Теперь я верю в Бога, в Иисуса и в истинность Святой Библии. Там, в лесу, я видел повод для вечного философского вопроса. Если зло в чистом виде существует, значит, существует и Бог. Я искал потом этого человека каждую ночь, думая, что если его найду, постигну самую сокровенную суть. И перестал искать его только после того, как женился на тебе. Я думал, что жить в этом мире опасно, и не хотел оставлять тебя одну. Но, наверное, мне следует опять отправиться на поиски. Мне потребовалось все мужество, и я верю, что поиски Бога требуют от человека всего его мужества. Человек рискует ничего не найти, и он всегда лицом к лицу со смертью.
На следующий вечер Ливон вернулся к ночным бдениям, стоял у ручья в холодном воздухе, наблюдая тени. История лишила Изу спокойствия, и она спросила Ливона, просматривал ли он тогда газеты, после увиденного в лесу. Он читал, но в газетах не было упоминания о пропавшей девушке. Возможно, сказал он, зло не так просто. Она думала обо всем, что ускользало из ее жизни, о том, как она решила спасти себя и сбежала, и о том, что чувствует Джуд, оставшись один.
Иза жила на новом месте уже несколько месяцев, когда услышала прозвище Ливона. Она пришла в супермаркет, и продавец осведомился, не она ли та девушка, что живет с Мексиканцем?
Мексиканцем? – переспросила она.
Ну, наверное, люди просто так его называют, поправился он. Я как-то забыл, что его настоящее имя Ливон Уиллис. Да, так и есть. Продавец хихикнул. Его так кличут давно, даже не помню, как давно.
Благодаря этому разговору и из того, что Ливон говорил о себе, Иза в конце концов поняла, почему его так называли. Предки Ливона были смешанной крови, и он получился относительно белым. Последние его родственники умерли или уехали, чтобы стать белыми, а он считал себя слишком черным, чтобы жениться на белой, и слишком белым, чтобы жениться на черной. Всю жизнь он провел в своих владениях, преследуемый слухами, что он раб своих сорока акров. Он стал кем-то вроде отшельника, один в доме, построенном предком в тучные годы, и дом этот, когда Ливон принялся заниматься мусором, начал ветшать. Потом он построил новый и нанял ландшафтных дизайнеров украсить ферму. Он дорого одевался, водил «Ягуар» и держался особняком. И дать такому загадочному человеку такое же прозвище казалось естественным. Думая об этом, Иза не могла понять, жалеть его или стыдиться.
Этой осенью Ливон купил ей «Хонду», чтобы она могла посещать университет. Иза была слишком взрослой для первокурсницы и не понимала, что принято или что нравится молодым. Тогда она занялась своим происхождением. Но когда она начала искать истоки семьи Уайт, то обнаружила, что такой фамилии во французском Квебеке не было. Она не понимала, как ее может носить семья неанглийского происхождения. Тем не менее она улучшала свой французский и решила специализироваться именно на нем. Но и тогда неверие в свои силы росло; преподаватели не понимали, почему ее интересует никому не интересное прошлое Квебека и почему она отказывается ехать на стажировку в Париж.
В том году и в течение следующего Ливон чуть изменился. Тело его стало упругим, ум быстрее. Он постоянно двигался, читал и разглагольствовал без удержу, пока она не начала его ненавидеть. Единственные вопросы, которые он задавал, касались ее родословной. То, что Иза ничего не хотела знать о матери, его интриговало. Ты же можешь оказаться кем угодно, говорил он и пристально смотрел на нее. Однажды он ее испугал.
Ты думаешь, что наш брак полноценен без супружеских отношений?
Хотя она попыталась сохранить спокойствие, внезапная бледность красноречиво ответила за нее. Он встал и ушел.
Всю неделю он ее сторонился. И они больше не разговаривали, лежа на его кровати. Дома он одевался по всем правилам – золотые часы, запонки, булавка на галстуке. На пальцах – золотые кольца. И только когда уставал, то шаркал по дому в халате. И опять выглядел усохшим. Он встретился с юристом, она точно знала, скорее всего, оформить завещание. Постепенно он стал относиться к ней как прежде, но с некой бдительной расчетливостью.
С каждым месяцем они общались все меньше и меньше. Когда Иза не была занята чтением, она гуляла по крутым пастбищам. Она растравливала душу мыслями о прошлом, понимая теперь, как она, упоминая о своем происхождении или повторяя рассказы Джуда, становится индивидуальностью. Как нежность к неизвестным ей людям обожествляет потерянную семью и благодать зимних ночей, когда все заносит снегом, и мир замолкает, и не остается ничего, кроме ожидания? Что скрывало отцовское молчание, когда в нем не осталось упоминаний о матери? Как он попал сюда и полюбил?
