Тайная дверь в парламентский кабинет Шасы решила проблему, над которой они бились все недели с возвращения Мозеса Гамы в Кейптаун.
Зайти в здание парламента Мозесу, одетому в ливрею шофера и несущему коробки с обувью и шляпами из самых дорогих магазинов, было легко. Он просто прошел за Тарой мимо дежурных у входа. Никакой системы безопасности, никакой регистрации на входе, никаких пропусков не было. Любой незнакомец мог попросить разрешения пройти на галерею для посетителей, а уж жена одного из влиятельных министров заслуживала почтительного приветствия, и Тара постаралась познакомиться со всеми дежурными. Иногда она задерживалась, чтобы спросить о больном ребенке, и ее солнечная внешность и снисходительность вскоре сделали ее любимицей рядовых охранников.
Она не всегда брала с собой Мозеса, только тогда, когда им не грозило столкновение с Шасой, но приводила его достаточно часто, чтобы приучить охрану к его присутствию и праву находиться здесь. Добравшись до кабинета Шасы, Тара приказывала Мозесу занести пакеты в кабинет, а сама задерживалась в приемной, поболтать с секретаршей. Потом, когда Мозес с пустыми руками выходил из кабинета, она небрежно отпускала его.
– Спасибо, Стивен. Ступай вниз. Машина мне понадобится в одиннадцать. Подъедешь ко входу и жди меня.
Мозес шел вниз по главной лестнице, почтительно уступая дорогу служителям, депутатам и министрам; однажды он даже разминулся с премьер-министром, и ему пришлось опустить глаза, чтобы Фервурд не прочел в них ненависть. Его охватило странное ощущение нереальности: рядом, протяни руку – и коснешься, был человек, который повинен в несчастьях его народа и один олицетворет все силы неправедного угнетения. Человек, который возвел расовую дискриминацию в статус квазирелигиозной философии.
Спускаясь по лестнице, Мозес обнаружил, что дрожит, но прошел привратников, не взглянув на них, и дежурный в будке едва поднял голову от газеты. Для планов Мозеса было жизненно важна возможность покидать здание парламента без сопровождения, и постоянные приходы и уходы обеспечивали ее. Для привратников он был почти невидимкой.
Однако они еще не решили проблему доступа в собственно кабинет Шасы. Мозес мог пробыть там достаточно долго, чтобы положить пакеты, но не мог рисковать и задерживаться, особенно не мог находиться в кабинете за закрытой дверью, неважно, с Тарой или один. Триша, секретарша Шасы, была бдительна, внимательна и одержимо предана Шасе; как все Шасины работницы, она была, мягко говоря, чуточку влюблена в него.
И вот, когда в отчаянии они уже подумывали о том, чтобы предоставить последние приготовления одной Таре, потайной ход в кабинет стал настоящим благословением.
– Боже! Как все просто, а мы-то переживали! – с облегчением рассмеялась Тара, и когда в следующий раз Шаса отправился с инспекцией на шахту Х’ани, взяв с собой, как обычно, Гарри, они с Мозесом поехали в парламент, проверить, все ли готово.
После того как Мозес оставил пакеты в кабинете, Тара в присутствии Триши отослала его.
– Машина мне понадобится много позже, Стивен, у меня в столовой ланч с отцом.
Когда он вышел, закрыв за собой внешнюю дверь, Тара снова повернулась к Трише:
– Мне нужно написать несколько писем. Воспользуюсь кабинетом мужа. Пожалуйста, проследите, чтобы мне не мешали.
Триша колебалась; она знала, что Шаса не любит, когда используют его стол, и тревожится за содержимое ящиков, но не могла придумать, как помешать Таре. Пока секретарша колебалась, Тара вошла в кабинет, закрыла дверь и решительно повернула ключ в замке. Таким образом был создан еще один прецедент.
Снаружи легонько постучали. Таре потребовалось несколько секунд, чтобы обнаружить внутренний замок, замаскированный под выключатель. Она приоткрыла дверь в стене, и Мозес проскользнул в нее. Замок защелкнулся, и Тара опять затаила дыхание. Потом нетерпеливо повернулась к Мозесу.
– Обе двери заперты, – прошептала она и обняла его. – О Мозес, Мозес, как долго!
Хотя теперь они много времени проводили вместе, моменты полного одиночества были редки и драгоценны, и Тара прижалась к нему.
– Не сейчас, – прошептал он. – Нас ждет работа.
