– Колбята Собакин – боярин, чтоб ему, змею, ни дна, ни покрышки! – В углу смачно сплюнули и вполголоса выругались.
– А где мы? – Раничев торопливо форсировал беседу, опасаясь, что еле видимый в полутьме собеседник вдруг замолкнет, замкнувшись в себе, так же, как вот только что.
В углу снова засмеялись:
– Слушай, ордынец, тебя, видно, хорошо по кумполу треснули – коль не помнишь, где ты да у кого.
– Не ордынец я. Раничев, Иван Петрович, директор Угрюмовского музея истории и культуры, – запоздало представился Иван. – А вас как величать?
– Ефим, – снова вздохнув, отозвались из угла. – Ефим Гудок кличут. А ты, стало быть, не тайгаев?
– О, господи… Да не Тайгаев, Раничев я. Из Угрюмова, директор му…
– Плохо, что не тайгаев. – Ефим почесал затылок. – Эдак, и ты холопом Колбятиным станешься, как Феофил да азм, грешный… Для чего, думаешь, нас тут держат?
– Вот мне тоже это очень интересно узнать!
– Да чего тут знать-то? В холопей поверстают – и все дела. Будем тут, на Колбяту, робить, до днев скончания. А убежать захотим – на чепь! Или плетьми, как Феофила… Феофил! Феофиле… Как ты?
На соломе завозились, заскрипели:
– Ой, тошнехонько, Ефиме, ой, болит спинушка…
– Минетий, тиун, бил?
– Он, собака, самолично… Ох… А боярский сынок Аксенка присматривал да тож пару разов приложился.
Феофил надсадно закашлялся и затих, пару раз сплюнув. Видно, говорить ему было больно. Замолк и Ефим, и в подвале – или погребе? – вновь повисла гнетущая тишина.
Раничев сглотнул слюну. Тут, оказывается, и бьют кого-то! Полный беспредел. И ведь не так далеко от города. А может, пристатится случай бежать? Можно было б, конечно, попробовать сговориться с остальными узниками, наброситсья всем вместе на вошедших – ведь придут же за ними когда-то, а руки-то – вот они – свободны, не связаны. Иван снова неловко шевельнулся – и вновь плечо ожгла боль. Да-а… Этак много не набегаешься. Он попытался привести в некоторый порядок мысли. Итак, что же получается? Похитили его какие-то преступные элементы, может чеченцы, а скорее всего – блатные, это – судя по кличкам. Значит, похитили… Цель? Замести следы, запутать следствие… И скорее всего, похитители попытаются срубить деньги… только – с кого? Или он, Раничев Иван Петрович, нужен им для каких-то других целей? Например, для предвыборной политической борьбы за кресло угрюмовского мэра. Запугают, затем используют в качестве доверенного лица… Впрочем, что гадать? Быть может, вскоре все разъяснится?
Иван как накаркал!
Снаружи вдруг послышались гулкие голоса, скрипнув, наверху открылся лаз – значит, и в самом деле погреб.
– Эй, ордынец, вылазь, покуда плети не отведал! – с шумом спустив лестницу, повелительно бросили сверху. Раничев вздрогнул: «ордынец» – это ведь ему! – торопливо – получать плетей не особенно-то хотелось – полез, перебирая руками по занозистым перекладинам, снова стрельнуло в плече…
А в глаза ударило солнце! Оно стояло уже низко, выглядывая верхним лучистым краем из-за крыши какого-то деревянного здания, да все строения вокруг были деревянными, сложенные из крепких бревен, в лапу, что называется – на века. По обширному, вымощенному деревянными плашками (!) двору, лениво бродили гуси и прочая домашняя птица, пробегали какие-то люди – босые, в расшитых рубахах – кто-то нес на плечах мешки, кто-то деревянные кадки, верхом на пегом коньке проехал чернобородый мужик в бордовом плаще и низких зеленых сапогах с узорочьем, бежавший перед ним мальчик почтительно распахнул ворота – да, здесь были и ворота, и высокий частокол ограды, и даже небольшая надвратная башенка с вооруженным копьем (!) стражем! Все это – люди, всадник, солнце и гусиный гогот, и чья-то ругань, и крики – навалилось на едва вылезшего из погреба Ивана с такой резвой силой, что тот пошатнулся и, наверное, свалился бы обратно в узилище, если б пришедшие за ним люди не подтолкнули его в спину. Надо сказать, сделали они это довольно грубо – споткнувшись, Раничев едва не полетел носом в навозную кучу. Сопровождающие быстро стянули ему за спиной руки и обидно засмеялись:
– Неча башкой вертеть! Иди, давай.
