Родители куда-то ушли, она в тоске слонялась по квартире и наконец зашла в комнату брата. Станислав, как обычно, сидел в своем кресле и читал.
– А-а, – протянул он, увидев сестру, и по лицу его скользнула легкая гримаса. – Что скажешь?
И Елена неожиданно все ему рассказала – и про шампанское, и про танцы, и про последовавшее за ними.
Он оценивающе посмотрел на нее:
– И что ты хочешь?
– Наказать ублюдков. Сейчас это мое главное желание.
– Выгоцкий – это который во втором подъезде живет, прилизанный такой?
– Он.
– Веретенников? Этого я не знаю. А Попов? Как бы мне их увидеть?
– Допустим, ты их увидишь, и что дальше?
– А что бы ты хотела с ними сделать?
– Ну, не знаю… – она замялась: а действительно, что? Хотя бы представить, как она расправляется с этими гадами. Разбивает им головы, рвет, царапает…
– Ты бы желала их убить?
Елена в сомнении посмотрела на Станислава:
– Даже не знаю… Я бы хотела, чтобы испытали физические страдания, но смерть? Наверное, это лишнее.
– Я могу это устроить, – невозмутимо сообщил Станислав.
– Ты? – Она засмеялась.
– Не веришь? А давай попробуем. Начнем хотя бы с Выгоцкого. С этим проще всего, поскольку я хорошо его знаю и без труда могу представить.
– Ты это серьезно?
– Вполне. Правда, я никогда еще не пробовал, но почему бы не попытаться. Главное – чтобы точно решила и потом не жалела.
– Но как ты сможешь?
– Опять ты за свое: как сможешь, как сможешь… Решила?!
– А что ты с ним сделаешь?
– Не бойся, жить будет! Ну как?..
– Хорошо.
– Принеси отцовский ремень, знаешь, такой широкий, кожаный…
– Это еще зачем?
– Давай, сестрица, делай, что я прошу. Поверь, все получится. Теперь сними с меня пижаму.
Елена множество раз видела брата раздетым, поскольку почти всегда помогала няньке мыть его, но теперь его худое, как скелет, тело с выпирающими ребрами и синеватой, в пупырышках, кожей, предстало перед ней словно в первый раз. Она вспомнила упитанные торсы своих школьных товарищей. Почему Станислав при его сидячем образе жизни оставался таким худым? Возможно, причина в том, что он очень мало ест. Или такая конституция. Во всяком случае, он выглядит ужасно. А те мерзавцы пышут здоровьем! Жеребячья сила так и прет из них!
– Это хорошо, что ты злишься, – заметил Станислав. – Помогает настроиться. Но не только злость. Требуется еще кое-что. Ты должна избить меня, отхлестать ремнем изо всей силы. Понимаю, трудно, но так нужно. Без этого ничего не получится. Соберись и не бойся.
– Зачем это? Я не смогу.
– Сможешь! Или не стоит браться. Можно, конечно, оставить все, как есть, – Станислав насмешливо взглянул на сестру, – но будешь ли ты уважать себя после этого?
– Мне их вовсе не жалко. Мне тебя жалко!
