– Готов? – спросил он своего спутника.
Руфус не относился к числу тех друзей Шона, которых он мог пригласить в Вельтевреден и познакомить с родителями. Шон сошелся с ним на почве общей любви к мотоциклам. Руфус был по меньшей мере на четыре дюйма ниже Шона ростом и на первый взгляд казался тощим подростком с серой кожей, как будто дорожная грязь и машинное масло насквозь пропитали его тело. Держался он робко, застенчиво, постоянно понуривал голову и избегал встречаться с кем бы то ни было глазами. Шон не сразу понял, что худое тело Руфуса жесткое, как сухожилие, что он быстр и проворен, как гончая, и что за ноющим голосом и бегающими глазами скрывается острый ум и язвительное, непочтительное остроумие. Прошло немного времени, и Руфус был повышен до второго лица в банде Шона.
Когда Шон без каких-либо отличий окончил «Академию Костелло», отец настоял: пусть сын начнет платное обучение, чтобы когда-нибудь стать членом ассоциации дипломированных бухгалтеров. Фирма-аудитор, работавшая с «Горно-финансовой компанией Кортни», не без некоторых сомнений согласилась принять Шона учеником клерка. Работа оказалась не столь ужасной, как сперва казалось Шону. Он не испытывал никаких угрызений совести, когда, используя семейное имя и свое безграничное очарование, брался за самые выгодные проверки, причем преимущественно фирм, где работали в основном женщины, и у старших партнеров не хватало мужества сообщать Шасе, что его сын действует очень рисково. Ведь работа с компанией Кортни приносила до четверти миллиона фунтов ежегодно.
Шон по утрам никогда не опаздывал больше чем на час, а похмелье и недостаток сна скрывал за очками-«консервами» в золотой оправе и ослепительной улыбкой. Небольшой благоразумный отдых по утрам и легкая болтовня с машинистками и дамами-делопроизводительницами приводили его в нужное состояние для ланча на горе Вилсон или в роще Кельвина, который заканчивался в самое время, чтобы успеть ненадолго вернуться в офис и отчитаться перед старшими партнерами, руководствуясь исключительно плодами воображения. После этого Шон был свободен и мог играть в сквош или тренироваться, играя в поло в Вельтевредене.
Обычно он ужинал дома: это было дешевле, чем уходить куда-нибудь, и хотя Шаса существенно увеличивал мизерное жалование, которое платили Шону господа Рифкин и Маркович, Шон постоянно переживал финансовый кризис. После ужина он мог сбросить смокинг и бабочку, переодеться в кожаную мотоциклетную куртку и подкованные сталью ботинки, и начиналась другая жизнь, замечательно отличная от его дневного существования, жизнь, полная острых ощущений и опасности, очаровательных ярких личностей, доступных женщин и хороших друзей, жизнь, полная сознательного риска и невероятных приключений – вроде такого, как в этот вечер.
Руфус расстегнул свою черную кожанку и улыбнулся.
– Готова, хочу и могу, как сказала актриса епископу.
Под курткой на нем был черный свитер с высоким воротником, черные брюки, на голове – черная вязаная шапка.
Им не требовалось обсуждать, что делать. Они уже четыре раза проделывали это, и все было подробно и тщательно спланировано. Однако в звездном свете под деревьями улыбка Руфуса казалась бледной и напряженной. Это было их самое амбициозное предприятие. Шон чувствовал восхитительную смесь страха и возбуждения, которые пели в его крови, наделяя его энергией.
Именно ради этого он все и делал, ради этого ощущения неописуемой эйфории, в которую его всегда погружает опасность. Сейчас это были только предвестники, далекое эхо: чем опаснее, тем будет слаще. Шон часто гадал, насколько сильной может стать эйфория; ведь должен быть пик, выше которого подняться невозможно, но в отличие от оргазма, насыщенного, но чрезвычайно краткого, Шон знал, что даже не приблизился к предельному возбуждению, вызываемому опасностью. И часто думал, как это будет. Убить человека голыми руками? Убить таким же способом женщину, но так, чтобы она под ним достигла в этот миг оргазма? Сама мысль об этом всегда вызывала у него болезненную эрекцию, но пока не представятся эти возможности, он будет наслаждаться менее напряженными моментами, такими как сейчас.
– Сигаретку? – спросил Руфус, протягивая портсигар с «гвоздиками», но Шон помотал головой. Он не хотел ничем притуплять наслаждение, ему не нужны были ни никотин, ни алкоголь, ему требовалось каждое мгновение остро чувствовать происходящее.
– Выкури половину и иди за мной, – приказал он и скользнул между деревьями.
