– Какие еще нюансы?!
– Происхождение картин. Подобным полотнам место в музее, не правда ли? Оценщик – а призовут наверняка человека, знающего, что место Рубенса в Эрмитаже, – не замедлит заинтересоваться, откуда.
Максаков замялся. Он нервно заходил по комнате, поглядывая то на картины, то на своих гостей.
– Резонно, – сказал он наконец. – Но все картины приобретены законным путем. На часть имеются документы, расписки продавцов, а остальное, как говорится, теряется во мгле лет. Я начал собирать коллекцию, еще проживая в Ленинграде, задолго до начала войны… Сюда, в Тихореченск, приехал, не привезя ничего, кроме нескольких наиболее ценных полотен. Остальную часть коллекции, честно говоря, припрятал, а уж потом съездил за ней. Кроме того, я пополнял коллекцию. Покупал, менял…
– Объяснили вполне доходчиво. Но вот еще…
– Меня начинает утомлять наша беседа.
– Потерпите чуток. Вдруг объявится еще один наследник?
– Вздор. Какой еще наследник? Я же говорил, я совершенно одинок.
– Настоящий владелец картин.
– Все! Все! Разговор окончен! У меня голова заболела. Прошу вас, молодой человек, покинуть мою квартиру. А ты, Лена, решай.
– Она-то, конечно, решит, – перебил его Станислав, – но все же. Ведь картины не ваши. Вы их, так сказать, присвоили. Причем это наиболее мягкое определение.
– Убирайся отсюда!
– Убирайся?! Ладно! Я тебе хочу, дорогая сестрица, рассказать об этой, так называемой коллекции. У твоего обожаемого профессора имелся двоюродный братец. Так сказать, кузен. Этот самый кузен и положил начало коллекции. Причем собиралась она вовсе не десятилетиями, как пытается представить гражданин Максаков, а всего год-полтора. В разгар блокады.
Максаков молчал, выкатив глаза на Станислава.
– Итак, кузен профессора был человек весьма оборотистый и, видимо, неглупый. В городе царил голод. Люди были готовы отдать за еду все что угодно. А тут брат – анатом. Специалист, так сказать. Не буду тебя волновать, рассказывая, какими способами они доставали еду. Неприятный был бы рассказ.
– Вы… Вы!!! – завизжал Максаков и сделал попытку броситься на Станислава, но из-за спины инвалида вышла нянька и загородила собой кресло.
– Так они и работали, – продолжил Станислав, не обращая внимания на вопли профессора… – Один производил, другой обменивал продукт. Деловой народ! Потом блокада была прорвана, и кузены решили уехать от греха подальше. Прибыли в наш городок, благо тут имелся медицинский институт. Однако жадность, как известно, до добра не доводит. В один прекрасный день наши родственнички повздорили. Предмет ссоры – все та же пресловутая коллекция. Каждый хотел владеть ею единолично. Твой жених думал-думал и решил устранить совладельца. Тяжело, конечно, но решился. Причем выбрал весьма оригинальный способ сокрытия преступления. Где лучше всего прятать труп, как не среди трупов других. Благо в его хозяйстве их было достаточно. Братца он… того, и засунул в ванну с формалином. Предварительно придав тому, конечно, соответствующий вид. Что и говорить, отлично справился с решением задачи. Кузен уехал неизвестно куда, так он всем объяснял.
Пока продолжался рассказ, Максаков безмолвно таращил глаза на Станислава, лишь время от времени всплескивая худыми цепкими лапками, в одной из которых было заложено завещание, словно желая отогнать от себя наваждение. Но только Станислав кончил говорить, как профессор зашатался, разинул рот, словно рыба, выброшенная на песок. Было похоже, что с ним вот-вот случится удар.
– Нянька, хватай бумагу! – закричал Станислав.
Та поспешно вырвала из трясущейся руки завещание.
