Однажды в школьной библиотеке она нашла книгу о людоедах и больше от нее не отрывалась. Помимо обрядов и храбрости ее поразило, что они ели друг друга, чтобы перенять силу врага. Она воображала, как, после того как ее съедят, она будет смотреть глазами каннибала и видеть мерцающий свет. Что случилось с силой матери после того, как она умерла? Может, она развевалась, как простыня на бельевой веревке, а потом улетела, точно красная пыль из-под колес проезжающей машины? Если бы она съела маму, стала ли бы она умнее и крепче и знала ли, кем станет, с большей точностью, чем предсказывали школьные тесты, библиотекарь, секретарша или помощник учителя?
Несколько раз Иза слышала, как Джуд что-то бормочет о дядьях и их потомстве, о силе деда, о боях на пристани и работе в поле. Она слышала достаточно французского, чтобы понимать и даже чуть-чуть говорить. Перед каникулами, когда одноклассники рассказывали о семейных праздниках, она им завидовала. Что случилось с родственниками, которых описывал Джуд? Теперь, когда отец напивался, она уже знала, как его разговорить, и приставала с вопросами. И слушала без устали – состязания, метели, люди, которые благодаря неумению Джуда выражать мысли выглядели проходимцами. Иногда ее возмущало то, что он рассказывал: дети, отданные соседям, дядья, состарившиеся за одну ночь, – она не верила этим байкам. Их персонажи выглядели как титаны, фантастические фигуры, обладающие уникальной силой. Но постепенно она стала различать тружеников лучшего мира, где каждый знал свое место и предназначение. Она даже немножко гордилась тем, что происходит из такого могучего рода. Она взяла атлас в библиотеке и показала Джуду карту Канады. Он указал на Квебек. Но где? – спросила она, и он ткнул неповоротливый палец в провинцию, где не была отмечена деревня, но в памяти осталось название, ветер, поля и воды.
Но вопрос, который она задавала чаще всего и который уже давно ее преследовал, был: кто моя мать?
Он с ворчанием отмахивался от нее. Autre chose[26], однажды ответил он и больше ни слова не сказал.
В старших классах Иза была самой высокой девочкой в школе – даже выше большинства мальчиков. От работы она окрепла и загорела, но популярность в школе сильно зависела от одежды и характера, и Иза оставалась в стороне не только из-за роста и деревенской одежды, но и из-за мечтательности. Она думала, что там, откуда Джуд родом, все похожи на нее и что если она надеется выйти замуж, должна туда отправиться. Тем не менее она заявила, что собирается поступить в университет, учителя этот план одобрили, но больше всего она хотела ночами вести дневники и писать о страданиях, похожих на страдания Джейн Эйр. Ей нравилось, как с ней говорят в тишине голоса женских персонажей.
Она не подала документы в университет. Джуд попал в аварию. Трактор въехал в яму, а его, пьяного, выкинуло на дорогу, и ногу затянуло под гусеницу. Она осталась, чтобы за ним ухаживать, и даже когда он начал потихоньку ковылять, не могла себе представить, что отец будет сам готовить себе свою несъедобную пищу. Барбара, которая уже исключительно по привычке перешла в разряд родителя, тоже нуждалась в помощи. Когда-то способная одним ударом успокоить жеребца, заставив его упасть на колени, она шла собственным путем пьянства и тоже нуждалась в уходе. Мне следовало уволить твоего отца, сказала она Изе, но он работал довольно хорошо и быстро, и я думаю, он заслужил право вернуться к безобразному пьянству вусмерть.
На самом деле он и меня вдохновил.
Джуд поправлялся, мешая виски с таблетками, все время спал или что-то бормотал дни напролет.
Толку от него никакого, сказала Барбара, но он – часть фермы, и к тому же у нас есть ты.
Иза позволила себе обдумать эти слова. Лошади перешли под ее начало, а деньги в неподписанном конверте, которые раньше получал Джуд, теперь доставались ей. Жизнь она вела спартанскую, комната ее была почти пуста, и на столе стояла единственная фотография – девочка в мешковатой рабочей одежде Джуда: кожаные сапоги до колен, рукава, похожие на крылья. Она не помнила, когда это Барбара ее сфотографировала.
К осени и особенно к зиме обязанностей становилось меньше, чем летом. Потом наступала очень напряженная весна. Иза трудилась, гнала грузовик в магазин, в аптеку, обедала с Барбарой, глядя в мутный экран телевизора. Она убеждала себя, что лошади – именно то, о чем она мечтала. После работы, уединившись в комнате, она перечитывала книги о привидениях и детективы.
После аварии Джуд старился необычайно быстро. Он выглядел изможденным, выпирали массивные кости; плечи, словно наросты, торчали из рубашки. Голова моталась, как на веревочке. Он напоминал Эрве Эрве, идущего в буйном солнечном свете на верфи или на работу, которая и была главной пружиной их жизни. Однажды в августе Иза зашла с жары, чтобы попить. Он проснулся и заметил ее у окна.