Она неохотно разомкнула объятия и выпустила его. Мозес сначала подошел к окну и, стоя сбоку от него, задернул занавеску, чтобы его нельзя было увидеть снаружи, включил настольную лампу, снял форменную куртку, повесил ее на спинку Шасиного кресла и только после этого направился к алтарю-сундуку. Он остановился перед ним, напомнив Таре молящегося: голова склонена, руки набожно стиснуты перед грудью. Затем Мозес выпрямился и снял с крышки тяжелую бронзовую скульптуру работы Ван Воува. Отнес ее на другой конец комнаты и поставил на Шасин стол. Вернулся и осторожно поднял крышку, поморщившись, когда заскрипели старинные петли.
Сундук был наполовину занят излишками с книжных полок Шасы. Груды переплетенных экземпляров «Хансарда» [73], старые газеты и документы. Неожиданное препятствие вызвало у Мозеса досаду.
– Помоги, – прошептал он, и вдвоем они принялись разгружать сундук.
– Складывай все в прежнем порядке, – предупредил Мозес, передавая ей груды публикаций. – Надо все оставить точно как было.
Сундук был таким глубоким, что в конце концов Мозесу оказалось проще забраться в него и передавать Таре остатки содержимого. Теперь весь ковер был завален стопками бумаг, но сундук опустел.
– Давай инструменты, – приказал Мозес.
Инструменты лежали в одном из пакетов, которые Мозес принес из машины. Тара передала ему их.
– Только не шуми, – попросила она.
Сундук был достаточно велик, чтобы полностью скрыть его. Тара подошла к двери и прислушалась. Успокоительно стучала машинка Триши. Тара вернулась к сундуку и заглянула внутрь.
Мозес, стоя на коленях, отверткой работал над днищем. Винты были подлинно древними, их взяли из другой старинной мебели, чтобы они не казались новейшим дополнением. Доски днища тоже были старинные, дубовые, и только внимательное изучение подсказало бы специалисту, что они – более позднее добавление. Вывернув винты, Мозес снял стенную панель и открыл углубление под ней. Оно было плотно набито холщовыми тряпками, и Мозес стал осторожно доставать их и класть в пакет из-под инструментов.
Тара как зачарованная смотрела на показывающиеся тайные отделения. В них лежали небольшие прямоугольные кирпичики из какого-то темного аморфного вещества, похожего на тянучки или на столярную замазку; каждый кирпичик был завернут в прозрачную промасленную бумагу с надписями на кириллице.
В верхнем слое было десять кирпичиков, но Тара знала, что под ним еще два слоя. Всего тридцать «кирпичей», каждый весом два фунта – всего шестьдесят фунтов пластической взрывчатки. Выглядела она обычной и безвредной, как какая-нибудь кухонная принадлежность, но Мозес предупредил Тару, что взрывчатка смертельно опасна.
– Двухфунтовый брикет разнесет пролет стального моста, десять фунтов снесут дом, шестьдесят фунтов… – Он пожал плечами. – Достаточно, чтобы десять раз проделать нашу работу.
Сняв верхнее покрытие и убедившись, что содержимое в безопасности, Мозес поставил панель на место и привинтил. Потом открыл центральную панель в днище. Углубление опять было закрыто холщовыми обрезками. Удаляя их, Мозес шепотом объяснял:
– Здесь четыре разных типа детонаторов. Покрывает все возможные потребности. Вот это, – он осторожно поднял небольшую плоскую коробочку размером с пачку сигарет, – электрические взрыватели, которые можно присоединить к батареям или к сети. Это, – он положил коробочку на место и приподнял обертку, открывая другую коробку, побольше, – радиоуправляемый детонатор, который приводится в действие микроволновым излучением вот этого миниатюрного передатчика. – Передатчик показался Таре похожим на современные транзисторные радиоприемники. Мозес достал его из гнезда. – Чтобы привести его в действие, нужно всего шесть батареек от карманного фонарика. Вот простые кислотные дистанционные взрыватели, примитивные, и расчет времени не очень точный, а вот детонатор, срабатывающий от датчика движения. Когда он включен, легкая вибрация приводит его в действие. Только специалист способен обезвредить бомбу, если такой взрыватель уже установлен.
До этой минуты Тара воспринимала то, что они собираются сделать, вчуже, но теперь взглянула в глаза действительности. Здесь, перед ней, была квинтэссенция насильственной смерти и уничтожения, невинная наружность не делала эти предметы менее смертоносными, чем кольца свернувшейся мамбы, и Тара дрогнула.
– Мозес, – прошептала она. – Никто не пострадает? Ты ведь сказал, что мы не отнимем ни одну человеческую жизнь?
