Когда наконец Мозес Гама снова сел, он видел, что сильно задел их за живое, причем каждого по-своему. Старый Зума качал седой головой, и губы его дрожали. Нельсон Мандела и Оливер Тамбо бесстрастно смотрели на Гаму, но в их взглядах Мозес читал ярость. Место битвы назначено, они узнали врага. Но что самое важное – он видел лица двух представителей Молодежной лиги. Так выглядят люди, увидевшие свет путеводной звезды, за которой они готовы идти.
* * *– С каких это пор ты питаешь такой горячий интерес к археологической антропологии? – спросил Шаса Кортни, пролистывая страницы «Кейп тайм»: он как раз переходил от финансов к спортивным новостям в конце газеты.
– Это один из моих главных курсов, – обоснованно ответила Тара. – Налить еще кофе?
– Спасибо, дорогая. – Он отпил кофе и продолжил: – И сколько времени ты намерена отсутствовать?
– Профессор Дарт четыре вечера подряд читает лекции по истории раскопок, от открытия черепа из Таунга и до настоящего времени. С помощью новых электронно-вычислительных машин ей удалось сопоставить огромный материал.
Шаса за страницами газеты мечтательно улыбнулся: он вспомнил Мэрилин из Массачусетского технологического и ее IBM-701. Он не возражал бы против визита в Йоханнесбург в ближайшее время.
– Это захватывающие открытия, – говорила между тем Тара, – и они соответствуют новым данным из Стеркфонтейна и Макапансгата. Кажется, Южная Африка действительно была колыбелью человечества, а австралопитек – наш прямой предок.
– Значит, тебя не будет четыре дня? – перебил Шаса. – А как же дети?
– Я поговорила с твоей мамой. Она с удовольствием приедет и поживет в Вельтевредене в мое отсутствие.
– Я не смогу поехать с тобой, – заметил Шаса. – Приближается третье чтение новой Поправки к уголовному законодательству. Все должны присутствовать в парламенте. Я мог бы отвезти тебя на «моските», а так тебе придется лететь коммерческим рейсом с Вискаунта.
– Какая жалость, – вздохнула Тара. – Тебе понравилось бы. Профессор Дарт – замечательный лектор.
– Ты, конечно, остановишься в «Карлтоне». Номер все равно пустует.
– Молли договорилась, что я остановлюсь у ее друзей в «Ривонии».
– Наверно, у ее большевиков. – Шаса слегка нахмурился. – Постарайся, чтобы тебя снова не арестовали. – Он все время искал возможности поговорить с ней о ее политической деятельности, но, опустив газету и посмотрев на Тару, понял, что сейчас момент неподходящий, и потому просто кивнул. – Твои сироты и твой вдовец постараются прожить без тебя несколько дней.
– Я не сомневаюсь, что с твоей матерью и шестнадцатью слугами вы проживете, – резко ответила она, на мгновение показав свое раздражение.
В аэропорту ее встретил Маркус Арчер. Он был дружелюбен и забавен. По дороге в «Ривонию» они слушали в машине Моцарта, и Маркус говорил о жизни и произведениях композитора. Он знал о музыке гораздо больше Тары, но, хотя она с интересом и внимательно слушала его, она тем не менее все время ощущала его враждебность. Эта враждебность была старательно замаскирована, но прорывалась то в ядовитом замечании, то в остром взгляде. Маркус ни разу не упомянул Мозеса Гаму, Тара тоже. Молли сказала, что он гомосексуалист, это был первый мужчина, о котором Тара знала такое, и она думала: может, они все враждебно настроены к женщинам.
«Холм Пака» с его неровно крытой тростником крышей и заброшенным участком обрадовал Тару, так он отличался от тщательно поддерживаемого великолепия Вельтевредена.
– Найдете его в дальнем конце передней веранды, – сказал Маркус, останавливая машину под эвкалиптом за домом. Он впервые упомянул Мозеса, но и сейчас не назвал его по имени. И ушел, оставив ее стоять.
Тара не знала, как одеться, но думала, что брюки он не одобрит, поэтому купила в Свазиленде длинную свободную юбку из дешевого яркого набивного ситца, а к ней простую зеленую хлопчатобумажную блузку, на ноги – сандалии. Не знала она и того, как Мозес отнесется к косметике, и ограничилась светло-розовой помадой и легким прикосновением тушью к ресницам. Когда она разглядывала свое отражение в женском туалете аэропорта, расчесывая густые каштановые волосы, ей показалось, что она неплохо выглядит, но сейчас она вдруг решила, что он сочтет ее светлую кожу пресно-непривлекательной.