– А теперь нам стоит откланяться, – как ни в чем не бывало сказал Станислав ошеломленной сестре. – Поехали, нянька.
Елена пребывала в совершенной нерешительности, не зная, как себя вести. Рядом хрипел несчастный старик, а едко ухмыляющийся брат тянул ее за рукав платья.
– Или тебе его жалко, – поинтересовался он, – этого таракана? Можешь остаться и оказать ему первую помощь, а потом вызовешь «Скорую».
Елена молча последовала за братом.
Через несколько дней стало известно, что гордость Тихореченского медицинского института профессор преставился от сердечной недостаточности. Согласно завещанию Елена получила всю собственность Максакова. Родители немного поудивлялись, узнав о невесть откуда привалившем их дочери наследстве. Но чего в жизни не бывает.
Ситуации наподобие произошедшей с Максаковым возникали еще пару раз, и в обоих случаях Елена становилась обладательницей весьма ценных вещей. Она уже и не испытывала особого дискомфорта, да и почему ей должно быть стыдно… Ведь те, кого они с братом обирали, сами – воры и убийцы. Так, во всяком случае, трактовал Станислав. События, связанные со смертью отца и матери, погибших в автокатастрофе, прошли как-то отстраненно, словно и не в их дом пришла беда. Они горевали, но скорее для приличия, чтобы не показаться вовсе нелюдями.
Иногда Елена с каким-то щемящим тоскливым чувством думала: а не Станислав ли подстроил гибель родителей, но старательно гнала от себя подобные мысли. Но как бы то ни было, руки у нее были развязаны. Последнее время она все больше размышляла о возможности бегства за границу. Того, что у них имелось, с лихвой хватило бы на первое время, а уж дальше, будь при ней Станислав, возможности представлялись неограниченные. Важно было переправить ценности за границу, а для этого ей нужен был подходящий человек, который помог бы в этом сложном деле. Новый ее знакомый Валера вполне подходил для этой цели. Елена привыкла жить, не озираясь и не опасаясь. Присутствие рядом брата подпитывало ее, рождало мощную тягу двигаться вперед, невзирая на нормы и правила. И только произошедшая три года назад встреча со странным стариком по имени Пеликан время от времени беспокоила ее: тревожила душу неясными предчувствиями, сбивала с толку. Все то, что он ей рассказал, не укладывалось в голове. Станислав, которому она передала весь разговор, стараясь даже дословно воспроизвести речь Пеликана, был, казалось, смущен. Он несколько раз заставлял ее вновь пересказывать содержание беседы, допытываясь, не упустила ли она что-либо. Теперь вот этот рыжий парень докапывается, что да как. Парень из органов, значит. Кому-то стало известно о событиях двадцатилетней давности. Может быть, они знают, кто такой Пеликан? Вряд ли. Иначе не прислали бы этого молокососа. А если узнают всю правду? О ней, о брате, об остальных? Что тогда? Поэтому нужно действовать как можно быстрее.
Елена накинула халат и отправилась разыскивать товарища Жданко.
ГЛАВА 14
Мы оставили мукомола, достойнейшего Игоря Степановича Коломенцева, в тот момент, когда он стоял в оцепенении на мосту через реку Тихую и никак не мог понять, что же случилось и как теперь быть. События последних суток оказались столь не похожи на всю предыдущую жизнь потомка нижегородских купцов, что поневоле Игорь Степанович задумался: да с ним ли случились все эти метаморфозы? Неудачная попытка суицида, потом вторжение в частную жизнь семейства Десантовых и, наконец, убийство.
Он огляделся. На мосту по-прежнему не было ни души. Дождь усилился, капли влаги стекали по лицу мукомола, заползали за ворот старомодной толстовки. Коломенцев зябко передернул плечами и вновь перегнулся через перила моста в надежде разглядеть свою жертву.
Может быть, он зацепился за опору моста, может, он жив? Но Валек бесследно сгинул, и только клочья пены проплывали под мостом, уносясь неведомо куда.
