Зачем Максим сделал это с ней? Просто из врожденного донжуанства? Из желания развлечься в дороге интеллектуальной игрой в сочетании с акробатическим сексом на заднем сиденье «Москвича»? А ведь он уверял, будто никогда не играет чужими судьбами, если в этом нет производственной необходимости. Что же, значит, такая необходимость возникла. А может быть… может быть, он и должен был стать тем страховочным элементом, который вился бы вокруг Киры все эти три месяца, запудривая ей мозги сочувствием и ласками, пока из Штатов не пришло бы утешительное известие. И тогда новая «Галатея» отправилась бы за океан, а Кира уснула бы однажды вечером в объятиях Максима – и больше не проснулась.
Если бы не взбрело ей сегодня в голову послушать музыку.
Дернул же черт!..
Зачем, ох, ну зачем она все это устроила? «Галатея», счастье человечества, жизнь – все это, может быть, и прекрасно, да разве испытывала Кира хоть раз при работе, и даже при успешном ее завершении, и даже вообще в жизни, такой восторг, который она испытала в объятиях Максима? И дело даже не в «величайшем духовном богатстве человечества». Впервые Кира поняла, что отнюдь не байки, не сказки все эти разговорчики о вечных поисках своей второй половинки. Они дышали в лад, и сердца их стучались друг в друга, и руки ощущали другого, незнакомого, так, словно всю жизнь искали именно этого ощущения, этого живого тепла. Бессильны слова, да и нет их вовсе, кроме одного: люблю…
А если… если забыть про все остальное? Если, увидев в аэропорту Максима, броситься к нему и сказать: «Я твоя, и все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе. Нет нужды избавляться от меня – живая я принесу тебе гораздо больше пользы. Если ты не способен быть счастлив без этих несчастных денег – они будут у тебя. Хочешь жить в Штатах – пожалуйста! Только не покидай меня. Позволь видеть тебя каждый день, и касаться твоих губ, и вдыхать твой запах, и засыпать в тепле твоих рук, под твой равнодушный, лживый, задорого купленный шепоток…»
Вот именно! Собери клочья своей растоптанной гордости, Кира! Все, что он сделал, он сделал не ради тебя, а ради другой женщины. Этой самой Сашечки-Шурочки. Де-тек-тив-щи-цы…
И вдруг с болезненной, нет, убийственной ясностью Кира поняла, что на Карадаг с Алкой отправился отнюдь не задастенький Фридунский. С ней был Максим, и подруга не соврала, посулив Кире: «Увидишь – упадешь!»
Упала. На самое дно упала, ниже – некуда!
– Что-то я не пойму, – раздался рядом недоумевающий говорок, и Кира, напряженно сдвинув брови, какое-то время смотрела на таксиста, прежде чем вспомнила, кто это и как здесь оказался.
– В чем дело?
– Да вон, видишь? – Таксист мотнул головой назад: – Уже полчаса бежит за нами какой-то «москвичок», на пятки наступает. Я под сто пятьдесят иду, а он все висит на хвосте и висит. Что там за автогонщики, что за каскадеры такие сидят?!
Кира откинулась на спинку. Руки безвольно упали на колени. Eй не было нужды оборачиваться, чтобы поглядеть на загадочный «Москвич». Всей кожей, всем существом своим она чувствовала, знала, кто это. Каскадеры, каскадеры, каскадеры!
– Во, сигналят, – озадаченно пробормотал таксист. – Может быть, что-то случилось? Остановиться, что ли?
И он сбросил скорость.
– Не надо! – Кира схватила его за руку, и в этот миг свет беспощадно залепил кабину. – Они гонятся за мной!
Мгновение таксист смотрел на нее остановившимся взором, беззвучно шевеля губами, потом резко нажал на тормоз. «Волга» возмущенно завизжала и остановилась.
– Нет! – отчаянно вскрикнула Кира, хватая таксиста за руку. – Они убьют меня!