Прошли мимо какого-то приземистого здания – мужики и молодые парни в одних портках, с прибаутками метали туда старое сено с огромного, запряженного парой мосластых лошадок воза. Заходившее солнце играло на мускулах мужиков, сияло в позолоченном кресте соседнего небольшого строения, по всей видимости – церкви. Раничев быстро оглянулся на нее. Значит – не бандиты? Значит, все-таки секта?! Вообще-то это многое объясняло. И простецкий, нарочито крестьянский, этакий «а ля рюс», вид окружающих – средь коих ни одного курящего, Иван это сразу заметил! – и частокол, и церковь… так и похищенный перстень, видимо, представляет какой-то интерес для сектантов! Ну да… А кроме перстня, быть может, – и кое-что еще из экспозиций музея, потому-то и похищен директор… Значит, сектанты. Право, неизвестно еще, что хуже? С бандитами хотя бы договориться можно, а с фанатиками – поди попробуй! А тот убитый парень, в кустах? Наверное, он пытался бежать? Да, дела серьезнее некуда.
– Сюды вертай… – Шедший впереди охранник обернулся, кивком указывая дорогу.
Завернув за угол церкви, Иван и его сопровождающие оказались перед большим трехэтажным зданием, тоже, естественно, деревянным, с высокой шатровой крышей и крытыми галереями по всему периметру. Галереи были связаны меж собой узкими лесенками, точнее – бревнами с вырубленными в них углублениями-ступеньками. Не совсем точно по центру строения, чуть ближе к левому краю, размещалось крыльцо с широкой парадной лестницей, украшенной массивными резными перилами. На крыльце, небрежно облокотившись на перила, стоял молодой парень, одетый по местной сектантской традиции – в малиновую рубаху и синий полукафтан, подпоясанный широким поясом с желтыми шелковыми кистями. На ногах парня красовались светло-коричневые сафьяновые сапожки без каблуков, похожие на те, которые используют иногда цирковые наездники. Парень был очень красив, скорее даже как-то не по-мужски смазлив: светлые, тщательно расчесанные кудри, небольшая бородка, белое, с тонкими чертами, лицо, словно бы высеченное из мрамора, глаза – холодные, ясно-голубые, а густоте ресниц позавидовала бы любая женщина. Тем не менее парень производил какое-то неприятное впечатление, в выражении его красивого лица было что-то хищное, нелюдское, волчье.
Дойдя до ступенек крыльца, шедший впереди охранник замедлил шаг и в пояс поклонился:
– Ордынца привели, батюшка Аксен Колбятович.
– Вижу, что привел, – скривился парень. – Ужо посейчас скажу батюшке. Ждите.
– Так, боярин-батюшка сказывал…
– Цыть! – Аксен обернулся, сверкнул глазами, ощерился злобно, словно пойманный волк, по всему видно было, не привык, когда ему перечили.
– Сказано тебе – ждать, вот и жди! – с угрозой в голосе прошипел он и удалился, хлопнув за собой дверью.
– Что ж. Пождем, – пожал плечами стражник и неожиданно замахнулся копьем на Ивана. – У, гажья рожа! Из-за тебе все.