Он пошел по тропе вдоль низкого берега ручья, потом пересек ручей в мелком месте, легко ступая по торчащим из воды камням. По противоположному берегу тянулась высокая изгородь из мелкоячеистой металлической сетки, и он присел под ней. Долго ждать не пришлось. Через несколько секунд по ту сторону изгороди появился темный, похожий на волчий, силуэт; увидев гостя, немецкая овчарка бросилась на сетку.
– Эй, Принц, – негромко сказал Шон, наклонившись вперед и не проявляя ни малейшего страха. – Эй, парень, ты ведь меня знаешь.
Собака сразу его узнала. Она только раз тявкнула – слишком коротко, чтобы в доме насторожились, а Шон осторожно просунул пальцы сквозь ограду, продолжая мягко успокаивать пса. Собака понюхала его руки и дружески завиляла длинным хвостом. Шон умел обращаться не только с людьми – со всеми живыми существами. Собака лизнула его пальцы.
Шон негромко свистнул, и по берегу к нему поднялся Руфус. Овчарка сразу напряглась, шерсть у нее на спине встала дыбом. Она угрожающе зарычала, и Шон прошептал:
– Не глупи, Принц. Руфус друг.
Шону потребовалось пять минут, чтобы познакомить их, но наконец по требованию Шона Руфус опасливо просунул пальцы сквозь сетку, и собака обнюхала их и замахала хвостом.
– Я иду первым, – сказал Шон и забрался на изгородь. По ее верху проходили три ряда колючей проволоки, но Шон перемахнул через верх ногами вперед и, изогнув спину, как гимнаст, легко приземлился. Собака поднялась на задние лапы и поставила передние ему на грудь. Шон гладил ее по голове, одновременно удерживая, пока через проволоку, еще проворнее, ловко перебирался и Руфус.
– Пошли, – прошептал Шон, и они направились к дому, а сторожевой пес шел за ними. Шли пригибаясь, перебегали в цветущих кустах из тени в тень, пока не прижались к стене, поросшей плющом.
Дом представлял собой двухэтажный особняк, почти такой же внушительный, как Вельтевреден. Он принадлежал другой влиятельной семье из Кейпа, близким друзьям семейства Кортни. Марк Вестон, одноклассник Шасы, потом вместе с ним учился и в университете. Его жена Марджори была ровесницей Тары Кортни. У них было две дочери-подростка; старшую Шон в прошлом году лишил девственности и бросил, ни разу даже не позвонив.
У семнадцатилетней девочки случился нервный срыв, она отказывалась есть, угрожала самоубийством и бесконечно плакала, пока ее не забрали из школы. Марджори Вестон послала за Шоном, собираясь увещевать его и убедить продолжить знакомство с дочерью. Встречу она устроила без ведома девочки и во время одной из регулярных поездок мужа в Йоханнесбург.
Она отвела Шона на второй этаж, в свою комнату для вышивания, и заперла дверь. Был ранний вечер четверга: слуги выходные, младшая дочь в школе, а старшая, Вероника, тосковала в своей комнате наверху.
Марджори похлопала по дивану.
– Шон, садись.
Она решила говорить дружески. И только когда он сел рядом, поняла, как замечательно он выглядит и какие совсем не дружеские чувства вызывает. Даже лучше отца, а Марджори всегда сильно влекло к Шасе Кортни.
Она обнаружила, что, говоря с Шоном, начинает слегка задыхаться, но только положив руку на его обнаженное предплечье и чувствуя упругую мышцу под гладкой кожей, она поняла, что происходит.
Шон обладал безошибочным и надежным чутьем развратника; возможно, он унаследовал его от отца. Он совсем не думал о матери Вероники в этом смысле. Боже! Да она ему в матери годилась. Однако после Клер Ист у него обнаружился вкус к женщинам старше его, а Марджори Вестон была стройна и спортивна, много плавала, играла в теннис и старательно загорала, чтобы скрыть мелкие морщинки в углах рта и первые складки на горле. Вероника была неинтересна и только хныкала, зато ее мать оказалась уверенной в себе, зрелой, но с теми же голубыми глазами, которые сначала и привлекли Шона в дочери, и с еще более тщательно ухоженной густой гривой рыжевато-каштановых волос.
Когда Шон заметил ее возбуждение, прилив крови к щекам под загаром, неровное дыхание, вздымавшее грудь под кофточкой, легкое изменение запаха тела, на которое обычный мужчина не обратил бы внимания, но которое для Шона было все равно что приглашение на карточке с гербом, он обнаружил, что его собственное сексуальное возбуждение обострено двусмысленностью ситуации.
«Дублет, – подумал он. – Мать и дочь. Это что-то!»
Ему не нужно было планировать, его вел безошибочный инстинкт.