Оставшись одна на солнце, Тара почувствовала, что ее вновь одолевают сомнения: она ему не пара. Будь здесь Маркус, она попросила бы отвезти ее обратно в аэропорт, но Маркус исчез, поэтому Тара собрала все свое мужество и медленно пошла вдоль выбеленных стен дома.
На углу она остановилась и осмотрела длинную веранду. В дальнем ее конце спиной к ней за столом сидел Мозес Гама. Стол был завален книгами и бумагами. Мозес был в обычной белой рубашке с расстегнутым воротником, и рубашка удивительно выделялась на его антрацитовой коже. Опустив голову, он что-то быстро писал на листке из блокнота.
Тара робко ступила на веранду, и хотя шла она бесшумно, он ощутил ее присутствие и резко обернулся, когда она была на полпути. Он не улыбнулся, но, когда он встал и пошел ей навстречу, ей показалось, что у него довольное лицо. Он не пытался обнять ее или поцеловать, и она обрадовалась: это подчеркивало его отличие от прочих. Напротив, он подвел ее ко второму стулу за столом и усадил.
– Ты здорова? – спросил он. – Здоровы ли твои дети? – Врожденная африканская вежливость: вначале вопросы, потом предложение освежиться. – Позволь налить тебе чашку чая.
Он взял чайник с подноса, уже стоявшего на столе, наполнил чашку, и Тара с удовольствием отпила.
– Спасибо, что пришла, – сказал он.
– Я пришла, едва получила от Молли твою весточку, как и обещала.
– Ты всегда будешь выполнять свои обещания?
– Всегда, – просто и искренне ответила она, и он всмотрелся в ее лицо.
– Да, – кивнул Мозес. – Думаю, это правда.
Тара не могла больше выдерживать его взгляд: тот словно проникал ей в душу, выжигая ее. И она посмотрела на стол, на исписанные мелким почерком страницы рукописи.
– Манифест, – сказал Мозес, заметив, куда она смотрит. – Черновик будущего.
Он взял полдесятка листов и протянул ей. Она отставила чашку и взяла из его руки листки, слегка вздрогнув, когда их пальцы соприкоснулись. Кожа у него была прохладная – одно обстоятельство из тех, что она запомнила.
Тара начала читать и читала чем дальше, тем внимательнее, а когда закончила, подняла голову, снова посмотрела ему в лицо и прошептала:
– В твоем выборе слов звучит поэзия, и она делает истину еще прекрасней.
* * *Они сидели на прохладной веранде – снаружи под ярким солнцем высокого вельда деревья отбрасывали тени, черные и резкие, словно вырезанные из бумаги, и полдень утопал в жаре – и разговаривали.
В их беседе не было банальностей; все, что говорил Мозес, казалось волнующим и неоспоримым, он словно вдохновлял Тару, потому что ее реплики и наблюдения были умными и точными, и она видела, что возбудила в нем интерес и поддерживает его. У нее больше не стало мелких тщеславных мыслей об одежде и косметике, теперь важны были только слова, которыми они обменивались, тот кокон, который они сплетали из слов. Она с удивлением поняла, что день незаметно пролетел, наступили короткие африканские сумерки. Пришел Маркус и показал отведенную для нее скромно обставленную комнату.
– Через двадцать минут едем в музей, – предупредил он.
В лекционном зале Трансваальского музея они втроем сидели в заднем ряду. В заполненном зале было еще с полдесятка черных слушателей, но Маркус сидел между Тарой и Мозесом. Черный мужчина рядом с белой женщиной привлек бы внимание и вызвал бы враждебность. Таре трудно было сосредоточиться на словах известного профессора, и хотя она всего несколько раз взглянула на Мозеса, он занимал все ее мысли.
Вернувшись в «Холм Пака», они допоздна засиделись на просторной кухне; Маркус возился у печи, изредка присоединяясь к разговору, и угостил их таким ужином, который Тара, даже занятая совсем другим, нашла не менее вкусным, чем лучшие блюда кухни Вельтевредена.
Уже за полночь Маркус неожиданно встал.
– Увидимся утром, – сказал он и бросил на Тару злобный взгляд. Она не понимала, чем задела его, но вскоре это утратило всякое значение, потому что Мозес взял ее за руку.
– Пошли, – негромко сказал он, и Тара испугалась, что ноги под ней подломятся.
Много времени спустя она лежала, прижавшись к нему; тело ее было в испарине, и по нему все еще пробегала непроизвольная дрожь.
– Никогда, – прошептала она, вновь обретя дар речи, – никогда я не знала такого, как ты. Ты открыл во мне то, о существовании чего я не подозревала. Ты волшебник, Мозес Гама. Откуда ты столько знаешь о женщинах?