Сон не приносил облегчения. Она в замешательстве вставала, думая, что проснулась в комнате, где провела почти всю жизнь. А если закрывала глаза, то голова кружилась, будто она падала или летела. До рассвета она занималась французским, занимая бессонницу кассетами и фильмами, которые оставили ей чувство собственной утонченности и парижский акцент шестидесятых.
Часть вторая
Виргиния
Апрель 1993
В конце промозглого апреля Изе исполнилось двадцать пять. Побитая морозом трава обнажила сырую землю, а те немногие цветы, что расцвели вдоль забора, были крошечными и хилыми. Уже пять лет она жила с Ливоном, читая или совершая поездки в университет по длинному и вьющемуся, словно приплюснутый бобовый стебель, шоссе. Она со священным трепетом брала книги, несла их домой, как плоды трудов дневных. Спальня стала ей кабинетом, и она забила ее книгами, зная каждый томик из выстроившихся вдоль стены от пола до потолка. Хотя она специализировалась во французском и заодно в истории и литературе, преподавание ее не интересовало. Ей нравились архаичные слова, бессмертные идеи. Ей не было дела до денег или юношества.
Со временем они с Ливоном научились сосуществовать; пока он без разбора читал – внеземные цивилизации, легенды об атлантах и невидимые планеты, – она загораживалась молчанием как щитом. Книги, которые она читала, были настоящими, и она понимала, что Ливон – дилетант. Но он обладал долголетием дураков, и хотя с каждым годом становился все тоньше, дряхлее и суше, оставался верен своему имени, которое фонетически было созвучно английскому глаголу live on, «пережить», и, похоже, собирался пережить многих. Он почти превратился в деревянного, страшноватого истукана из заграничного магазина, купленного из прихоти и забытого в углу, но никогда не замолкал. И пока он двигался к далекому горизонту, Иза оставалась на первом плане. Хорошо прописанное пространство вокруг себя она сразу заполнила словами и историей, а потом едой. Скоро запасы Ливона пополнились бесчисленными банками с соленьями и маринадами, икрой, хлебом необычной выпечки и коробками, полными пряников и круассанов с шоколадной начинкой. Лошади вздыхали под ее весом, стояли, расставив ноги, глядели печальными глазами и гримасничали, как престарелые собаки. Она редко ездила верхом, но иногда брала их погулять.
Но вечера она проводила в сожалениях, глядя в окно на темный пейзаж, на сейсмические причуды ночи. На первом этаже Ливон смотрел телевизор и проверял свои акции. Экономика была в полном хаосе, а он благоденствовал, посмеиваясь над телевизионными комедиями. Его хватку ослабили только ее размеры. Она больше не была его собственностью, которой можно было гордиться, экспонатом; и хотя он иногда садился рядом, он рассматривал ее скорее как рубеж, где он когда-нибудь проявит храбрость, чем как предмет романтических отношений. Но после того как он, отложив карты Луны и звездного неба, шел спать, или когда стоял у ручья, ожидая, что его убьют, когда он возвращался с пастбища и кивал своей все еще живой головой у ее двери, – она еще долго сидела в кабинете и просто мечтала. Он читала любимые стихи, как заклинания, проверяя, как бы это звучало в другом месте или времени. Она укладывала книги на пол, сметала пыль с полок, расставляла по порядку. Она плакала. Однажды ночью она увидела, как на ближнем пастбище расцвел цветок огня.
На следующее утро, выйдя из дома, она заметила на соседнем участке несколько убогих палаток. Их разбили между затоптанным бычьим глазом костра и коричневым микроавтобусом, позади которого оставалась колея вмятой травы. Огромными белыми буквами на боках автобуса было выведено: «ИИСУС». В полдень, когда она выходила из городского магазина, она снова увидела этот автобус, припаркованный на дальнем конце площади, около видеосалона. Вокруг него образовалась небольшая толпа, перед которой проповедовал человек в черном, похожий на отца-пилигрима из Плимута, в темной шляпе с огромными полями. Иза открыла багажник «Хонды» и положила туда пакеты, потом пересекла стоянку. Человек жестикулировал. Его белые, плохо подстриженные волосы в беспорядке торчали из-под шляпы. Поскольку она на голову возвышалась над толпой, ей было его хорошо видно. Он бросил на нее молниеносный, как искра меж проводами, взгляд, потом еще раз. Она решила, что ей показалось, но через мгновение убедилась, что он ее заметил. Он говорил и наблюдал за ней.
Иисус будет ходить между вами, сказал он и сам сошел в толпу, и коснется плеча каждого из вас… Что он и сделал с мягкостью, которой не было в его голосе… и вы преклонитесь, и имя его запечатлеется в вашем сердце.