– Вы гораздо привлекательней дочерей. Я порвал с Ронни только потому, что не мог быть рядом с вами и не сделать этого…
И он наклонился к ней и поцеловал в губы.
Марджори полагала, что полностью контролирует ситуацию, пока не попробовала вкус его губ. Больше они не разговаривали. Шон склонился перед ней, обеими руками разводя ей бедра, а она лежала на диване с юбкой, задранной до талии. Потом прерывисто выдохнула:
– О Боже, невероятно. Должно быть, я сошла с ума.
Сейчас она в атласном халате сидела у подножия лестницы. Под халатом ничего не было и время от времени она коротко, судорожно вздрагивала. Ночь была теплая, и в доме тепло. Девочки спали наверху, а Марк отбыл в одну из своих вечных деловых поездок. Впервые за две недели появилась возможность встретиться, и Марджори дрожала в ожидании. Как договорились, в 9 вечера она выключила сигнализацию – а Шон опаздывал почти на полчаса. Может, что-нибудь случилось, и он вообще не придет. При этой мысли она обхватила себя руками и жалко задрожала, потом услышала легкий стук в стекло французского окна, выходящего на дворик с бассейном, вскочила и метнулась через темную комнату. Открывая щеколду, она обнаружила, что еле дышит.
Шон вошел в комнату и схватил ее. Он был очень высок и силен, а она превратилась в его руках в замазку. Так ее еще не целовал ни один мужчина – так повелительно и в то же время так искусно. Иногда она задумывалась, кто научил его этому, и эта мысль вызывала ревность. Ее потребность в нем была так сильна, что ее охватывали волны тошноты и головокружения, и если бы он не держал ее, она просто села бы на пол. Он развязал пояс на ее халате. Халат распахнулся, и Шон просунул под него руки. Она встала поудобнее, шире расставила ноги, чтобы он легче мог до нее добраться, и сдержала крик, когда почувствовала в себе его палец, только сильнее надвинулась на его руку.
– Замечательно, – щекотно прошептал ей на ухо Шон. – Как Замбези в половодье.
– Шш, – прошептала она. – Разбудишь девочек. – Марджори считала себя мягкой и утонченной, но его грубые слова усилили ее возбуждение до лихорадки. – Закрой дверь, – хриплым, дрожащим голосом приказала она. – Пошли наверх.
Он отпустил ее и повернулся к двери. Закрыл ее, так что язычок щелкнул, повернул ключ и в то же мгновение повернул его в обратную сторону, оставив дверь открытой.
– Хорошо. – Он повернулся к Марджори. – Все готово.
Они снова поцеловались, и она лихорадочно провела руками по его телу, чувствуя жесткие мышцы под тонкой тканью. Наконец она оторвалась от него.
– Боже, больше не могу ждать.
Она взяла его за руку и потащила наверх по мраморной лестнице. Спальни девочек находились в восточном крыле, а тяжелую, красного дерева дверь хозяйской спальни Марджори заперла. Здесь их никто не мог обнаружить, и она наконец смогла отдаться Шону без оглядки.
Марджори Вестон была замужем больше двадцати лет, и за это время поменяла немало любовников. Одни были забавой только на одну ночь, связь с другими оказывалась более продолжительной. Один продержался почти все эти двадцать лет, их редкие страстные встречи разделяли долгие промежутки. Однако ни один из любовников не мог сравниться с этим юношей красотой и искусностью, выносливостью и дьявольской изобретательностью, – никто, даже Шаса Кортни, который был одним из более-менее постоянных любовников Марджори. Сын проявлял то же инстинктивное понимание ее потребностей. Он знал, когда быть грубым и жестоким, а когда мягким и любящим, но в других отношениях превосходил отца. Марджори никогда не удавалось истощить его или даже заставить остановиться, и в нем чувствовалась какая-то жестокость, какая-то врожденная порочность, которая временами приводила ее в ужас. Вдобавок она испытывала почти извращенное наслаждение от этой похожей на кровосмешение связи: принимая отца, а потом сына.
Сегодня Шон не разочаровал ее. Она уже была близка к первому оргазму, когда он неожиданно снял телефонную трубку и сунул ей в руку.
– Звони мужу, – приказал он.
– Боже, ты с ума сошел! – ахнула Марджори. – Что я ему скажу?
– Ну! – велел он, и она поняла, что если откажется, он ударит ее по лицу. Так уже бывало.
По-прежнему удерживая его между бедер, она неловко повернулась и набрала номер отеля «Карлтон» в Йоханнесбурге. Когда ответил коммутатор отеля, Марджори сказала:
– Я хочу поговорить с мистером Марком Вестоном из номера 1750.