Игорь Степанович наконец оторвался от перил и пошел вперед, не разбирая дороги. Хотя враг был повержен, никакого удовлетворения от этого факта у Коломенцева не наблюдалось. Он вообще лишился всяких чувств, в голове лишь назойливо крутился обрывок песни: «На речке, на речке, на том бережочке…» И еще гвоздем впивалось в темя: как же так? Почему? Он, прошедший огонь и воду, до сих пор не покушался на человеческую жизнь. На его жизнь покушались – это было. Но чтобы он!.. И вот случилось. Он стал убийцей. Какая разница, при каких обстоятельствах. Оправдать можно все что угодно. Защищал свою жизнь? Допустим. Ну и что? Человека все равно нет! За эти сутки он вообще проделал столько разного, о чем и помыслить не мог. Вытворял, что называется…
«Вытворял не вытворял, а людскую душу на тот свет отправил», – заключил внутренний голос.
На улицах Тихореченска между тем становилось оживленнее. Было около семи утра, народ спешил на работу, некоторые с легким недоумением посматривали на странного старика в насквозь промокшей одежде, шедшего по проезжей части, не реагирующего на движущийся транспорт. Несколько раз его обругали водители грузовиков, но мукомол не обратил на это ни малейшего внимания. Куда он шел, зачем – Игорь Степанович не отдавал себе отчета. Ноги сами привели его на железнодорожный вокзал. Не обращая ни на что внимания, он проследовал сквозь зал ожидания, вышел на платформу и сел в почти пустой вагон. Вскоре поезд тронулся. Коломенцев безучастно смотрел в окно на медленно отъезжающие в сторону станционные строения, на путевых рабочих, на молочниц, на женщин с коромыслами, на понуро бредущих коров. Перед глазами раз за разом вставало летящее вниз тело Валька с нелепо растопыренными руками.
Вагон то наполнялся, то снова пустел; на тупо смотрящего в окно Коломенцева никто не обращал внимания; наконец, словно подброшенный незримой пружиной, мукомол вскочил и вышел на неведомой ему станции. Только здесь он как будто пришел в себя и огляделся. Окрестности показались смутно знакомыми. Поезд прямиком привез его на станцию Забудкино. Вот странность-то!
Подивившись этому обстоятельству, Коломенцев на некоторое время начисто забыл обо всем случившемся и, что называется, воспарил душой.
Дождик к тому времени кончился, серенькие небеса, подсвеченные изнутри солнечным кипением, источали жемчужный свет. Аромат трав смешивался с запахом угольной пыли и духом парного молока. Природа сверкала, словно пасхальное яичко. Коломенцев внезапно рассмеялся от счастья и тут же вспомнил, что случилось несколько часов назад. Все вмиг поблекло, и несчастный забыл, как еще секунду назад пережил столь редкое состояние счастья. Он медленно побрел по знакомой тропинке и скоро очутился перед воротами дачи Олеговых.
И зачем он сюда пришел?
Коломенцев робко приоткрыл калитку и заглянул внутрь. Жена Олегова, кажется, ее имя Людмила, стирала в тазу белье, больше во дворе не было никого.
– Здравствуйте, – осторожно сказал Коломенцев.
Она близоруко всмотрелась, улыбнулась и запахнула разошедшийся на груди халат.
– А Егор Александрович?
– Он и дети отправились в лес, скоро вернутся. Да вы проходите.
Коломенцев как-то неуверенно приблизился к женщине.
Она с интересом и как будто участливо взирала на мукомола.
Коломенцев присел на деревянную лавочку, вкопанную рядом со столом, и посмотрел на Людмилу. Та молчала, видимо, не зная, как начать разговор.
– Приехал вот… – неопределенно сказал тот.
– Всегда рады. Я, знаете ли, совсем здесь одичала. Уже больше месяца живем вдали от шума городского. Только Егор да дети… – Людмила вытерла руки и присела рядом. – А вы, Игорь Степанович, не больны ли? На вас лица нет.
