– Как же мне нравится с вами разговаривать! – выпалила наконец Вики. – Даже не знаю, когда я так разговаривала с белой женщиной. Так естественно и свободно, – она поколебалась, – как со старшей сестрой или дорогой подругой.
– С дорогой подругой? Мне это нравится, – согласилась Тара. – И «Холм Пака», наверно, одно из немногих мест в этой стране, где мы можем встретиться и так поговорить.
Обе невольно взглянули в голову длинного кухонного стола. Мозес Гама внимательно смотрел на них, и Тара почувствовала, что сейчас перевернется кверху брюхом, как дохлая рыба. На несколько мгновений ее полностью поглотил разговор с зулусской девушкой, но теперь снова нахлынуло чувство к Мозесу Гаме. И она забыла о Вики, пока та не произнесла негромко у нее над ухом:
– Он великий человек – наша надежда на будущее.
Тара искоса взглянула на нее. Лицо Вики Динизулу светилось преклонением перед героем, она стыдливо смотрела на Мозеса Гаму, и от ревности у Тары внутри все так свело, что на мгновение она испугалась, как бы ее не вырвало.
В эту ночь, оставшись наедине с Мозесом, Тара продолжала терзаться ревностью и страхом перед неизбежной разлукой. Пока он занимался с ней любовью, ее не покидало желание навсегда удержать его в себе: она знала, что это единственные мгновения, когда он принадлежит только ей. Но она слишком быстро почувствовала, как прорвало огромную дамбу, поток хлынул в нее, и она закричала, умоляя, чтобы это никогда не кончилось, но ее крик был нечленораздельным и бессмысленным, и когда он вышел из нее, она почувствовала опустошение.
Думая, что Мозес уснул, она, держа его в объятиях, лежала и слушала его тихое дыхание, но он не спал и неожиданно заговорил, удивив ее.
– Ты разговаривала с Викторией Динизулу, – сказал он, и ей потребовалось сделать усилие, чтобы мысленно вернуться к началу вечера. – Что ты о ней думаешь? – продолжал он.
– Очень милая молодая женщина. Интеллигентная и явно преданная. Она мне очень понравилась.
Тара старалась говорить объективно, но где-то в глубине ощущала болезненную ревность.
– Ее пригласил я, – сказал Мозес. – Мы сегодня впервые познакомились.
Таре хотелось спросить: «Зачем? Зачем ты ее пригласил?» Но она молчала, боясь ответа. Она знала, что чутье не обманывает ее.
– Она зулусского королевского рода, – негромко сказал Мозес.
– Да. Она говорила, – прошептала Тара.
– Ее любят, и мне говорили, что у ее матери много сыновей. Женщины в роду Динизулу рожают много сыновей. Она будет хорошей женой.
– Женой? – выдохнула Тара. Этого она не ожидала.
– Мне нужен союз с зулусами: они самое многочисленное и сильное племя. Я немедленно начну переговоры с ее семьей. Пошлю Хендрика в Ледибург на встречу с ее отцом, чтобы они договорились. Будет трудно: тот человек старых убеждений и категорически против межплеменных браков. Эта свадьба должна поразить все племя, и Хендрик убедит старика в ее разумности.
– Но, но… – Тара обнаружила, что заикается. – Ты совсем не знаешь эту девушку. За вечер ты обменялся с ней едва ли десятком слов.
– А какое это имеет значение?
Искренне удивленный, он отодвинулся от Тары и включил ночник, ослепив ее.
– Посмотри на меня! – приказал он, взял Тару за подбородок и приподнял ее лицо. Несколько мгновений он разглядывал ее, потом убрал пальцы, словно коснулся чего-то противного. – Я ошибся в тебе, – с презрением сказал он. – Я считал тебя исключительным человеком. Подлинной революционеркой, преданным другом черных этой земли, готовой на любую жертву. А нашел слабую ревнивую женщину, полную буржуазных предрассудков белых.
Матрас под ней скрипнул: Мозес встал. Он возвышался над кроватью.
– Я зря тратил время, – сказал он, собирая одежду, и, по-прежнему обнаженный, повернулся к двери.
Тара бросилась через комнату и вцепилась в него, загораживая выход.
– Прости. Я говорила не серьезно. Прости. Пожалуйста, прости, – умоляла она, а он стоял молча, холодный и отчужденный. Она заплакала, слезы приглушили ее голос, и ее слова потеряли смысл.
Она медленно соскользнула на пол, все еще обнимая его, встала на колени.
– Пожалуйста, – всхлипывала она. – Я сделаю все. Только не бросай меня. Я сделаю все, все, что ты скажешь, – только не отсылай меня так.