Иза-Мари, позвал он из темной комнаты. Он прихромал к ней.
Солнечный свет в окне делал комнату еще мрачнее. Она попятилась.
Иза-Мари, повторил он, je m’excuse[27]. Он обнял ее, обхватив руками спину с такой древней силой, что она не могла вздохнуть.
После этого она его избегала. Она запирала дверь на ночь. Она ненавидела дух перегара и не понимала, почему он однажды начать пить. Ей исполнилось двадцать, и она не знала, кому довериться, а потому решила молиться. Все, что она знала о Боге, – это то, что рассказывали в школе. Она представляла Его себе как голос, вроде голоса, который читает прогноз погоды в телевизоре. Она встала на колени в конюшне, где перетряхивала сено. В воздухе, как искорки в солнечном луче, висела пыль, вокруг разливались запахи лета. Она желала свободы. Но, закрывая глаза, пытаясь найти слова, чтобы оправдать освобождение, она чувствовала, что стоит на грани жестокости, что способна желать Джуду смерти, и она прекратила попытки. Потом она шла полем, минуя бессмысленные, молчаливые головки маргариток, пытаясь забыть ежедневные обязанности, чтобы в мыслях оставалось только небо – бледное, безграничное и пустое.
Неделей позднее Иза увидела «Ягуар», припарковавшийся у амбара. За рулем сидел худой пожилой джентльмен, чуть женоподобный, с печальным ртом, который он все время нервно трогал. У него была смуглая выцветшая кожа, ореховые глаза и очень черные ресницы. Кудрявые волосы совершенно растрепались.
Прошу прощения, юная леди, я хотел бы купить лошадь, сказал он с акцентом, который она не смогла определить – вроде бы южный и вязкий.
Какую именно? – спросила она, подумав, что следует разбудить Барбару.
Не знаю, может, теннессийского иноходца?
О, воскликнула она, вам надо поговорить с Барбарой.
Он взглянул на нее – огромные глаза, улыбка, как на тюбике с зубной пастой. Зубы были квадратные и идеальные, несмотря на его возраст.
Вы здесь работаете?
Я здесь живу, сказала она.
Он прищурился и выставил вперед подбородок. Стоя рядом с ним здесь, на ферме, и глядя на лацканы его пиджака, трудно было поверить, что на дворе – конец восьмидесятых.
И это то, о чем вы мечтали? – спросил он. Лошади? Многие девушки любят лошадей.
Нет, я не знаю.
Он наклонил голову.
Нет или не знаю?
Не знаю, ответила она.
Она немного рассказала ему о себе, что она любит читать, но не сказала, что именно, и что любит лошадей, но редко думает о них после работы.
И вдруг она, сообразив, что выданные ею мысли тонки, как бумага, согласилась показать ему лошадей на продажу. Он признался, что ценит не столько породу, сколько красоту, и что он может вернуться позже, когда Барбара будет более доступна.
А для чего вам лошадь? – спросила Иза.
Немного поколебавшись, он сказал: эстетики ради. Он описал свою ферму и сообщил, будто полагает, что ферма джентльмена всегда лучше смотрится с прекрасными лошадьми, скорее с двумя, чтобы одной не было одиноко.
А как же стойло, корма и выездка? – спросила она, пораженная его замечанием об эстетике.
Может, найму девушку, чтобы за ними иногда ухаживала.
Он был стар, так что она его не боялась. И хотя он едва доставал ей до плеча, она чувствовала себя девочкой и так же говорила. Звали его Ливон Уиллис, произносится «Лив-он», сообщил он ей, и за день прогулки с ним по пастбищу она узнала все о его ферме, огромном доме и о его увлечениях – читать, размышлять и совершенствовать себя.
Раньше я хотел иметь, сказал он. Теперь я думаю.
Она так наслаждалась беседой, что не могла дождаться следующего его прихода. Она никогда не рассказывала о нем Барбаре, а он больше не упоминал о покупке лошадей. Он безобидный старик, решила она, добрый и умный, и явно из дальних краев, где человек может с трепетом поглядеть на лошадь, протянуть руку и сказать: я хочу ее погладить.
И только спросив его, как он разбогател, она и в самом деле ненадолго почувствовала себя беззащитной, будто он сейчас признается в криминальном прошлом. Он рассказал о ферме, передаваемой от поколения к поколению, и как годами еле платил налоги, но не смог заставить себя уехать, не зная, куда же ему податься. К пятидесяти годам он уже возненавидел этот бессмысленный труд. Он справился с налогами, превратив большую часть фермы в приманку для туристов. Продал скот и оборудование и стал брать деньги с соседей за использование его владений как свалку строительного мусора. Он сжег все, что мог, в камине, а остатки сдал в утиль. Последние годы он посвятил чтению энциклопедии (всегда собирался, признался он) и книгам по инвестированию, в котором, набравшись терпения, он вскорости попробует себя.