Тот сбросил ее руку, словно ядовитую змею.
– Крутые, да? – пробормотал прыгающими губами. – Нет уж, сами разбирайтесь, если крутые!
И с проворством, очевидно, отработанным долгой практикой, выскочил из автомобиля, встал, подняв руки, залитый светом фар подлетевшего «Москвича».
Выскочили двое.
– Мужики, мужики, все о'кей, – донесся до Киры перепуганный голос шофера.
Не обращая на него внимания, двое с двух сторон сунулись в «Волгу», схватили Киру за руки, как в пьесе Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг». Потом оба враз отпустили ее.
– Выходи лучше, – посоветовал Новорусских, и Кира послушалась.
Новорусских тотчас вцепился в ее плечи и втолкнул на заднее сиденье «Москвича», а сам встал рядом, придерживая дверцу и не без замешательства глядя на Максима, который вдруг схватил таксиста за грудки:
– Что она тебе говорила? Что?
– Гово… вори… – запрыгал губами таксист, голова которого моталась так, что чудо как не отваливалась, – …рила, не оста…ста…навливайся, они меня у-у-убьют!
– Убьют! – бешено крикнул Максим. – Убьют! Что ж ты остановился, сука? Как ты посмел остановиться? Ах ты…
Вцепившись в комок шоферской рубахи левой рукой, он замахнулся правой, обмотанной какой-то тряпкой. Однако Новорусских издал громоподобный протестующий рык, и Максим не ударил таксиста, лишь с силой отшвырнул его от себя, так что тот влип в желтый бок своей машины – и с вытаращенными глазами сполз наземь. Впрочем, он довольно быстро восстановил дыхание и обрел способность соображать, потому что уже в следующий миг ужом скользнул на брюхе под защиту колес и заблажил оттуда:
– С ума сошел! Сам не знаешь, чего тебе надо!
– Тварь! – рявкнул Максим, пнув в бессильной ярости колесо. – Как будто не нижегородец!
– Максим, теряем время! – сердито прикрикнул Новорусских, и тот, напоследок шарахнув ногой по ярко-желтому боку, так что название автопредприятия «Нижегородец» подавилось вмятиной, вернулся к «Москвичу».
– Санька, сядь за руль, – попросил он. – А я сзади. Нам поговорить надо.
– Нет уж! – отказался Новорусских, тяжело умащиваясь рядом с Кирой. – Сам веди свою таратайку. Я вообще не пойму, как ты из нее скорость выжимаешь. Мне подавай что-нибудь покрепче: «Чероки», «Мицубиси», «Тойоту», «Даймлер», «Патрол»… – Он хихикнул: – Или «Шевроле»… Давай, давай, не тяни время, – прикрикнул он на Максима, который в растерянности держался за дверцы, но все еще не садился за руль. – Саша и Василий Иваныч уже давно в аэропорту, они там, наверное, с ума сходят. Сколько можно откладывать эту чертову регистрацию?!
Максим вскочил в автомобиль, бросив быстрый взгляд на Киру, – и с места взял такую скорость, что пассажиров прижало к спинке сиденья.
– Только не говори, что здесь родной двигатель! – пытаясь перекрыть рев мотора, воскликнул Новорусских. – «Мерсовый», что ли?
Максим только кивнул – и еще набавил скорость.
С воем и ревом просвистели они по проспекту Гагарина и слетели по Автозаводскому мосту так стремительно, что Кира ничуть не удивилась бы, перелети они на крутом спуске через бортик. Гораздо сильнее, впрочем, удивляло, насколько мало взволновала ее перспектива кануть в черные волны Оки.
Саша, значит, уже в аэропорту. Максим, очевидно, должен передать ей термостат. Ну и чудно: устроить такую цепь засад на Кирином пути и не суметь вскрыть ее квартиру без ключей. Рисковали Максим и вся его банда: а вдруг случилось бы что-то в дороге? А вдруг Кира прозрела бы раньше и ускользнула от своего охранника где-нибудь на полпути?