– Брось пороть чушь! Хочешь отомстить или не хочешь? Хочешь! Боишься причинить боль? Боишься ответственности? Нравственность собственная тебя заботит? Ерунда! Какая нравственность?! Если желаешь следовать выдуманным невесть каким идиотом установкам, так и будешь ходить всю жизнь в униженных и оскорбленных. Этого хочешь? Смотри, как знаешь… – Станислав помолчал, потом опять заговорил:
– Драма-то в чем? Думаешь, в том, что они тебя взять хотели? Глупости! Суть в том, что для них ты существо второго сорта. Да, ты красивая, умная, ты из их круга… Все правильно! Но ты – женщина, а значит, в их понимании вечная кухарка, нянька, поломойка. Машина для е… в конце концов. Ты – половая тряпка! Они понимают только силу, только ее они ценят и боятся. Конечно, они и не догадаются, что ты им отомстила, но ты-то будешь это знать. Понимаешь, люди делятся на тех, кто имеет, и тех, кого имеют. Вот я. Вроде калека, убогий. Ничтожество. Чурка с глазами. Но я не боюсь переступить через мораль, через душу свою… – он захлебнулся словами и только тяжело дышал. – Совесть… Кто-то же вложил ее в нас. Не из книжек же мы ее почерпнули? Но тот, кто засунул в нас это чертово понятие, почему же он не дал мне нормальное тело? Почему он обрек меня на убожество? Я, может, нравственнее многих… Твоих друзей, во всяком случае. Но он дал мне другое… Он дал мне силу. Закон компенсации… Ладно. Хватит рассусоливать. Решайся.
Елена неуверенно взяла ремень, подержала на весу. Почему-то он показался необычайно тяжелым. Она искоса взглянула на брата. Хлестнуть что есть силы по этому худосочному телу, покрытому пупырышками гусиной кожи? А если ничего не получится? Да! Ведь скорее всего ничего не получится! Ударить или нет?
– Разденься, – хриплым голосом неожиданно произнес Станислав.
– Зачем это?
– Делай!
Елена, словно не своими руками, расстегнула пуговицы халата.
– Сними.
Она автоматически повиновалась.
– Лифчик!
– Станислав, ты что?!
Он тяжело дышал и смотрел на нее, и девушка трясущимися руками сняла лифчик.
– Дверь, дура, закрой на защелку, и дальше, дальше!!! Иди сюда! – он провел потной рукой по ее телу, и дрожь, почти судорога передернула Лену с головы до пяток.
– Бей!
Она зажмурила глаза и ударила брата ремнем по спине. Удар получился вялым и несильным.
– Смотри на меня! Не прячься! Иди сюда! Встань передо мной! Бей! Бей, зараза!!!
Елена что есть силы хлестнула Станислава по плечам. Он дернулся, что-то чуть слышно произнес.
– Тебе больно? – испуганно спросила Елена.
– Лупи, сука! Начала – так кончай!
Елена снова взмахнула ремнем.
Теперь она уже не обращала внимания на гримасы боли и сдерживаемые стоны и хлестала ремнем куда попало. Гаденькое и одновременно сладкое чувство охватило ее. Чувство, так похожее на то, какое она испытала вчера, барахтаясь на постели с Поповым.
Черты Станислава исказились. Елена была готова поклясться, что и он испытывает нечто подобное. Лицо брата как-то обвисло и расплылось, губы искривились в безвольной улыбке. Он задергался, и Елена невольно отпрянула и прекратила экзекуцию. Станислав, казалось, ничего не видел вокруг. Он трясся, судорожно дергался, что-то бессмысленно шептал.
Она в страхе попятилась, потом вспомнила, что раздета, подобрала с пола белье, оделась. Станислав между тем продолжал находиться все в том же состоянии. На губах его выступила пена, и Елене неожиданно стало страшно. Она с ужасом смотрела на брата, не зная, что предпринять.
Постепенно Станислав, казалось, начал приходить в себя. Он перестал дергаться и дрожать и только чуть слышно всхлипывал; наконец открыл глаза и посмотрел на сестру, сначала вовсе бессмысленно, потом узнавая. Лицо исказила гримаса боли, он прохрипел:
– Воды.
Елена сбегала за водой и поднесла кружку прямо к трясущимся губам. Станислав пил, стуча зубами, расплескивая воду на покрытое красными полосами тело. Потом он в изнеможении откинулся на спинку своего кресла, произнес:
– Ну вот и все, а ты боялась…
– Что все? Что? Говори?!
Он усмехнулся своей обычной презрительно-грустной улыбкой.
– Завтра в школе узнаешь. А остальных – в другой раз. Я очень устал.