Скоро многие уже стояли на коленях, а те, кто не преклонил их, смотрели с подозрением и в конце концов ушли. Иза пропустила проповедь, но тоже встала на колени, хотя религия возбуждала в ней только любопытство.
Мы – народ Божий, сказал он. Мы несем Божью весть в страну, потерявшую ценности, детям, развращенным похотью и наркотиками. Но нам нужно, чтобы вы тоже нуждались в нас, чтобы вы просили нас продолжать нашу миссию по спасению душ.
Проповедник махнул рукой на автобус, рядом с которым на асфальте сидели мужчина и мальчики. Она сообразила, что мальчики были очень маленькие, а мужчина между ними – гигантского роста.
Весть Завета глубоко проникает, промолвил проповедник, а гигант встал на ноги. У Изы что-то екнуло внизу живота, когда она осмыслила рост этого мужчины. Все ее тело будто набрякло и потянулось к земле. Мужчина казался еще выше, потому что все стояли на коленях. На нем были джинсы и рубашка с пятнами от пота, лицо его было широкое, как лопата, смуглое, со следами ожогов на челюсти. И грудь, и горло, и даже тыльные стороны ладоней были покрыты волосами. Он нагнул голову и окинул толпу взглядом.
Бартелеми, произнес проповедник, сирота с севера, далеко отсюда. Его нашли мальчиком, когда он заблудился во время метели. Его родители замерзли, а он благодаря своему росту и силе, а на самом деле по Воле Божией, не погиб. Годами ни один приют его не принимал. Он пугал людей. Он не говорил. Доктора думали, что его голосовые связки поразил мороз или, возможно, невероятный ужас, когда он увидел, как умирают родители, сделал его немым. Когда я встретил его, он был неграмотным. Я взял его с собой, и Библия, истинные Заветы Спасителя Господа нашего Иисуса Христа, научили его читать. Этот ребенок искал дом, а став мужчиной, он нашел его в Слове Божьем.
До этого момента толпа казалась и без того вполне заинтересованной проповедью, но теперь все взгляды были прикованы к гиганту, который неуверенно выступил вперед. Каждый его кулак был величиной с обычную мужскую голову.
Бартелеми будет ходить меж вами, сказал проповедник. Он взыщет вашего сочувствия, чтобы мы могли продолжать нашу миссию. После чего проповедник вытащил из кармана куртки войлочный мешок и протянул его гиганту, который подошел ближе, глядя по сторонам, явно испуганный, с вытаращенными глазами, Иза заметила, что по толпе прокатились волны сострадания и тревоги.
Спокойно, мой мальчик, сказал проповедник. Полагайся на христианское великодушие этих добрых граждан.
Иза глазам своим не верила, поражаясь, что такое еще случается на свете. Люди опустошали кошельки. То, как гигант поджимал губы от страха и вращал глазами, ее растрогало. Но только когда он оказался над ней и она отдала ему несколько долларов, то почувствовала настоящий страх и не хотела знать, откуда он и какова его истинная глубина. После этого проповедник начал бесконечные наставления. Два молодых человека из автобуса молча ходили среди толпы, шепчущей молитвы. Иза приобщилась своей и повторяла ее про себя, потом стала шептать другую, только что сочиненную, не сводя при этом глаз с великана.
Вечер был дождливый, пламя на ближнем пастбище угасло, а когда нагрянула буря, засуетились насекомые и слабый стебель розы поднялся из пепла в омытые небеса, залитые лунным светом. Иза сидела на крыльце. Ливон вернулся с ручья раньше обычного. Его бдения теперь были редки и случайны, больше по привычке. Он коротко рассказал о новых исследованиях в генной инженерии, опровергших теорию эволюции и доказавших, что всякое растение или прямоходящее было изначально изобретено и потом отправлено на Землю для витрины космического магазина. Она послушала, посмеялась и ушла к себе в комнату. Свет в комнате Ливона выключился ровно через час после календарного времени заката. Самое лучшее время для здоровья, любил повторять он, и в соответствии с суточным ритмом. Она чуть-чуть подождала, а потом пошла на кухню и взяла два пакета мягкого печенья.
Когда Иза пересекла блестевшую дорогу, чтобы зайти на пастбище, отвороты ее брюк отяжелели от влаги. Один из юношей возился с костром, другой вытащил гитару и настраивал ее, бренча по струнам, потом тихо запел: «Иисус». Потом на опушке появился Бартелеми с охапкой хвороста в руках.
Привет, крикнула она, когда огонь взметнулся вверх по сухому хворосту. Человека в черном не было, только два паренька, которые ходили в толпе и предлагали спасение: один сидел на перевернутом пластмассовом ведре, другой – на табуретке.