Ответом мог быть только недоуменный вздох. Черта с два она прозрела бы. Только когда доказательства принялись просто-таки хлестать ее по лицу, она удосужилась открыть свои несчастные слепенькие глазенки, оторваться от упоенных размышлений о том, что наконец-то полюбила – да так, как не любила никогда!..
«Никогда. Ни-ког-да!» – свистел за окошком ветер.
Зачем они ее волокут за собой в аэропорт, интересно знать? Пристрелили бы – да и кинули на дороге, вместо того чтобы тратить время на эту идиотскую сцену с шофером. Рискуют, рискуют… а вдруг он заявит в милицию? Впрочем, где там! Этот трус небось до сих пор валяется под защитой своей канареечно-желтой «Волги».
Целый автопарк окружал Киру эти два дня! А началось все с несуществующего белого джипа… такого же нереального и фантастического, как все, что происходило в эти дни с ее сердцем.
Aвтозавод промелькнул, будто стеклышки в калейдоскопе. Южное шоссе… Аэропорт рядом.
Ну и скорость! И с такой же скоростью начали разворачиваться, налетая одно на другое, события, словно Кириной судьбе надоело плестись враскачку – и она понеслась во всю прыть, рискуя сломать голову. Ну и на здоровье!
…Интересно, супруги Исаевы поцелуются перед долгой разлукой – или будут слишком обременены заботами о предстоящей операции? А может быть, Максим улетит сегодня вместе со своей Шурочкой и Кира больше никогда не увидит эти лживые зеленые глаза?
Скорее всего так и случится. Где-нибудь на подъезде к аэропорту Новорусских пристрелит ее – и отгонит «Москвич» в глубь приаэропортовских строений. А Максим со своей японовидной, миниатюрной, прехорошенькой Сашечкой…
Скорее всего так и случится. Где-нибудь на подъезде к аэропорту Новорусских пристрелит ее – и отгонит «Москвич» в глубь приаэропортовских строений. А Максим со своей японовидной, миниатюрной, прехорошенькой Сашечкой…
«Никогда, никогда! – снова запел свою песню беспечный летун ветер, для которого ничего не существует, кроме скорости, полета и новых, опять новых впечатлений. – Никогда, никогда, никогда!»
Кира закрыла глаза и зажмурилась изо всех сил, чтобы преградить путь слезам. Но они все же прорвались: медленные, тяжелые, обессиливающие – и поползли по щекам. Кира давила рыдания, пытаясь не всхлипывать. Было невыносимо, что Максим и Новорусских заметят ее слезы и решат, будто она плачет, желая разжалобить их и вымолить пощаду.
Да что там!.. Разве не о пощаде молило ее стиснутое тоской сердце?..
– Максим, – сердито сказал Новорусских, – давай и правда я поведу, а ты садись на мое место.
Максим покосился в зеркальце, но только мотнул головой, еще крепче стиснув руль и угрюмо сгорбившись.
Новорусских тяжело вздохнул и умолк.
Разноцветные огни аэропорта, сменившие полную тьму подъездной аллеи, заиграли на лице Киры. Она ощущала их даже сквозь закрытые глаза.
Подняла отяжелевшие, опухшие веки.
Да… приехали. Финита, так сказать, ля комедия! Вот сейчас…
Максим выскочил из-за руля, открыл дверцу рядом с Кирой:
– Давайте скорее!
– Теперь-то куда спешить? – проворчал Новорусских, выбираясь через противоположную дверь. – Не удивлюсь, если мы уже безнадежно проспали все, что только можно проспать.
Максим взглянул на Киру, потом вдруг протянул руку, кончиками пальцев смахнул слезу с ее щеки и, отворачиваясь, хрипло сказал:
– Вот… твоя сумка. Hадень парик. Быстрей!