– Никогда, – прошептала она, вновь обретя дар речи, – никогда я не знала такого, как ты. Ты открыл во мне то, о существовании чего я не подозревала. Ты волшебник, Мозес Гама. Откуда ты столько знаешь о женщинах?
Он негромко засмеялся.
– Ты ведь знаешь, нам положено много жен. Если мужчина не может всех их делать счастливыми, его жизнь становится пыткой. Приходится учиться.
– У тебя много жен? – спросила она.
– Пока нет, – ответил он. – Но когда-нибудь…
– Я возненавижу каждую из них.
– Ты меня разочаровываешь, – сказал он. – Сексуальная ревность – европейское чувство. Если я замечу его в тебе, я буду тебя презирать.
– Пожалуйста, – тихо попросила она, – никогда не презирай меня.
– Тогда никогда не давай мне на то причин, женщина, – приказал он, и Тара поняла, что он имеет право ей приказывать.
* * *Тара осознала, что первый день и первая ночь, проведенные с ним наедине и без помех, были исключением. Она также поняла, что он специально выделил для нее время, с трудом, поскольку остальные – сотни людей – непрерывно требовали его внимания.
Он был подобен древнему африканскому царю, проводящему племенной совет на веранде старого дома. Во дворе под эвкалиптами всегда сидели мужчины и женщины, терпеливо ждущие возможности поговорить с ним. Это были люди самых разных типов и возрастов, от простых необразованных рабочих, только что приехавших из деревни, до искушенных юристов и дельцов в строгих костюмах, приезжавших в «Холм Пака» на собственных машинах.
Их всех объединяло только одно – почтение и глубокое уважение к Мозесу Гаме. Некоторые из них в традиционном приветствии хлопали в ладоши и называли его бабуи нкози– «отец» и «господин», другие по-европейски пожимали руку, но с каждым Мозес здоровался на его языке. «Он говорит не меньше чем на двадцати языках», – дивилась Тара.
Обычно он позволял Таре молча сидеть за столом и объяснял ее присутствие негромкими словами:
– Она друг, можешь говорить.
Однако дважды он просил ее выйти, когда разговаривал с важными посетителями, а один раз, когда в сверкающем новом «форде-седане» приехал могучий рослый мужчина, лысый, в шрамах и без передних зубов, Мозес познакомил их:
– Это Хендрик Табака, мой брат.
Они ушли с веранды и прогуливались по залитому солнцем саду на таком расстоянии, чтобы Тара не могла их услышать.
То, что она видела в эти дни, произвело на нее глубокое впечатление и укрепило уважение и почтение к Мозесу. Все, что он делал, каждое слово, которое он произносил, свидетельствовало о его особости, а уважение, которым окружали его африканцы, доказывало, что они тоже понимают: он – исполин будущего.
Тару волновало то, что он уделяет ей особое внимание, и одновременно печалило: она понимала, что никогда не будет владеть им или даже его частью одна. Он принадлежал своему народу, и ей следовало быть благодарной за те драгоценные мгновения, которые он ей уделял.
Следующие вечера в отличие от первого тоже были заполнены людьми и событиями. Хозяева и гости далеко за полночь засиживались за кухонным столом, иногда не менее двадцати человек разом, курили, смеялись, ели и разговаривали. Эти разговоры, эти мысли озаряли мрачную комнату и сверкали, как нимбы ангелов, вокруг их голов. Потом в темные, тихие часы они занимались любовью, и Тара чувствовала, что ее тело больше не принадлежит ей, он отнял его и пожирает, как мрачно любимый хищник.
За эти три коротких дня и ночи она увидела, должно быть, сотни новых лиц, и хотя некоторые из них оставались расплывчатыми и оставляли только беглое впечатление, ей казалось, что она стала членом большой, разбросанной новой семьи, что благодаря покровительству Мозеса Гамы ее действительно приняли в эту семью, и черные и белые наделяли ее неограниченным доверием.
В последний вечер перед ее возвращением в нереальный мир Вельтевредена рядом с ней за столом оказалась новая гостья, которая Таре сразу безотчетно понравилась. Это была молодая женщина, лет на десять моложе Тары, чуть за двадцать, но необыкновенно зрелая для столь юного возраста.
– Меня зовут Виктория Динизулу, – представилась она. – Друзья зовут меня Вики. Я знаю, вы миссис Кортни.
– Тара, – быстро поправила ее Тара. После того как она покинула Кейптаун, никто не называл ее по фамилии, и сейчас это прозвучало для нее странно.