И только спросив его, как он разбогател, она и в самом деле ненадолго почувствовала себя беззащитной, будто он сейчас признается в криминальном прошлом. Он рассказал о ферме, передаваемой от поколения к поколению, и как годами еле платил налоги, но не смог заставить себя уехать, не зная, куда же ему податься. К пятидесяти годам он уже возненавидел этот бессмысленный труд. Он справился с налогами, превратив большую часть фермы в приманку для туристов. Продал скот и оборудование и стал брать деньги с соседей за использование его владений как свалку строительного мусора. Он сжег все, что мог, в камине, а остатки сдал в утиль. Последние годы он посвятил чтению энциклопедии (всегда собирался, признался он) и книгам по инвестированию, в котором, набравшись терпения, он вскорости попробует себя.
Как-то раз зимой потребовалось разобрать и увезти балки с разрушенной мельницы, основу которой размыла вода, для чего наняли местную компанию по сносу зданий. Предание гласило, что в подвале этой мельницы молодой Джордж Вашингтон устроил себе кабинет, когда осматривал живописный город недалеко от столицы, тоже носящий его имя. Балки отправились в летний дом одного богача в Миддлбурге, но мусор и опилки – все, что столетиями падало с этажа на этаж, – нашло последний приют на земле Ливона. Бригада рабочих очистила мельницу до фундамента и привезла замороженные блоки пыли, щепок, гвоздей и стекла. Ливон не желал входить во владение всем этим мусором, но весной, перекапывая его, нашел первую однодолларовую монету – «Драпированный бюст» чеканки тысяча восемьсот второго года. За неделю он нашел еще несколько монет того же периода. Он купил металлоискатель и нашел монет на сорок долларов, например, стальной цент тысяча девятьсот сорок третьего года или – он мог все их перечислить – золотой со «Свободой» тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, серебряный десятицентовик «Меркурий» тысяча девятьсот семнадцатого, «Индейскую голову» тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, «Увенчанную голову» тысяча восемьсот тридцать девятого, полуцентовик тысяча восемьсот восьмого и много всяких других. И среди них – дюжину «Драпированных бюстов», отчеканенных в первом десятилетии восемнадцатого столетия, каждый ценой в тысячи долларов. Он полагал, что во время сноса все они выпали из тайников. Ливон изучил цены у нумизматов и постепенно продал монеты коллекционерам. Он вложил деньги на бирже, и вскоре некоторые акции взлетели в цене. Года Ливона были отмерены, и он собирался провести оставшуюся жизнь достойно.
Иза слушала с благоговейным ужасом. И поведала ему, что тоже чувствует себя не такой, как все. Она объяснила, что отец ее – француз, что она никогда не видела матери и что в школе она изгой.
А, заметил он, это все твоя темная французская кровь. Я думал об этом.
Наверное, сказала она, полагая, что это должно означать autre chose, совсем другое – «темная француженка». Она повторила эти слова медленно, испытывая на уместность.
При третьем свидании Ливон нервничал. Он всегда приходил в одно и то же время, и она сообразила, что вокруг больше никого не было. Она рассказывала ему о своем раздражении, чувстве, что попала в ловушку. Она сама удивилась, что использовала это слово. Это тюрьма, а ведь я предназначена для большего, сказала она.
Ливон поколебался и сказал ей то, что было у него на уме. Он откашлялся и протер влажные ресницы. Но голос его звучал по-деловому.
Ты несчастлива, сказал он на старательном английском. Ты хочешь увидеть мир. И пусть это кажется странным. Я тоже одинок и был одинок много лет, и то, что возникло между нами, – моя первая настоящая дружба. Я много думал. Вполне возможно, только потому, что ты молода, я хочу кое-что предложить. Ты хорошо ко мне относишься. И я предлагаю деловой брак, хотя это не совсем так. Я чувствую, что очень сильно тебя люблю, но при этом понимаю, что обязан тебя оттолкнуть. И я очень стар. Так вот, я делаю тебе предложение: я предлагаю тебе выйти за меня. Никаких обязательств. Никаких сексуальных отношений, добавил он, глянув в сторону, словно сомневаясь, что его поймут. Ты можешь путешествовать, поступить в университет. Я все оплачу. Я даже куплю тебе лошадей. Что захочешь. Взамен я получу дружбу до конца моих дней. Согласишься ли ты на это?
Иза чувствовала, как тогда, с Джудом, когда она решила не поступать в университет, что у нее была сила спасти, но только теперь появилась возможность спастись самой. Ливон ей нравился, но не более того. Он был невысокий, худой и одевался как глубокий старик. В петлице он носил шелковую бутоньерку.