– Мозес, – прошептала она. – Никто не пострадает? Ты ведь сказал, что мы не отнимем ни одну человеческую жизнь?
– Ты опять!
Его лицо стало холодным и презрительным. Тара устыдилась.
– Прости, пожалуйста.
Не обращая на нее внимания, Мозес отвинтил третью, последнюю панель. В этом отделении лежали автоматический пистолет и четыре обоймы патронов. Все это занимало мало места, и остальное пространство было полностью занято хлопчатобумажной ветошью.
– Дай другой пакет, – приказал Мозес и, когда Тара передала ему пакет, начал выкладывать его содержимое в освободившееся гнездо. Вначале сумку с инструментами – узкой ножовкой, ручным сверлом, набором сверл и буравов, коробку с батарейками от слухового аппарата – для детонаторов, аккумуляторы для передатчика, карманный фонарик, пятьсот футов тонкого электрического провода в мотке, алмазный стеклорез, замазку, штапельное волокно и флаконы на одну унцию с краской для отделки. Наконец, сухой паек – галеты и консервированные мясо и овощи.
– Жаль, что ты не позволил мне принести что-нибудь более аппетитное.
– Это всего на два дня, – ответил Мозес, и она вспомнила, как мало для него значат личные удобства.
Мозес поставил панель на место, но не стал затягивать винты, чтобы их можно было вывинтить рукой.
– Хорошо, теперь давай книги.
Он все вернул в сундук, укладывая стопки в том порядке, в каком вынимал, так что рассеянный взгляд не заметил бы, что к содержимому прикасались. Мозес осторожно закрыл сундук и вернул на крышку бронзовую статуэтку. Потом встал перед сундуком и внимательно осмотрел итоги своей работы.
– Мне нужно место, чтобы спрятаться.
– Портьеры, – предложила Тара, и он кивнул.
– Не очень оригинально, но надежно.
Бархатные вышитые портьеры доходили до самого пола.
– Ключ от двери – он мне понадобится.
Он указал на потайную дверь в стене.
– Попробую… – начала Тара и замолчала: в дверь, ведущую в приемную, постучали. Мозес на мгновение подумал, что Тара запаникует, и сильно сжал ее руку.
– Кто там? – спокойно спросила Тара.
– Это я, миссис Кортни, – почтительно ответила Триша. – Уже час, и я иду обедать.
– Идите, Триша. Я немного задержусь, а когда уйду, запру дверь.
Они слышали, как закрылась наружная дверь. Мозес выпустил руку Тары.
– Иди обыщи ее стол. У нее должен быть ключ от потайной двери.
Через несколько минут Тара вернулась со связкой ключей. Она испробовала их один за другим, и третий подошел.
– На нем есть серийный номер. – Она записала номер на листе из блокнота Шасы и вырвала этот листок. – Верну ключи в стол Триши.
Когда она вернулась, Мозес застегивал форму шофера. Тара заперла за собой дверь.
– Мне нужен план здания. В министерстве общественных работ он должен быть. Снимешь мне копию. Вели Трише это сделать.
– Но как? – спросила Тара. – Какую причину ей назвать?
– Скажи, что хочешь сменить здесь освещение, – показал он на люстру под потолком. – Дескать, тебе нужен план электропроводки этой части, на котором были бы указаны все соединения и провода, размещенные в стене.
– Хорошо, сделаю, – согласилась она.
– Отлично. Здесь мы пока закончили. Можно уходить.
– Можно не торопиться, Мозес. Триши не будет целый час.
Он посмотрел на нее, и на мгновение Таре показалось, что она видит в его темных, мрачных глазах презрение, даже отвращение, но она не позволила себе поверить в это, прижалась к нему и спрятала лицо на его груди. Через несколько секунд она ощутила, как под тонкой тканью, разделяющей нижние части их тел, что-то растет и твердеет, и все сомнения покинули ее. Она была уверена, что по-своему, необычно, как свойственно африканцам, он все еще ее любит, и принялась расстегивать на Мозесе одежду.
Он был так толст, что она не могла охватить его пальцами, горяч и тверд, как стержень из черного железняка, лежащий на горячем полуденном солнце.
Тара опустилась на толстый шелковый ковер, увлекая за собой Мозеса.
* * *Теперь с каждым днем опасность обнаружения росла, и они оба понимали это.
– Может Шаса тебя узнать? – не раз спрашивала Тара Мозеса. – Становится все труднее делать так, чтобы вы не столкнулись нос к носу. Несколько дней назад он спрашивал о моем новом шофере.