Раничев хотел было, конечно, поинтересоваться, что это «из-за него»? Да по здравом размышлении счел за лучшее пока от расспросов воздержаться. Уж слишком вид у охраны был озлобленный. Ну их…
– Заходите, что встали? – вышел на крыльцо маленького роста темноглазый мужик с рыжеватой, косо подстриженной бороденкой, по виду – прощелыга, каких мало. Иван вздрогнул, вспомнив – именно этого мужичонку он видел тогда, на телеге… Почти сразу после того, как обнаружил убитого парня…
– Шагай! – Один из стражников больно ткнул зазевавшегося Ивана в бок. Тот охнул и быстро поднялся по крутым широким ступенькам. Скрипнув, отворилась дверь, Иван пригнулся – притолочина оказалась низкой. Войдя в полутемные сени, длинные и узкие, они вышли с другой стороны дома и, поднявшись по лесенке на галерею, остановились около узенькой дверцы. Шедший впереди стражник осторожненько постучал, почти поскребся:
– Можно ль, боярин-батюшка?
Раничев фыркнул. И чего комедию ломают, спрашивается?
Изнутри послышалось какое-то глуховатое бурчание, словно бы ворочался в берлоге недовольный медведь. Счев бурчание за приглашение войти, стражник, не оборачиваясь, призывно махнул рукой.
– Поклониться боярину не забудь, рожа ордынская, – шепнули откуда-то сбоку прямо в ухо Ивану.
Сами вы рожи!
Он не сумел ничего сообразить, как получил по шее ха-а-ароший удар, после которого чуть было не растянулся по полу, еле изловчившись приземлиться на колени.
– Так вот ты какой, тайгаев человек! – оглядывая Раничева с головы до ног, с усмешкой произнес сидевший в резном креслице мужик: тощий, крючконосый, с узкими пронзительными глазами. По-видимому, это и был «батюшка-боярин», или – главный сектант. Как он у них называется, гуру, что ли? Нет, гуру – это на Востоке, у этих – «боярин». Узкие глазки боярина глядели на Ивана так пристально, словно он уже успел натворить что-то жутко непотребное. Точно так же он посмотрел и на стражников. Те враз поклонились.
– Пшли вон, – шикнул на них боярин, и стражники удалились со всей возможной поспешностью, а последний едва не запнулся о низкий порог. Раничев с интересом осмотрелся. Внутреннее убранство кабинета главного сектанта сильно напоминало обычную русскую избу: широкий, сколоченный из толстых досок стол с бронзовым подсвечником и горящей в нем свечкой, небольшой, серой, коптящей, впрочем, наверное, не особо она тут и нужна была – сквозь узкое распахнутой оконце в кабинет (или, лучше сказать, в горницу?) проникал яркий дневной свет.
– Велю, батюшка, закрыть? – неслышно вошел давешний красавчик, глянул на оконце – недовольно – и – вопросительно – на боярина. А ведь они чем-то похожи – главный сектант и этот… Отец и сын?
– Вели, Аксене, – кивнул боярин и снова вперился глазами в Ивана. Вот уж, поистине, дыру протрет!
Красавчик распахнул дверь:
– Никитка!
– Тута, батюшка! – За порогом мелькнул кособородый.
– Захлопни-ко ставенки да посматривай, мало ли…
– Сполню, батюшка…
«Батюшка»! Раничев хмыкнул и перевел взгляд на главного, вернее, на стол, где рядом с подсвечником небрежно лежали пачка сигарет и мобильник. Ха, а не так уж они и далеки от цивилизации, сектанты хреновы! Стоп… Мобильник-то, похоже, его, Раничева! И сигареты… Иван не выдержал:
– Закурить дайте.
Его просьбу оба сектанта проигнорировали, словно бы и не слышали. По здравом размышлении Раничев не стал настаивать, ну их… И так уже почти забыл про курево, если б не пачка на столе…
– Скажи-ка, мил человек, ктой-то тебе плечо расцарапал эдак? – пожевав губами, тихим голосом поинтересовался боярин. Одет он был по местной, сектантской, моде – в длинный балахонистый кафтан с пуговицами, желтовато-коричневый, с узорами, из какой-то плотной блестящей ткани.
