумала, не мой ли это брат. Потом обезьяна превратилась в совершенно невредимого Джейсона, и он сказал мне:
– Привет, Медея. Я подсунул наводящее устройство в павлина. Ну, не смешно ли?
Когда я проснулась, уже светало. Сильвер был под душем, я слышала, как сверху низвергаются каскады воды. Я лежала и смотрела, как проясняется голубое небо на нашем потолке, и облака, и птицы, и радуга. Я не стала удерживать слезы, и они полились из глаз. Я никогда больше не увижу этот потолок.
Помимо всего прочего я должна оставить здесь и куртку с павлинами. Неужели они действительно проклятые птицы? Одежда матери, пьеса Египтии, моя куртка. Я должна оставить и ту одежду, которая была под курткой в тот вечер, когда мы встретили у моста Джейсона и Медею. Я вспомнила, как Джейсон задел меня, удирая. Может, это бегство было отчасти преднамеренным. Оба они квалифицированные карманщики, блестящие клептоманы, оба запросто могли прицепить к ткани что-нибудь липкое. Правда, еще ночью я вывернула наизнанку всю эту одежду и ничего не нашла. Может, штучка отвалилась, тогда понятно, почему они не смогли точно меня вычислить. Она, наверное, лежит где-нибудь поблизости, сбивая их с толку. Но вполне вероятно, что она сработана так ловко, что мне ее не углядеть, хотя она сидит здесь, и неудача Джейсона объясняется лишь ее несовершенством, которое он, дай срок, устранит. Микромагнит в спиритическом бокале Кловиса был почти невидимым, а Джейсон делал его еще год назад. Они наверняка сидели у моста, нарочно поджидали, когда мимо пройдет какой-нибудь интересный тип, чтобы установить прибор, а кого еще могло занести, кроме идиотки Джейн?
Как бы то ни было, нельзя рисковать, забирая одежду с собой. Я оставила даже ботинки, которые были на мне в тот вечер - у меня нашлась пара других, поношенных, - и даже белье. Я понимала, что устройство не может проникнуть глубоко, но нельзя было оставлять противнику ни одного шанса.
Когда Сильвер вышел из ванной, я встала под душ сама. Я отвела себе только три минуты на то, чтобы оплакать малиновый потолок, голубые стены и кита-аэронавта.
Одевшись, мы оставили часть квартплаты и последнюю банку мяса для кошек "Кип-Колд-Китти-Мит" на латунной кровати. Сильвер написал смотрителю записку, где объяснял, что приятель предложил нам работу в театре на востоке.
Я уложила в матерчатые сумки одежду, полотенца, прочие мелочи и, по какому-то странному суеверному побуждению, три законченные на тот момент части моей рукописи. Думаю, мне тогда уже показалось, что наше бегство станет только приложением ко всей истории. Или просто хотелось вести дневник, как леди-путешественницы в прошлом.
Сильвер нес сумки и еще гитару. Мне был поручен голубой зонтик.
Еще не было десяти, когда мы тайком выбрались из дома. Белая кошка беспечно шествовала по другой стороне улицы. Она перебежала ее, чтобы поприветствовать нас. Я едва не задохнулась от слез.
– Вот бы взять ее с собой.
– Старику она нужна больше, чем нам. Он к ней очень привязан.
– Да, я знаю.
– Мы купим кошку.
– Разве мы сможем?
– Мы сможем даже научить ее петь.
Мои слезы покатились прямо кошке на нос, так что она отпрыгнула, нечаянно наградив меня царапиной на запястье.
– Вот тебя, - сказал он. - Подарок на прощание.
Мы рассчитывали пройти пешком до центра города. Взять такси от нашего района до предместья было почти невозможно.
Как только мы свернули на бульвар, я увидела, что мы недооценили масштаб землетрясения.
Выгнутая и перекошенная, как непрочная детская игрушка, надземка вздымалась в воздух, и, словно волна, перекатившись через какой-то порог, обрушивалась вниз, на улицу. Взглянув на нее, я сразу вспомнила те ужасные скрип и визг, которые услышала под утро и приписала смещению балок. Дело было в рабочем районе, поэтому вокруг надземки никто не хлопотал, если не считать пары фургонов с оборудованием для сноса, которые кружили поблизости. Автодорога была, однако, закрыта.
В одной из уцелевших лавок мы купили несколько пончиков. Женщина смотрела на нас сквозь пар из закипающего чайника.
– Джек потерял все свое стекло. Все разбилось.
Мы сказали ей, что очень сожалеем, допили чай и вышли.
Само по себе землетрясение не было сильным, однако этим районам, не укрепленным после прошлых толчков, оно нанесло ощутимый урон. Казалось, оно вернулось, чтобы собрать остатки дани, упущенные двадцать лет назад.
На первом же перекрестке мы в замешательстве поняли, что дорога на бульваре была закрыта не просто так: здесь сгрудились машины, неистово и бесцельно гудящие друг на друга, как обезумевшие звери. Чуть подальше несколько двадцатипятиэтажных зданий, треснувших при предыдущем толчке, на этот раз рухнули и завалили собой всю улицу, дорога была тоже завалена, там был кромешный ад.