– Встань, – сказал он наконец, и, когда Тара покаянно стояла перед ним, негромко произнес: – У тебя есть еще один шанс. Один. Поняла?
Она кивнула, все еще глотая слезы, неспособная внятно ответить. Нерешительно протянула руку и, когда Гама не оттолкнул ее, взяла его за руку и отвела к кровати.
Когда он снова лег на нее, он знал, что она наконец созрела, полностью созрела. И сделает все, что он прикажет.
* * *Проснувшись на рассвете, Тара увидела, что Гама смотрит ей в лицо, и мгновенно вспомнила ночной ужас, страх перед его презрением, перед отвержением. Она дрожала, чувствуя страшную слабость, и готова была разрыдаться, но он спокойно взял ее и с мягким сочувствием занялся любовью. Это ее успокоило, помогло снова почувствовать себя цельной и полной жизни. Потом он негромко заговорил с ней.
– Доверюсь тебе, – сказал он, и благодарность Тары была так велика, что она начала задыхаться. – Я принимаю тебя как одну из нас, во внутренний круг.
Она кивнула, но не могла говорить, глядя в его яростные черные глаза.
– Ты знаешь, как мы вели борьбу до сих пор, – сказал он, – мы играли по правилам белых, но эти правила сочинили они и сочинили так, чтобы мы никогда не победили. Прошения и делегации, комиссии, расследования, представители – но в конечном счете всегда появляются новые законы, направленные против нас, определяющие все сферы нашей жизни: как мы работаем, где живем, как нам позволено перемещаться, или есть, или спать, или любить… – Он презрительно замолчал. – Пришло время переписать правила. Вначале кампания неповиновения, когда мы сознательно нарушим связывающие нас законы, а после… – Его лицо стало свирепым. – После этого борьба продолжится и станет великой битвой.
Она рядом с ним молчала, глядя ему в лицо.
– Я верю, что наступает время, когда человек, столкнувшись с большим злом, берет копье и становится воином. Он должен встать и ударить.
Он смотрел на нее в ожидании ответа.
– Да, – кивнула она. – Ты прав.
– Это слова, мысли, Тара, – сказал он ей. – А что же действия? Ты готова к действиям?
Она кивнула.
– Готова.
– Кровь, Тара, а не слова. Убивать, калечить, поджигать. Сносить с лица земли и разрушать. Ты можешь все это принять, Тара?
Она пришла в ужас, увидев наконец реальность, а не просто громкую риторику. Ей представились охваченная пламенем крыша Вельтевредена и кровь на стенах, влажно блестящая на солнце, а во дворе изуродованные тела детей, ее родных детей, и она уже хотела отказаться из-за этих видений, но Мозес снова заговорил.
– Уничтожить зло, Тара, чтобы построить доброе и справедливое общество. – Голос Гамы звучал низко и убедительно, он возбуждал, как впрыснутый наркотик, и жестокие картины поблекли. Она посмотрела сквозь них и увидела рай, земной рай, который они создадут вместе.
– Я готова, – сказала она недрогнувшим голосом.
За час до того, как Маркус должен был отвезти ее в аэропорт, чтобы она села на обратный рейс в Кейптаун, они сидели за столом на веранде, сидели вдвоем, и Мозес подробно объяснял ей, что она должна делать.
– «Умконто ви сизве», – сказал он. – «Копье народа».
Это название засверкало и зазвенело в ее сознании, как сталь.
– Вначале ты должна отойти от всякой либеральной деятельности. Оставить свою больницу…
– Мою больницу! – воскликнула она. – О Мозес, а как же мои малыши…
Она замолчала, увидев его лицо.
– Ты заботишься о физических потребностях сотен людей, – сказал он. – А я думаю о благополучии двадцати миллионов. Скажи, что важнее.
– Ты прав, – прошептала она. – Прости.
– Ты используешь кампанию неповиновения, чтобы заявить о том, что разочаровалась в освободительном движении и уходишь из движения «Черный шарф».
– Боже, что скажет Молли?
– Молли знает, – заверил он ее. – Молли знает, почему ты это делаешь. Она во всем будет помогать тебе. Конечно, тайная полиция какое-то время еще станет держать тебя под наблюдением, но, когда в их досье больше ничего не будет поступать, они потеряют к тебе интерес и забудут.
Она кивнула.
– Понимаю.
– Ты должна больше интересоваться политической деятельностью мужа, принимать его парламентских союзников. Твой отец – заместитель руководителя оппозиции и вхож к министрам правительства. Ты должна стать нашими глазами и ушами.