– Но что же все-таки случилось? Для чего весь этот кошмар?
Станислав поморщился.
– Успеешь узнать, поверь, ты отомщена. Отомщена – как, однако, высокопарно звучит. Прямо как в романе Дюма.
– Но я ничего не понимаю… Для чего эти избиения? Почему я должна была раздеться?
Он хмыкнул.
– Попробую объяснить, как умею. Та сила, которой я обладаю, присутствует не всегда. Ее нужно включить. Но не просто усилием воли. Я должен испытать некий шок, болевой, скажем. А в сочетании с чувственным желанием эффект усиливается. Я множество раз видел тебя голой, но обычно смотрел, как брат на сестру, а сейчас – как мужчина на женщину. Тебе все равно пока ничего не понятно… Ничего, когда-нибудь и ты… – он замолчал. – Ладно. Оставь меня, я очень хочу спать.
Третьего мая Елена отправилась в школу, сгорая от нетерпения. Действительно ли с Выгоцким что-то случилось? Однако в классе никто ничего не знал. Шушукались о вечеринке, видимо, кто-то проговорился, Попов и Веретенников старались на нее не смотреть, однако Елене в данный момент было вовсе не до них, ее больше всего интересовало, достиг ли цели удар брата. Выгоцкий в классе почему-то отсутствовал.
– А где этот? – сквозь зубы спросила она Веретенникова, имея в виду Выгоцкого.
Тот пожал плечами, мол, не знаю, потом тихо зашептал:
– Ты, Ленка, на нас не обижайся. Пьяные, сама понимаешь, не соображали.
Она презрительно усмехнулась.
– Так уж и ничего?
– А может быть, ты желаешь шум поднять, – перешел в наступление Веретенников, – так ничего у тебя не получится. Тебе же хуже будет. Скажем, ты сама… Того… Разделась и вообще… Да и тебе нужна ли такая слава? Опозоришься. Вот остальные, – он кивнул в сторону Милки и Надьки, как ни в чем не бывало что-то оживленно обсуждавших, – молчать обещали. Милка ко мне вчера домой прибежала, – он хихикнул, – уж как умоляла… Чтоб не болтали, значит. А ты? Для чего? Не спорю, можешь попортить кровь. Но опять же…
Елена отошла от придурка. Злость вновь вскипела в ней. Каков мерзавец! Еще и шантажирует! Ну да ладно. Узнать бы, что случилось с Выгоцким? А может, вовсе ничего и не случилось, а то, что он не явился на занятия, – просто случайность, скажем, заболел.
Но после большой перемены стало ясно: что-то все-таки произошло. Перед самой переменой Веретенникова и Попова прямо с урока вызвали к директору, назад они не вернулись, в конце перемены в класс влетел парнишка из параллельного класса и заорал:
– Слыхали?! Ваших-то сейчас, Попа и этого жирного, «раковая шейка» увезла. Мусора их под ручки вывели.
– За что, почему?! – закричали все.
– Точно не знаю. Вроде этот долбак – Выгоцкий не то кого-то убил, не то его самого убили. – Мальчишка убежал, оставив потрясенный класс сидеть с разинутыми ртами.
Не успел начаться урок, как в класс вошел директор. Обычно добродушное лицо его на этот раз было строго, даже сурово, но сквозь суровость проглядывала плохо скрытая растерянность.
– Ребята, – после некоторой паузы начал он, – случилось весьма неприятное происшествие. Да! С вашим товарищем, одноклассником Сашей Выгоцким. Вчера днем… – он запнулся, – просто не знаю, как и сказать… – Он кашлянул: – Так вот, вчера днем ваш одноклассник Саша Выгоцкий играл у себя дома в шахматы с отцом. И тут, как говорят, ни с того ни с сего он взял со стола шахматную доску и ударил ею отца по голове.
– Проигрывал, наверное, – сказал кто-то с задней парты. – Обидно стало.