* * *– Внимание! У стойки один продолжается регистрация на рейс 29-14-18 авиакомпании «Альфа», вылетающий по маршруту Нижний Новгород – Франкфурт – Нью-Йорк! Attenshion, please!..
– Гляди, – изумленно пробормотал Новорусских. – Успели, что ли?
Максим не ответил, врезаясь в толпу, которая формировалась в удавообразную очередь, норовившую проглотить «стойку один». Он тащил Киру за правую руку, Новорусских – за левую, а в свободных руках у них были сотовые телефоны.
– Василий Иваныч! – взывали оба в один голос. – Василий Иваныч, мы в аэропорту!
И внезапно спрятали телефоны в карманы, кивнув и обменявшись довольными взглядами.
Успели, поняла Кира. Саша, похоже, еще не прошла паспортный контроль. Значит, Максим скоро будет с ней…
Она не успела додумать. Отбрасывая с пути людей, Максим врезался в узкий проход между двумя стойками таможенников, проводивших вялый досмотр. Послышались возмущенные вопли, однако таможенник даже не глянул на растрепанного Максима, с этой его рукой, перевязанной лоскутом в цветочек. Лоскут вдруг показался Кире странно знакомым… Максим волок за собой сверкающую париком Киру, которая, в свою очередь, тащила Новорусских в этой его замечательной малиновой жилетке и совершенно мокрых шортах.
«Спрайт!» – пронеслось в голове.
Но Кира тотчас забыла об этом, тем более что Новорусских, не замечая своего вида, напряженно всматривался вперед, где стояли две будочки паспортных контролеров.
Около одной стояла высокая женщина, возле другой – мужчина. «Высокая, – значит, не Саша», – мельком подумала Кира и больше не взглянула на нее, потому что ее глаза невольно вцепились в вызывающе пеструю рубашку мужчины.
Он стоял к Кире в профиль, улыбаясь черноволосой контролерше, в одной руке держа кейс, а другой – одергивая свою мятую рубашку, испещренную немыслимыми зигзагами, пятнами, кляксами – и яркой надписью большими буквами: «Все будет хорошо!»
Кира споткнулась.
«Все будет хорошо!»
Она вскинула глаза – и опять споткнулась, увидев подбородок незнакомца, на который, словно каракулевый черный чехольчик, была «надета» маленькая смешная бородка.
Кира тихо ахнула, хватаясь за горло, и оцепенение вмиг слетело с нее.
Эта бородка! Эта рубашка!.. Фридунский!
Так вот кто увезет «Галатею»! Сейчас Максим остановит его, передаст термостат…
Нет!
Она приоткрыла рот, чтобы закричать, однако в это время седой толстяк в голубой рубашке, который со скучающим видом переминался с ноги на ногу, стоя между двумя кабинками контролеров, резко заступил ей путь и приложил палец к губам.
Кира изумленно отпрянула, и толстяк, подмигнув, легким кивком показал ей на будочку другого контролера.
Высокая молодая женщина, только что положившая паспорт на барьер, повернула голову и равнодушно взглянула на Кирин парик и ее сарафанчик, далеко не достигавший колен.
Уголки нежно-розовых, слегка подкрашенных губ дрогнули в снисходительной усмешке.
Да… она могла позволить себе такую усмешечку, эта леди с прической волосок к волоску! Ее недлинная коса являла собой образчик парикмахерского искусства, щеки были чуть-чуть, самую малость, тронуты румянами поверх дорогого тонального крема, от которого кожа матово-нежно светилась. Соболиные брови были высокомерно вскинуты, роскошные ресницы обрамляли ясные серые глаза. Вот только с носиком лощеной красавицы произошла, видать, какая-то неприятность, потому что на него была наклеена узенькая полосочка пластыря… Впрочем, это не портило общего впечатления ухоженности и благополучия, которыми так и сквозил весь облик молодой женщины. Все в ней было великолепно: изысканная джинсовая рубаха, и серые вельветовые брюки, облегающие худые длинные ноги, и массивный браслет, охвативший запястье: браслет «Ролекса», по циферблату которого шло красное кольцо с серебристо сверкающими буковками.