Привет, сказали оба, и благослови вас Бог, и поблагодарили, когда она угостила их печеньем, и один запел «Для тебя…» и объяснил, что это про Галилею. Но Бартелеми сидел на ступеньках в дверях автобуса, углубился в чтение страшного вида Библии. Хотя печенье предназначалось и ему, он съел только одно, и то только когда она подошла к нему с пакетом и стала, а он смотрел на нее если не безразлично, то с легким презрением.
Меня зовут Иза, заявила она им.
А меня Эндрю, сказал гитарист; в свете костра его бледное лицо казалось смешным.
Он представил Морриса, второго юношу, потом протянул руку и сообщил: это Бартелеми. Мы в городе на неделю или около того. Мы будем служить в воскресенье, в Нижней македонской баптистской церкви. Приходите.
Приду, пообещала она. То, что вы делаете, прекрасно. Ну что ж, до свиданья.
Они попрощались, эти слишком благостные юнцы сказали ей «Господи, благослови», а гигант только посмотрел в ее сторону, чуточку дольше, но по-прежнему безразлично.
В воскресенье человек в черном, преподобный Даймондстоун – так священник его представил, провел такую замечательную и чудну́ю службу, которую Иза даже представить себе не могла: об архангелах и разрушительных силах. Изложил собственный взгляд на утрату ценностей и на путь к спасению, рассказал, как он сам, начав грешником, пришел к духовному сану. Он поведал свой сон, в котором он поднимался по узкой горной дороге в «Шевроле» с откидным верхом образца пятьдесят седьмого года.
Все пассажиры машины смеялись до колик, сказал он, так, что не могли разогнуться. И вот я поднял глаза, взглянул на дорогу и увидел, что навстречу едет черная фура, непрерывно сигналя, а мы не сбавляли скорость, и для разворота не было места. Я, сказал он, от этих сигналов проснулся и увидел архангела Михаила. И открылось мне, что должен я раздать деньги во имя Царства небесного.
Снова полил дождь, стуча по остроконечной крыше. Он продолжался и во время барбекю с коллективными песнопениями и всеобщим ликованием, которое, без сомнения, закончилось молитвами, залитыми светом звезд уже без дождя. Музыкальные инструменты и Библии прятали под одеждой, белый хлеб раскисал, соусы становились жиже, пламя шипело, как разгневанная публика в партере.
Хотя Иза пыталась маневрировать вокруг Бартелеми, он держался рядом с Даймондстоуном, который – ей не верилось, что все это наяву, – следил за ее галсами от буфета до стола и обратно до порога церкви, когда дождь лупил все сильнее, сверля ослабшую землю. Она решила уйти домой, но заметила, что гигант тоже наблюдает за ней.
Скоро все прихожане сгрудились вокруг Даймондстоуна, и она удивилась силе его обаяния. Ей казалось, он как будто занял гораздо больше места, чем полагалось; она следила за ним, словно за черной вдовой на стене, которую она однажды видела во время уборки. Проповеди порой становились более длинными и замысловатыми, а порой – простенькими и слащавыми, как песни кантри, но тем не менее вполне уместными. Он ухитрялся вставлять устрашающие слова в обыденный контекст.
В будущем мы обратимся к Иисусу как нашей единственной связи с прошлым. В противном случае мы потеряемся в хаосе времени.
Страшиться надо не того, что Землей завладеют нелюди, а того, что с развитием технологий мы сами станем похожими на насекомых, пришедших из космоса.
Слушая аплодисменты единоверцев Даймондстоуна, Иза размышляла о намерениях проповедника. Она была образованная, фиктивно замужняя женщина, а Бартелеми – немой, может, полоумный и жил в компании чокнутых. Сердце ее уже успело несколько раз разбиться: однажды Иза влюбилась в дылду-профессора, а потом – в полузащитника (потом она видела, как он держал подружку на коленях). Каждый раз, встречая в магазине или на улице крупного, рослого мужчину, она заглядывалась на него, прикидывая на глаз его вес, сравнивала со своим, с Джудовым. Бартелеми затмевал всех, кого она видела раньше.
Она смогла к нему приблизиться лишь один раз. Тучи временно расступились, выглянуло солнце, сверкая в вечернем небе, как будто огромная и невидимая паутина остановила капли дождя. Прихожане гуляли по лугам, обсуждая политику, и Вознесение, и даже оружие, но главной темой была вечная святость брака и то, что ему может угрожать. Даймондстоун царил в толпе, как светский лев, а Иза все гадала, чего же он добивается. Потом на земле отозвалось громыхание приближающейся бури.