– Нашлись друзья… – усмехнулся Иван.
Боярин неожиданно засмеялся:
– Хошь, я тебе скажу?
Раничев пожал плечами. Да за-ради бога, интересно будет послушать, все не в погребе сидеть!
– А вот так было, мил человек. – Главный сектант почмокал губами. – Оба вы – и ты, и напарник твой убитый – людишки Тайгая…
Иван дернулся было противоречить, да боярин махнул на него рукой, взглянул злобно-строго, ровно плетью ожег:
– Сиди, тварь! Не то… – Потом успокоился, продолжил по-прежнему благостно: – Тайгаевы вы оба. Промышляли тут в наших местах, высматривали, сколь у кого чего есть, да не скрыл ли кто выход-дань от ока грозного Тохтамыша-царя, то вы особливо записывали в грамотку… кого записывали, а кого – и нет, кто-то серебришком от вас откупался, опосля вы ж, воры, то серебро меж собою не поделили, сподобились передраться, аки псы препоганые, вот тебя-то напарник твой, Каюмка, и полоснул по плечу ножичком, ну а тебе больше повезло, убил ты Каюмку, а серебро припрятал, как наших людей увидал.
– Бред какой-то!
– А заодно – и записи все припрятал, грамотцы, что Тохтамышу-царю чрез Тайгая готовил. Вот грамотцы-то эти мне и отдашь! – повысив голос, резко закончил боярин, пристукнув по столу длинной костлявой ладонью.
– Бред… – Раничев закрутил головой: похоже, тут не секта, похоже, тут натуральный сумасшедший дом – Тайгай, Тохтамыш, убийство.
– Ну а не отдашь, велю тебя пытать посейчас же! И пытать крепко. – Поднявшись с кресла, старик боярин пинком распахнул дверь, рявкнул: – Минетия ко мне. Да с прикладом пытошным.
Стоявший у окна Аксен на секунду… на малую долю секунды… изменился в лице. Бросился к отцу:
– Батюшка! Не вели Минетия звать.
– Что такое?
– Рановато еще. Шпынь этот… – Аксен ожег взглядом Раничева. – Крови потерял немало, а ну как от пыток окочурится? Лучше б сначала ему плечо залечить да попоить отваром, а уж опосля…
– Опосля, говоришь? – Старец задумался, подозрительно взглянул на сына. – Умен ты стал Аксене, умен…
Боярский сын поклонился.
– Умен… Да не слишком ли, родному отцу перечить?! – Боярин повысил голос.
– Не гневайся, батюшка Колбята Собинич! – Аксен бросился на колени, зацеловал старику руки, загнусавил: – Я ж как лучше хочу. Вели шпыня этого обратно в поруб бросить, да плечо пущай замотают… А потом… Может, он к завтрему и сам все выложит. А ежели не выложит, я с него, гада, шкуру спущу самолично, да так, что… А сегодня, батюшка, некогда и пытать то – Хавронья пирогов напекла с вязигой да с потрохами куриными, твои любимые… с пылу, с жару…
– Ладно, уговорил ты меня, Аксене. – Махнув рукой, старец поудобней уселся в кресло. – С пылу, говоришь, с жару? Ну так и быть, велю обедать. А этого шпыня – в поруб! До завтрева…
Старик противно рассмеялся. Подхихикнул и Аксен, взглянул мельком на Раничева, нехорошо взглянул, подленько так, словно была у него насчет его и своя тайная выгода, не только та, про которую он только что твердил отцу.
Иван снова очутился в погребе. Никаких изменений там за время его отсутствия не произо-шло – соседи были те же. Только что Феофил уже отошел от плетей и теперь громко жаловался на жажду:
– Ох, испить бы водицы… Водицы бы…
Да и Ефим Гудок – если Раничев правильно запомнил его имя – отнесся к нему гораздо с большим радушием, поинтересовался даже – пытали ли?
Иван отрицательно покачал головой:
– Не успели. А что – могут?