Отлично, сказала она. Но мы должны сделать это прямо сейчас. Его глаза расширились.
Я имею в виду, как можно скорее, я не хочу возвращаться. И не хочу, чтобы кто-то узнал. Она старалась не думать о Барбаре и виски с содовой, с которыми та сейчас спала. Джуд оцепенел перед телевизором. Как они разозлятся. Ферма в ней нуждается. Она нужна Джуду и Барбаре. Но она сможет спокойно жить, если ей удастся забыть то, что она сделает, и больше никогда их не видеть.
Как они и запланировали, это был побег во мраке. Она собрала вещи, написала записку, потом выскользнула из дома и пошла по гравиевой дорожке. Она старалась не думать о Джуде, расшифровывающем ее слова, о его огромных мерцающих глазах, закатывающихся при попытке прочесть предложения. Ферма была единственным знакомым ей местом, и Иза боялась, что каждый знакомый запах или звук будут напоминать ей о нем. Джуд сопьется еще больше. Опять попадет в аварию. Она помедлила и осмотрелась, сомневаясь, что ей хватит мужества. Над высохшим дубом проплыли огни самолета, ветки казались нервами на фоне звездного неба. Она ждала знака, будто мир вокруг нее мог подать знак, что ей делать.
В полночь Ливон встретил ее на «Ягуаре». У него был усталый вид.
Я обычно рано ложусь, признался он.
Через несколько дней они поженились. Бракосочетание было чисто деловым, хотя она отказалась изменить фамилию, ибо где-то прочла, что женщины больше не обязаны это делать, и думала, что это разбило бы Джуду сердце. Ливон казался раздраженным. Она ушла к себе в комнату. Ферма находилась далеко от дома, так что никто не узнает, что она сбежала. Он держал обещания и покупал все, что она просила. Но когда он стал приносить платья в стиле «южная красавица» и настаивал, чтобы они сидели вместе на пороге или гуляли вечером, она почувствовала себя холеной лошадью на пастбище, выставленной напоказ.
Бог был у них частой темой для разговоров. Я нередко размышляю о Боге, говорил Ливон. Иногда я думаю о космических станциях и пришельцах, и о Боге, это важно. Одно из преимуществ женитьбы – возможность делиться мыслями. Нет ничего хуже, чем думать о Боге в одиночестве. Мне было одиноко.
Он мог говорить целыми днями. И после многих лет молчания Иза с трудом выносила его разговорчивость. Его возраст проявлялся все явственнее, он часто слонялся по дому в махровом халате, словно низенький, высохший Хью Хефнер. Они лежали на его кровати, и он говорил – мудрое старое дитя. Потом засыпал, а она занималась своими делами, пока он не звал ее. Вот история, которую я хотел бы рассказать тебе, говорил он. Просто хотел увериться, что ты меня понимаешь. Потому что ты можешь подумать, что это глупо.
Был вечер, и они сидели на крыльце с книгами. Он познакомил ее со многими поразительными книгами по философии, с его любимыми, где говорилось, что в Библии есть следы пришельцев, что Святое Писание зашифровало историю войны богов в небесах, предшественников современных суперменов, богов, которые создали нас с помощью генной инженерии. Это потрясающе, соглашалась она. Книги эти возбуждали в ней желание перемен, чтобы что-то случилось, чтобы появились бы пришельцы или с Землей столкнулась комета. Но чаще он прерывал ее чтение, чтобы рассказать еще одну историю.
Видишь лес? Он указал на упавшую каменную стену в конце фермы. Этот лес, сказал он, стоял, когда я был еще ребенком. Скорее всего, он принадлежит государству. Никто не знает наверняка. Там течет ручей, а за лесом – довольно загруженная дорога, так что если ты дойдешь туда, увидишь кучи мусора. Но деревья старые и там темно и страшновато.
История, которую он хотел рассказать, касалась вечера, когда он сортировал мусор и отложил корзину гвоздей, надеясь, что в воде они быстрее заржавеют. Он только вошел в лес, когда заметил мужчину и девушку. Поток бежал стремительно и шумно, так что они не слышали его шаги. Мужчина был высок, в черном костюме.
И он был невероятно бледен, сказал Ливон, самый белый человек, которого я видел в жизни. Девушка чуть моложе, чем ты. Она была одета в легкое платье, хотя было холодно. Она была прелестна, и я ее пожалел. Но было поздно, а мужчина был страшен, и очень, очень бледен. Они просто стояли там, может, минуту. Его лицо касалось ее шеи, а ее голова лежала на его плече. Он был необычайно высок и не был похож на нормального человека. Я наблюдал за ними сколько мог. Казалось, девушка засыпает, судя по рукам, соскальзывающим с его спины. Я испугался и ушел домой. И запер двери на ночь.