Очевидно, Изабелла, движимая своекорыстием, привлекла внимание Шасы к новому работнику. Тара могла бы разбранить ее. Но это могло еще более укрепить представление хитрой и изобретательной девочки о важности нового человека, поэтому Тара оставила ее поступок без замечаний.
– Может он тебя узнать? – не успокаивалась она, и Мозес задумался.
– Это было давно, еще до войны. В его детстве. – Мозес покачал головой. – Обстоятельства были совсем другими, место такое далекое – и все же на короткое время мы сблизились. Мне кажется, мы произвели друг на друга глубокое впечатление – возможно, просто из-за невероятности таких отношений: черный мужчина и белый мальчик знакомятся и даже становятся друзьями. – Он вздохнул. – Однако во время суда он наверняка прочел полицейские донесения обо мне и знает, что есть ордер на мой арест. Кстати, этот ордер до сих пор действителен. Не знаю, свяжет ли он разыскиваемого преступника и революционера с другом своего детства, но рисковать нельзя. Нужно как можно скорее сделать то, что мы должны сделать.
– За последние пять недель Шаса ни одни выходные не провел дома. – Тара в досаде прикусила губу. – А теперь, когда мне нужно, чтобы он уехал, он весь день торчит в Вельтевредене. Сначала проклятое поло. – Аргентинская команда по поло ездила по стране, и Шаса принимал ее в Кейптауне; на поле Вельтевредена должен был состояться первый товарищеский матч. – Сразу после этого приезжает английский премьер-министр Гарольд Макмиллан. Шаса уедет из Кейптауна не раньше чем в конце месяца.
Она смотрела на задумавшегося Мозеса в зеркало машины.
– Мы рискуем в обоих случаях, – негромко сказал он. – Откладывать так же опасно, как поспешить. Нужно точно выбрать момент.
Оба молчали до самой автобусной остановки. Мозес остановил «шевроле» на противоположной стороне улицы. Потом выключил мотор и спросил:
– Когда будет этот матч по поло?
– Пробный матч в пятницу во второй половине дня.
– Твой муж будет играть?
– Состав южно-африканской команды назовут в середине недели, но Шаса почти точно будет играть. Его даже могут выбрать капитаном.
– Даже если не выберут, он хозяин. Он должен быть там.
– Да, – кивнула Тара.
– Пятница… у меня будет целый уик-энд. – Он принял решение. – Тогда и сделаем.
Несколько мгновений Таре казалось, что она задыхается, словно медленно погружается в зыбучий песок, но неизбежность делала ее страх не важным. Спасения все равно не было, и она почувствовала, что успокаивается.
– А вот и автобус, – сказал Мозес, и в его голосе слышались слабые отголоски волнения. Это была одна из тех редких минут, когда он позволял себе проявлять личные чувства.
Когда автобус подходил к остановке, Тара увидела на задней площадке женщину с ребенком. Оба пристально смотрели на стоящий «шевроле», и когда Тара замахала, ребенок выпрыгнул из автобуса и побежал через дорогу. Автобус отъехал, Мириам Африка осталась на задней площадке и глядела на них, пока автобус не свернул за угол.
Бенджамин бежал к машине, его личико выражало волнение ожидания. Он подрос, и Мириам всегда так хорошо его одевает: чистая белая рубашка, серые шорты, начищенные черные ботинки. Светло-коричневая кожа была тщательно вымыта, густые курчавые волосы подстрижены и стояли аккуратной шапкой.
– Разве он не великолепен? – выдохнула Тара. – Наш сын, Мозес, наш родной сын.
Мальчик открыл дверцу и уселся рядом с Мозесом. С сияющей улыбкой посмотрел на него снизу вверх, и Мозес на мгновение обнял его. Потом Тара наклонилась с сиденья, поцеловала сына и коротко, но страстно обняла. В присутствии посторонних она не могла проявлять чувства, и по мере того как мальчик рос, их отношения становились все более трудными и неясными.
Ребенок по-прежнему считал Мириам Африку матерью, но ему было уже почти шесть лет, он рос умным и чувствительным мальчиком. Тара знала, что он подозревает о существовании между ними тремя каких-то особенных отношений.
Бенджамину сказали только, что они близкие друзья семьи, но даже в своем юном возрасте мальчик понимал, что они нарушают социальное табу, ведь все его существование было проникнуто сознанием, что белые и черные совершенно отличны друг от друга и от него, светло-коричневого, и иногда он удивленно смотрел на Тару, как на существо из волшебной сказки.