– Прекрати острить, Гаврилов, – повысил голос директор. – Если бы только это. Итак, он ударил отца доской по голове. Тот, естественно, не потерпел подобного гамбита. Одним словом, между отцом и сыном… как бы это сказать… произошла схватка. Отец вышел из нее победителем. Тогда младший Выгоцкий выскочил из комнаты, достал отцовский пистолет и, вернувшись, попытался прикончить родного батюшку. Выстрелил в него два раза.
– Попал? – вновь спросил любознательный Гаврилов.
– Попал, – вздохнул директор.
– Вот это да!
– К счастью, стреляет Выгоцкий скорее всего плохо, потому как он отстрелил отцу ухо. Однако Выгоцкий-старший, несмотря на ранение, не потерял боеспособности.
– Еще бы. Фронтовик! – прокомментировал все тот же Гаврилов.
– Вот-вот. И тут вашему однокласснику пришлось плохо. Короче говоря, он в бессознательном состоянии отправлен в городскую больницу. На нем, как говорят очевидцы, места живого нет, ребра переломаны, сломана также рука, голова, говорят, всмятку. Отец лупцевал его стулом, а когда стул сломался, ножкой. Так что можете себе представить…
– У Выгоцких мебель из Германии, трофейная, – заметил осведомленный Гаврилов.
– Все-то ты, Гаврилов, знаешь! – делано изумился директор. – А вот не знаешь ли ты, чем объяснить столь странное поведение твоего товарища?
– Вы же сами сказали, он в шахматы проиграл.
– Но разве это повод для драки с отцом, тем более для стрельбы в него? Тут, как предполагает милиция, другое. Первого мая Выгоцкий и некоторые ваши товарищи, так сказать, встречали лучший день весны. Выпили, конечно. И это комсомольцы! Отсюда все и пошло. Юный организм, не привыкший к испытанию алкоголем, перенес своего рода шок.
– Он с отцом играл в пьяном виде, что ли? – полюбопытствовал Гаврилов.
– Не в пьяном, а с похмелья. А в состоянии похмелья чувства обостряются, – со знанием дела объяснил директор. – Угнетенное состояние психики может привести к трагедии, как вот в данном случае. Ваши товарищи Попов и Веретенников отправились в милицию давать показания. У меня, конечно, тоже будут крупные неприятности, – он махнул рукой, смиряясь с неизбежным. – Вот, ребята, урок вам. Не пейте!
Все смешалось в голове у Елены. Неужели произошедшее – работа Станислава? А может, просто совпадение? Действительно, как говорит директор, перепил вчера этот урод, вот и начал выкомаривать. Она взглянула на директора. Тот, размахивая руками, продолжал оживленно вещать о вреде пьянства.
– Скажите, Павел Иванович, – неожиданно спросила Елена, – а когда это произошло?
– Как же ты слушала, Донская?! Я же сказал – вчера.
– Нет, в каком часу?
Директор пожал плечами:
– Кажется, после обеда, часа в два… А какое это имеет значение?
– Как какое? – встрял все тот же Гаврилов. – А может, Выгоцкого не покормили, вот Серега и озлился.
– Прекрати! – заорал директор. – Мне надоели твои глупые остроты!
«Все сходится, – потрясенно подумала Елена. – Именно в это время я и Станислав… Неужели он обладает таким могуществом?! Но ведь можно… – Она вдруг представила, что можно сделать при помощи открывшихся способностей брата, потом представила толстяка Веретенникова. – Расправиться, что ли, и с ним? – Жалость шевельнулась в душе. – А может, не стоит. Пусть себе живет. – Тут она вспомнила о его невнятных угрозах. – Слизняк, а туда же! Придется поучить. А Попов? – Она чуть заметно усмехнулась, провела краем язычка по нижней губе. – Этого можно и не трогать. А толстяк не отвертится. Веретено жирное!»