– Я?.. Нет, не болен. Просто… – он не договорил.
– Что просто?
– Очень мне плохо.
– А что случилось?
И тут Коломенцева словно прорвало. Ему было просто необходимо выговориться. Запинаясь, путаясь, то и дело повторяясь, он стал рассказывать доброй женщине о своих приключениях. Она слушала не перебивая, лишь изредка всплескивая руками. Видя сочувствие и понимание, Игорь Степанович понемногу освоился, речь его стала более внятной, жесты сдержаннее, и лицо приняло обычное горделиво-насмешливое выражение. Он даже начал слегка бравировать тем, что с ним произошло. Но когда повествование коснулось единоборства с Вальком, до него вдруг дошла вся нелепость этой болтовни, он смешался, покраснел и смущенно посмотрел на свою слушательницу.
– Дальше, дальше! – заторопила она.
– Дальше? – переспросил мукомол. – Дальше… – Все вдруг поплыло перед его глазами, он качнулся и чуть не упал с лавки, но Людмила поспешно подхватила страдальца.
– Пойдемте со мной, – сказала она, – вам нужно немного полежать.
Мукомол покорно поднялся и, опираясь на плечо мадам Олеговой, поплелся в дом.
Его уложили на кровать, расстегнули ворот толстовки. Холодный край стакана коснулся губ, вода потекла по подбородку, по шее, по груди.
Коломенцев судорожно дернулся. Стакан выпал из рук Людмилы, но не разбился.
– Простите, – чуть не плача заговорил Коломенцев, – я и так доставил вам столько хлопот, оторвал от домашних занятий. Я причиняю всем только беспокойство, неприятности, несчастья… Я должен уйти, а то и вам… – Он порывисто сжал руки Людмилы. – Вы очень милая, очень добрая… И поэтому я не хочу, чтобы у вас по моей вине…
– Что вы такое говорите! – изумилась Людмила. – Как же можно?! Вы больны.
Коломенцев взглянул в ее лицо, женщина раскраснелась, глаза ее блестели. Халат почти совсем разошелся, и груди ее были почти обнажены, но она, казалось, того вовсе не замечала.
– Вы больны! – продолжала она настойчиво. – А больной должен лежать. Вы столько перенесли. Просто невероятно. Я даже не знаю… Это надо же! И еще хочу вам сказать. Когда вы появились у нас в первый раз, я уже тогда поняла, что передо мной необыкновенный человек. Я до сих пор не встречала таких, как вы. Словно из другого времени… Кругом грубияны, хамы, просто невежи. Взять хоть моего Олегова. Казалось бы, интеллигент, а ведь мелок, примитивен. И к тому же труслив. Он уж тут сколько нудил: «Зачем я с ним связался» – это с вами то есть. И даже лысинка у него при этом потела. От страха, должно быть. Он, наверное, неплохой человек, но уж больно нудный, а вы. Вы – другой! – Она прижала руки мукомола к своей груди, и он, ощутив под пальцами мягкую округлость, неожиданно почувствовал желание. Беды и горести отлетели куда-то за тридевять земель, теперь перевозбужденное сознание хотело только одного. Коломенцев мягко провел пальцами вдоль груди, дотронулся до соска. Женщина вздрогнула, но не отодвинулась, а, напротив, подалась к нему. Еще мгновение, и оба, путаясь в одеждах и бормоча какие-то дурацкие прилагательные, забыли обо всем на свете. «Однако!» – потрясенно подумал мукомол, отстраняясь от Людмилы. Она еще с минуту лежала на кровати, потом поспешно вскочила, накинула халат и опрометью выбежала из дома.