– Понимаю.
– Ты должна больше интересоваться политической деятельностью мужа, принимать его парламентских союзников. Твой отец – заместитель руководителя оппозиции и вхож к министрам правительства. Ты должна стать нашими глазами и ушами.
– Да, могу.
– Позже ты получишь и другие задания. Трудные и даже опасные. Ты готова рискнуть жизнью ради борьбы, Тара?
– Ради тебя, Мозес Гама, я готова и на большее. Готова отдать за тебя жизнь, – ответила Тара; увидев, что она говорит убежденно, Мозес довольно кивнул.
– Мы будем видеться, когда появится возможность, – пообещал он. – Когда будет безопасно. – И произнес слова, которым предстояло стать девизом начинающейся кампании: – Mayinbuye! Africa!
И она ответила:
– Mayinbuye! Africa!
Да пребудет Африка вечно!
* * *«Я изменила мужу, – целую неделю после возвращения из Йоханнесбурга думала Тара всякий раз, садясь за стол завтракать. – Я изменила мужу». Ей казалось, что это должно быть заметно всему свету, как клеймо на лбу. Но Шаса встретил ее приветливо, извинился, что послал в аэропорт шофера, а не поехал сам, и спросил, насладилась ли она своим незаконным свиданием с австралопитеком. «Могла бы выбрать и помоложе. То есть я хочу сказать, что парень, которому миллион лет, немного староват». И их отношения продолжались без перемен.
Дети, за исключением Майкла, как будто совсем по ней не скучали. В ее отсутствие домом правила Сантэн – как обычно, железной рукой в бархатной перчатке; дети приветствовали мать дежурными поцелуями и тут же принялись рассказывать, что сделала и что сказала бабуля, и Тара виновато вспомнила, что не привезла им подарков.
Только Майкл изменился. Первые несколько дней он не выпускал мать из вида, ходил за ней хвостом, даже настоял на том, чтобы провести свою драгоценную свободную субботу в ее клинике, в то время как оба его брата вместе с Шасой отправились на «Ньюленд рэгби граунд» смотреть игру команды Западной провинции с гостями – командой «Все черные» из Новой Зеландии.
Общество Майкла смягчило боль первых шагов к закрытию клиники. Тара попросила трех черных сестер поискать другую работу.
– Конечно, вы будете получать зарплату, пока не найдете место, и я помогу вам, чем смогу…
Но все равно пришлось пережить укоризну в их взглядах.
Сейчас, почти месяц спустя, воскресным утром, она сидела за накрытым к завтраку столом на террасе в тени виноградных лоз на решетках, а вокруг суетились слуги в белых ливреях. Шаса вслух читал выдержки из «Санди таймс», но его никто не слушал. Шон и Гаррик ожесточенно спорили о том, кто лучший в мире полузащитник, Изабелла шумно требовала внимания отца, Майкл подробно пересказывал Таре содержание книги, которую читал, а она чувствовала себя чужой, актрисой, играющей роль, к которой совсем не готовилась.
Наконец Шаса скомкал газету и уронил на пол возле кресла, сдавшись на требование Изабеллы: «Посади меня на колени, папа!» (как обычно, игнорируя ритуальные протесты Тары) – и сказал:
– Ладно, вы все, призываю вас к порядку. Переходим к обсуждению серьезного вопроса: что будем делать в это воскресенье.
Последовало сопровождавшееся криками Изабеллы: «Пикник! Пикник!» бурное обсуждение, которое Шаса прекратил своим решающим голосом, высказавшись в поддержку дочери.
Тара старалась отказаться, но Майкл чуть не плакал, и она смягчилась. Они поехали все вместе, а слуги и корзины для пикника ехали за ними в двухколесной тележке. Конечно, можно было бы поехать в машине, но это было бы не так весело.
Шаса приказал выложить кирпичом углубление под водопадом, превратив его в плавательный бассейн, и построил на берегу летний домик. Самым главным аттракционом стало долгое скольжение по скалам в красной резиновой трубе и внезапное падение в зеленый бассейн внизу; все это под вопли и радостные крики. Эта забава никогда не надоедала детям и все утро держала их при деле.
Шаса и Тара в купальных костюмах лежали на траве, загорая на горячем, ярком солнце. В первые дни брака они часто приходили сюда, еще до того как выложили кирпичом бассейн и построили летний домик. Тара не сомневалась, что именно на этом травянистом берегу она зачала своих детей. От тех дней сохранилось какое-то теплое чувство. Шаса открыл бутылку «рислинга», и они держались друг с другом более свободно и дружелюбно, чем уже многие годы.