– Убедилась? – было первое, о чем спросил Станислав, когда она вернулась из школы.
Елена кивнула. Он довольно засмеялся.
– А ты не верила. Так-то, сестричка. И мы, уроды, кое-что можем. Когда за второго примемся? Только мне нужна его фотография.
– Но как тебе это удается?
– Не спрашивай, не знаю. Просто делаю, и точка. А как, что… Механизм мне неизвестен. Я же тебе говорил, возможно, в компенсацию за уродство некто вдохнул в меня особый дар.
– Некто – это бог или дьявол?
Станислав внезапно стал серьезным.
– Наверное, дьявол. А может, кто еще.
Через несколько дней Веретенников во время урока неожиданно покинул класс и через минуту бросился с третьего этажа в лестничный пролет. Он не погиб, только сломал обе ноги. По поводу этого события ходили разные слухи, сам же Веретенников после нескорого выздоровления перешел учиться в другую школу.
Елена долго размышляла над случившимся. Что сулят ей возможности брата? Только ли защиту от разного рода посягательств? Неприятностей по этой части у нее больше не случалось, а значит, наказать кого-то не представлялось возможным. Как-то раз она попыталась заговорить с братом об открывавшихся перед ними обоими перспективах, связанных с использованием его способностей. К удивлению Елены, он довольно грубо оборвал едва начавшийся разговор, как только понял, о чем идет речь. Станислав сказал: без надобности использовать свои возможности не желает, это не игрушка, и применять их можно лишь в случае, когда иначе ничего сделать нельзя.
– Если ты думаешь, что я вроде картонного паяца, которого дернешь за ниточку, и он покорно дрыгнет ногами, то глубоко ошибаешься, – иронически сказал он. – Использовать способности я готов лишь в случае необходимости или когда можно сорвать большой куш. И не приставай ко мне попусту.
Со временем Елена почти забыла о случившемся, словно кто-то нарочно вычеркнул его из памяти. Вновь воспользоваться способностями Станислава пришлось, когда она уже училась в медицинском институте. Учеба давалась Елене в общем-то довольно легко, если бы не анатомия. Здесь нужно было просто зубрить, а на это терпения у девушки явно не хватало. К слову сказать, анатомия являлась камнем преткновения не для нее одной, а почти для всего курса и была главной причиной многочисленных отчислений. Первый семестр Елена кое-как переползла, но к летней сессии явственно ощущалось приближение катастрофы.
Преподавал анатомию совсем старый, совершенно седой и дряхлый профессор Максаков. На вид – типичный ученый червь, субъект не от мира сего. Но только на первый взгляд. Фамилия профессора наводила ужас на первокурсников. Несмотря на дряхлость и трясущуюся голову, он требовал абсолютного знания предмета. На Максакова не действовали ни грубая лесть, ни тонкие комплименты, ни протекции и связи. Отдельные девицы пытались использовать свои чары, но, видимо, и женские прелести давно стали ему безразличны. Как рассказывали, он был совершенно одинок и как будто не интересовался ничем, кроме анатомии. В Тихореченск Максаков попал во время войны, да так тут и остался. Поговаривали также: мол, старичок довольно состоятелен, об источниках его богатства ходили весьма туманные слухи.
Елене казалось, что противный старикашка терпеть ее не может. Его нелепые придирки свидетельствовали не просто о неприязни. Максаков с маниакальным упорством добивался от нее знания предмета. Несданных тем накопилось уже столько, что осилить все за оставшееся до сессии время казалось немыслимым. Елена запаниковала.
– Ты чего такая мрачная? – спросил ее как-то брат.
Она поведала о своих проблемах.
– Неужели все так плохо?
– Ты даже не представляешь! Могут отчислить. Как пить дать, отчислят!
– Ерунда. Отец не позволит.
– Ты не знаешь Максакова. Для него не существует авторитетов и блатов.