Девушка застенчиво улыбнулась. Она отличалась строгой красотой черной мадонны: классическое лунообразное лицо высокородной зулуски, большие миндалевидные глаза и полные губы, кожа цвета темного янтаря, а волосы на голове уложены в сложный рисунок из множества завитков.
– Вы родственница Кортни из Зулуленда? – спросила девушка Тару. – Старого генерала Шона Кортни и сэра Гаррика Кортни из Тенис-крааля под Ледибургом?
– Да. – Тара старалась не показать, какое потрясение она испытала, услышав эти имена. – Сэр Гаррик – дед моего мужа. Мои сыновья названы в их честь Шоном и Гарриком. А почему вы спрашиваете, Вики? Вы хорошо знаете эту семью?
– О да, миссис Кортни… Тара. – Когда она улыбалась, ее зулусское лицо светилось, точно темная луна. – Давным-давно, в прошлом веке, мой дед сражался на стороне Шона Кортни в зулусских войнах против Сетевайо, который отнял у моей семьи королевский престол. Мой дед Мбежане должен был стать королем. А стал слугой генерала Кортни.
– Мбежане! – воскликнула Тара. – О да. Сэр Гаррик Кортни писал о нем в своей «Истории Зулуленда». До самой смерти он был верным помощником Шона Кортни. Я помню, они вдвоем пришли сюда, на золотоносные земли, а позже на территории нынешней Родезии добывали слоновую кость.
– Вы все об этом знаете! – радостно рассмеялась Вики. – Отец рассказывал мне эти истории, когда я была маленькой. Мой отец все еще живет у Тенис-крааля. Когда умер мой дед Мбежане Динизулу, отец занял его место слуги старого генерала. Он даже ездил в 1916 году с генералом во Францию и работал с ним до самого убийства генерала. В своем завещании генерал оставил ему пожизненно часть Тенис-крааля и ежегодную пенсию в тысячу фунтов. Замечательная семья, эти Кортни. Мой старик-отец все еще плачет, вспоминая генерала… – Вики в печали и замешательстве неожиданно прервала рассказ. – В те дни жизнь, должно быть, была проста; мой дед и мой отец – вожди по рождению, и все же они довольствовались жизнью, проведенной в служении белому человеку; как ни странно, они любили этого человека, и он по-своему тоже любил их. Иногда я думаю, может, так было бы лучше…
– Никогда так не думайте, – почти прошипела Тара. – Кортни всегда были бессердечными разбойниками, они грабили и эксплуатировали ваш народ. Ваше дело правое, ваша борьба справедлива. Никогда не сомневайтесь в этом.
– Верно, – решительно согласилась Вики. – Но иногда приятно вспомнить о дружбе генерала с дедом. Может, когда-нибудь мы снова станем друзьями, равными друзьями, и эта дружба укрепит обе стороны.
– С каждым новым случаем угнетения, с каждым новым принятым законом эта перспектива все больше бледнеет, – мрачно сказала Тара, – и я все больше стыжусь своей расы.
– Не хочу сегодня быть печальной и удрученной, Тара. Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Вы сказали, что у вас два сына, Шон и Гаррик, названные в честь предков. Расскажите о них, пожалуйста.
Но одна мысль о сыновьях и Вельтевредене заставляла Тару чувствовать себя виноватой, ей было неловко, и при первой возможности она сменила тему.
– Расскажите лучше о себе, Вики, – настаивала она. – Что вы делаете в Йоханнесбурге, так далеко от Зулуленда?
– Работаю в больнице Барагванат, – ответила Вики.
Тара знала, что это одна из самых крупных больниц в мире и определенно самая большая в южном полушарии, с 2400 койкоместами и 2000 сестер и врачей, в основном черных, потому что в больнице лечат исключительно черных пациентов. По закону все больницы, как и школы, транспорт и большинство других общественных систем, делились в соответствии с принципами апартеида.
Вики Динизулу так скромничала, рассказывая о себе, что Таре пришлось вытягивать из нее тот факт, что она дипломированная операционная сестра.
– Но вы так молоды, Вики, – недоверчиво сказала она.
– У нас есть и помоложе, – рассмеялась зулусская девушка. У нее был приятный мелодичный смех.
«Какой милый ребенок, – подумала, улыбаясь, Тара, но потом поправилась: – Нет, не ребенок – умная и деловая молодая женщина».
И Тара рассказала ей о своей клинике в Ньянге, о проблемах голода, невежества и нищеты, с которыми приходится сталкиваться, а Вики говорила о своем опыте и о тех решениях, которые они принимают в своих заботах о физическом здоровье сельского населения, пытающегося приспособиться к городской жизни.