«Этого еще не хватало, – лихорадочно размышлял Коломенцев, кое-как приводя себя в порядок. – Я соблазнил чужую жену». Правда, в его жизни уже случалось нечто подобное, но так давно, что он просто забыл о предыдущих случаях. Раскаяние навалилось на него, словно засаленное ватное одеяло. К прежним грехам: малодушию, лжи, гордыне, убийству – прибавилось еще и прелюбодеяние. «Это предел! Предел падения». Мукомол тяжело вздохнул и вышел на двор. Он огляделся. Мадам Олеговой не наблюдалось. Коломенцев обреченно махнул рукой и зашагал прочь.
Он шел по тропинке, бормоча что-то себе под нос, жестикулируя, и со стороны напоминал помешанного. Так он продвигался по дебрям примерно с час, пока не вышел на берег небольшого озера. Остановившись перед водной преградой, мукомол наконец пришел в себя и осмотрелся. Лесное озеро синело перед ним, словно блюдо кузнецовского фарфора. Берега окаймляли заросли осоки и камыша. На озере было совершенно пустынно, и лишь на противоположном его краю виднелся не то человеческий силуэт, не то коряга.
«Видимо, это Олегов, – решил Коломенцев, – рыбачит. Что же делать? Подойти к нему? Но смогу ли смотреть в глаза Олегову? Или стоит объясниться? Наверное, все же стоит», – и мукомол зашагал по берегу озера, туда, где виднелся силуэт.
Чем ближе он подходил к неизвестному объекту, тем явственнее убеждался, что это действительно человек, но отнюдь не Олегов, а кто-то другой. Незнакомец облачен в серый балахон, нечто вроде плащ-палатки, голову покрывал остроконечный капюшон, и со спины он представлял собой подобие католического монаха, неизвестно зачем забредшего в эту глушь.
Услышав шаги, человек обернулся, и мукомол, к своему изумлению, узнал в нем старичка с удочками, свидетеля его поединка с представителем семейства Десантовых.
Рыболов тоже узнал его и весело улыбнулся.
– О! – воскликнул он. – Кого я вижу! Бесстрашного борца с хулиганами. Какими судьбами вы забрели в наши палестины?
Коломенцев пожал плечами:
– И сам не знаю. Вот шел…
– И пришел, – закончил за него рыболов. – Может, тоже на рыбалку приехали?
– Если бы. Все гораздо сложнее.
– Отчего же?
– Еще спрашиваете! Сами же видели…
– Вы по поводу этого мерзавца. Так ведь он же на вас первый напал. К чему же копание и бичевание. Вы поступили вполне разумно и в соответствии с законом. Ни один суд вас не признает виновным. И не стоит расстраиваться. Кстати, уж коли мы с вами столь часто встречаемся, не лучше ли познакомиться?
– Игорь Степанович Коломенцев, – представился мукомол.
– А меня величают просто – Петрович.
– Это всего лишь отчество?
– Обычно отчества достаточно. Впрочем, если настаиваете – Николай Петрович Чекмазов.
– Очень приятно.
– Да так ли уж очень?
Коломенцев смешался:
– Ну отчего же. Я, собственно, и не знаю.
– Чего уж тут знать. Раз уж встретились, можно и потолковать, рыбка подождет. – Чекмазов скинул с плеч плащ-палатку, расстелил ее прямо на песке, достал из рюкзачка бутылку водки, кое-какую закуску: вареную картошку, соленые огурчики, несколько яиц, сваренных вкрутую, кольцо краковской колбасы, изрядную краюху ржаного хлеба, спичечный коробок с крупной солью. Быстро и ловко нарезал колбасу, огурцы, извлек два маленьких металлических стаканчика, вставленных один в другой.
– Присаживайтесь, любезный, – пригласил он Коломенцева.
Мукомол неуверенно опустился на плащ-палатку, взглянул на снедь и только сейчас почувствовал, как голоден.
Старичок между тем откупорил бутылку, ловко выбив пробку ударом по донышку и при этом не пролив ни капли. Он наполнил стаканчики, протянул один Коломенцеву.