Сердце Киры больно, резко стукнуло – и словно бы оборвалось, покатилось. Она где-то видела, где-то уже видела и эти часы, и их обладательницу.
Смятенно уставилась в равнодушные серые глаза…
И вспомнила!
Это лицо прежде принадлежало ей. Это была ее помада, и ее серьги-полумесяцы с зелеными редкостными гранатами, и ее джинсовая рубашка, и брюки – все было ее.
Кроме «Ролекса». Перед Кирой стояла она сама, зачем-то нацепившая часы, которые Мэйсон Моррисон некогда подарил… Алке!
Болезненная пустота воцарилась в груди. Кира пошатнулась, и Новорусских подхватил ее под локоть. Рядом с Кирой был только он один: Максим стоял теперь около той, сероглазой, но смотрел не на нее. Все внимание Максима было приковано к контролеру, перед которым он развернул какую-то смятую бумажку…
Кира видела только ее обратную сторону, однако та оказалась знакома ей, будто изнанка старого, заношенного платья. В руках Максима была листовка, возвещающая о том, что за совершение особо тяжких преступлений (список прилагается) разыскивается Москвина Кира Константиновна, 1968 года рождения.
Контролер приподнялся – и недоверчиво скользнул глазами с листовки на женщину, спокойно стоявшую рядом. Она ведь не знала, что схожа с разыскиваемой преступницей как… как две капли воды! Как близнец с близнецом. Как Рем с Ромулом. Как Виола с Себастьяном. Как Железная Маска с Людовиком XIV. Как сиамская Даша – с сиамской Машей, наконец!
Внезапно побледнев, контролер нажал на кнопку, притулившуюся в уголке его стола…
– Наконец-то! – пробасил седовласый толстяк и с ловкостью, неожиданной в его массивном теле, обогнул Киру и приблизился к сероглазой женщине с косой.
В ту же минуту черноглазая контролерша, только что меланхолически листавшая паспорт Фридунского, привстала и, перегнувшись через барьер, ловко защелкнула на запястьях своего клиента наручники.
Кира ошеломленно повела на девушку глазами.
Это была Саша-детективщица.
* * *Кира стояла, прижавшись лбом к толстому стеклу. Это было особенное стекло, прозрачное только с одной стороны, так что Кира, оставаясь незамеченной, могла видеть, как Алка снимает русый парик, отклеивает пластырь с носа и осторожно вымывает светлые линзы из своих черных, опасно поблескивающих глаз.
Странно… Чудилось, будто Кира видит ее на экране телевизора. Наверное, такое ощущение испытывает человек, просматривая видеопленку, запечатлевшую давно исчезнувшего из его жизни знакомого. И тоска, и безвозвратность…
Вот именно! Ничего нельзя изменить. Ничего нельзя вернуть. Алка уехала от Киры на Карадаг – уехала навсегда. Она сама сделала свой выбор – так о чем сокрушаться?
Безвозвратность… какое жестокое, какое вечное слово!
– Ох и лихая барышня… – произнес позади Киры низкий насмешливый голос, и она с облегчением отвернулась от окна.
Это был тот самый седой толстяк в голубой рубашке, который арестовал Алку. Теперь Кира уже знала, что он полковник ФСБ. А звали его Василий Иваныч…
– Между прочим, в той афере с алмазами, о которой вы уже наслышаны, инициатива исходила от Вихновской, – сообщил он, ловя погасший Кирин взгляд и почему-то неодобрительно покачивая головой. – Она тогда состояла в близких отношениях с Игорем Глыбиным и узнала от него о перехваченном курьере. Голова у нее хорошая, ничего не скажешь, да и вы сами могли в этом убедиться. Вихновская сумела заронить в душу Игоря ядовитое зерно искушения, однако как им удалось сбить с пути истинного генерала – это непостижимо уму!