– Соединяю, – сказал оператор, и после третьего гудка Марк ответил.
– Здравствуй, дорогой, – сказала Марджори, и Шон над ней снова задвигался. – Я не могла уснуть и решила позвонить тебе. Прости, если разбудила.
Началось состязание: Шон старался заставить ее ахнуть или закричать, а она пыталась вести непринужденный разговор с Марком. Когда Шон достиг успеха и Марджори невольно вскрикнула, Марк резко спросил:
– Что это было?
– Я приготовила себе чашку «Мило» [71], но он оказался слишком горячим, и я обожгла губу.
Теперь она видела, как сильно возбудился Шон. Лицо его утратило красоту, оно набрякло и покраснело, черты огрубели, Марджори чувствовала, как он разбухает в ней, твердеет и заполняет ее всю так, что она вот-вот разорвется. Она больше не могла сдерживаться, резко оборвала разговор: «Спокойной ночи, Марк», бросила трубку, и из ее горла вырвался первый хриплый крик.
Потом они лежали неподвижно, стараясь отдышаться, но когда он попытался скатиться с нее, она плотнее сжала его ногами и не позволила. Она знала, что, если не даст ему встать, через несколько минут он снова будет готов.
Снаружи, на газоне перед домом, один раз пролаяла собака.
– Там кто-то есть? – спросила Марджори.
– Нет, просто Принц шалит, – прошептал Шон, но сам напряженно прислушивался, хотя знал, что Руфус слишком хорош, чтобы его услышали, и они тщательно спланировали все детали. И он, и Руфус хорошо знали, что делать дальше.
Чтобы отметить первый месяц их связи, Марджори купила Шону комплект – викторианские запонки и зажимы для галстука из платины и оникса с бриллиантами. В четверг она пригласила его в дом и провела в убранный панелями кабинет Марка на первом этаже. На глазах у Шона она проверила комбинацию сейфа в стене, мелко записанную на обороте фотографии девочек, стоявшей на столе Марка. Потом отодвинула фальшивую часть книжного стеллажа, закрывавшую сейф, и набрала шифр.
Показывая ему подарок, она оставила дверь сейфа полуоткрытой. Шон продемонстрировал свою благодарность, задрав ей юбку и спустив к ногам атласные персиковые панталоны. Он посадил Марджори на край стола мужа, раздвинул ей колени и поставил ступни на углы кожаного бювара. Стоя над ней и занимаясь любовью, он одновременно оценивал содержание сейфа за ее плечом.
Шон слышал рассказ отца о коллекции английских и южно-африканских золотых монет, принадлежавшей Марку, одной из десяти самых ценных частных коллекций в мире. Вдобавок к десяти толстым, переплетенным в кожу альбомам, в которых хранилась коллекция, на средней полке сейфа лежали бухгалтерские книги с записями касательно управления имением и ведения домашнего хозяйства, а также маленькая шкатулка с мужскими драгоценностями; верхняя полка была завалена пачками купюр в банковской упаковке. Там же Шон увидел большой холщовый мешок с надписью «Стандард банк лтд», очевидно, с серебром. В банкнотах и серебре в сейфе лежало не меньше пяти тысяч фунтов.
Шон точно объяснил Руфусу, где искать комбинацию сейфа, как открыть фальшивую книжную полку и чего ожидать, когда он это сделает.
Сознание, что внизу работает Руфус и его в любой момент могут обнаружить, так распаляло Шона, что Марджори даже воскликнула:
– Ты не человек, ты машина!
Наконец он оставил ее лежать в большой кровати, точно подтаявшую на солнце куклу из воска, ее руки и ноги стали мягкими и пластичными, густая грива волос потемнела и увлажнилась от пота, а помада на измученных страстью губах размазалась. Марджори спала, словно в оцепенении.
Но Шон был по-прежнему возбужден и взвинчен. Уходя, он заглянул в кабинет Марка Вестона. Фальшивая книжная полка отодвинута, дверь сейфа широко распахнута, бухгалтерские книги грудой свалены на пол. Шона снова густой мускусной волной захлестнуло возбуждение, и он обнаружил, что у него опять сильная эрекция.
Оставаться в этом доме еще хоть минуту было опасно, и сознание этого сделало сексуальное возбуждение непереносимым. Шон снова взглянул на мраморную лестницу, и тут ему в голову пришла новая мысль. Комната Вероники наверху в восточном крыле. Если он неожиданно ее разбудит, она может закричать; возможно, она его ненавидит и поднимет крик, когда узнает, но, с другой стороны, может, и не закричит. Риск безумный. Шон улыбнулся в темноте и начал подниматься по мраморной лестнице.