– А вон у Феофила спроси, – невежливо хохотнул Ефим. – Как спина, Феофиле?
– Водицы…
А в это время наверху, оглядываясь, подошел к погребу боярский сын Аксен, красивый, белолицый, кудрявый. С недовольством покосился на стража:
– Ты чего тут?
– Боярин приказал, Колбята Собинич, батюшка наш.
– Ах, вот как… Ладно… – Аксен отошел в сторону и с задумчивым видом направился к церкви. – Ай, хитер, батюшка, – шепотом приговаривал он. – Ай, хитер… Да и я не лыком шит… – Не дойдя до церкви, он свернул налево, к колодцу. Позвал: – Никитка! Никитка!
– Здесь я, Аксен Колбятыч.
– Слушай сюда… дело тайное. – Отойдя за колодец, Аксен принялся нашептывать что-то верному своему холопу, то и дело кидая опасливые взгляды на терем.
Раничев снова замолк. Вернее, замолчали его товарищи по несчастью – не очень-то подробно они о себе рассказывали, а если и рассказывали, то несли всякую чушь о холопах да закупах, такой, видно, был в секте бзик – с историческим уклоном. Закуп Феофил – закуп, ну надо же! – почти ничего не говорил, все больше стонал да просил пить, зато Ефим Гудок оказался весьма словоохотлив, только разговоры его касались в основном «собаки-боярина» да сына его, Аксена. О них обоих Ефим упоминал с крайним небрежением, по-видимому ожидая того же и от Раничева, но, не дождавшись, умолк. Призадумался и Иван – ничего конкретного он пока так и не вызнал. Да, очень похоже, это была секта, может быть, даже какой-то староверский скит – никто не курил, а староверы как раз и не курят – но вот где он был расположен и что нужно было сектантам от него, Раничева? Главный старец – «батюшка-боярин», как его называли – нес какую-то чушь об убийстве, о серебре, о грамотах каких-то. Бред сивой кобылы. Хотя… Если отбросить уж явные выдумки типа Тохтамыша – впрочем, вполне возможно, это просто-напросто кличка, ну да, похоже, так оно и есть – получается что? А то, что бежавший из скита парень ушел не пустым – прихватил драгоценности – «серебришко», как их называл старец – и «грамоты» – записи, дискету? В общем – информацию, вероятно, весьма конфиденциального, опасного для дальнейшего существования секты, толка. Затем бежавший был убит неизвестно кем, скорее всего, кем-то из сектантов, который и владеет теперь и драгоценностями и информацией. Самое плохое во всей этой истории то, что глава секты всерьез считает этим человеком Ивана. А для того чтобы не допустить утечки информации, сектанты пойдут на все. Нда-а, неприятная история. Интересно – как отсюда выбраться? Иван даже примерно не представлял – где они. На машине-то много куда могли завезти, гиблых мест вокруг хватало – за лесами, за болотами – и у себя, в Угрюмовском районе, и в соседней Мордовии.
– Водицы… – снова застонал Феофил.
Иван покосился на него с неприязнью – ему самому, к примеру, пить почему-то не очень хотелось, а вот курить… Вздохнув, Раничев сглотнул слюну. Ведь собирался же раньше бросить – если б бросил, не так бы сейчас мучился. Ну хари староверские, неужто в скиту ни один не курит? Да смолят наверняка где-нибудь, пока старец не видит. Вот незадача… Без курева-то совсем плохо! Да и эти, соседи, что-то притихли. Расскажут они хоть когда-нибудь – где находится этот чертов скит? Иван в который раз уже задал этот вопрос в темноту.
– Да я ж тебе говорил – не знаю, как и ответить, – откликнулся Ефим, видно, и ему обрыдло уже в молчанку играть. – Хитер Колбята. С одной стороны, вроде бы под рязанским князем ходит, а с другой – под Ордою. Когда так, когда эдак выходит – земли-то приграничные. И – хвастал – грамоты у него на то имеются – и от Олега Иваныча Рязанского, и от Тохтамыша-царя.