Шаса улучил момент, достал из ведерка со льдом бутылку и снова наполнил бокал Тары, прежде чем начать:
– Дорогая, я должен кое-что сказать тебе. Очень важное для нас обоих, что может основательно изменить нашу жизнь.
«Он нашел другую женщину», – со смесью страха и облегчения подумала она и поэтому не сразу поняла, о чем говорит муж. Потом на нее неожиданно обрушилась вся невероятность происходящего. Он собирался присоединиться к ним, переметнуться к бурам. Связать свою судьбу с самыми жестокими, злыми людьми, каких когда-либо рождала Африка. С этими верховными творцами несчастий, страданий и угнетения.
– Я считаю, что мне предлагают возможность использовать мои способности и мой финансовый дар на благо этой земли и ее жителей, – говорил он, а Тара вертела в пальцах ножку бокала и разглядывала светло-зеленую жидкость, не смея поднять глаза и взглянуть на Шасу, чтобы он не увидел, что она на самом деле думает.
– Я всесторонне обдумал это предложение и обсудил его с мамой. Думаю, у меня есть долг перед страной, перед семьей и перед собой. Я считаю, что должен принять предложение, Тара.
Ужасно было чувствовать, как съеживаются и опадают последние плоды их любви, но почти сразу она почувствовала себя легко и свободно, бремя вины свалилось с плеч, а на нее нахлынул поток противоречивых чувств, такой мощный, что она вначале не могла дать ему определение, но вскоре поняла, что это ненависть.
И удивилась, как могла чувствовать себя виноватой перед Шасой, как могла когда-то его любить. Он продолжал оправдываться, пытался оправдать непростительное, но Тара понимала, что не может смотреть на него, не может позволить ему увидеть ее взгляд. Она испытывала почти непреодолимое желание закричать: «Ты такой же черствый, эгоистичный и злой, как все они!», напасть на него, вцепиться ногтями в его единственный глаз. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы сохранять неподвижность и казаться спокойной. Она вспомнила, что сказал Мозес, и уцепилась за его слова. Они казались единственным разумным во всем этом сумашествии.
Шаса закончил свое тщательно подготовленное объяснение и ждал, что будет. Тара сидела на освещенном солнцем ковре, подобрав под себя ноги, смотрела на бокал в руках, и Шаса, взглянув на нее так, как не смотрел уже много лет, понял, что она по-прежнему прекрасна. Тело у нее было гладкое и чуть загорелое, волосы рубиновыми огоньками искрились на солнце, а пышная грудь, которая всегда так зачаровывала его, как будто снова налилась. Он почувствовал, что его влечет к жене, что она возбуждает его как когда-то давно, и он протянул руку и легко коснулся ее щеки.
– Поговори со мной, – попросил он. – Скажи, что ты об этом думаешь.
Тара вздернула подбородок и посмотрела на мужа, на миг ошеломив его: это был непостижимый и безжалостный взгляд львицы. Но затем Тара бледно улыбнулась и пожала плечами, и Шаса решил, что ошибся, что он не видел в ее глазах ненависти.
– Ты уже решил, Шаса. Зачем тебе мое одобрение? Я никогда не могла помешать тебе делать то, что ты хочешь. Зачем начинать сейчас?
Шаса был удивлен и одновременно испытал облегчение: он готовился к жестокой схватке.
– Я хотел, чтобы ты знала, почему, – сказал он. – Мне нужно, чтобы ты знала: мы с тобой хотим одного и того же – процветания и достойной жизни для всех людей этой земли. Но мы идем к этому разными путями, и я считаю, что мой надежнее.
– Повторяю: зачем тебе мое одобрение?
– Твое сотрудничество, – поправил он. – Потому что кое в чем эта возможность зависит и от тебя.
– Как это? – спросила Тара и посмотрела туда, где плескались и кувыркались дети. Только Гаррик оставался на берегу. Шон окунул его, и теперь он сидел, дрожа, на краю бассейна. Его худое слабое тело посинело от холода. Он с трудом дышал, и, когда кашлял и втягивал воздух, на груди отчетливо выступали ребра.
– Гарри, – резко сказала Тара. – Хватит. Вытрись и оденься.
– Ну мама… – возразил он, и она прикрикнула:
– Немедленно!
Когда он неохотно направился к летнему дому, она повернулась к Шасе.
– Тебе нужно мое сотрудничество? – Теперь она вполне владела собой. Она не покажет, что чувствует к нему и к его чудовищному намерению. – Что же нужно сделать?
– Тебя не удивит, если я скажу, что в BOSS [21]существует на тебя довольно большое досье?