Тара ничего не могла придумать, кроме как взять его на руки и сказать: «Ты мое дитя, мое родное дитя, и я люблю тебя так же сильно, как твоего отца». Но она не могла даже позволить ему сидеть рядом с ней, чтобы их не увидели вместе.
Они проехали через Кейп-Флэтс в сторону Западного Сомерсета, но, не доезжая этого поселка, Мозес свернул на боковую дорогу, проехал через густой ивняк, и они оказались на длинном пустом изогнутом берегу; перед ними зеленели воды залива Фальс-бей, а по обе стороны горные отроги образовывали рога залива.
Мозес остановил «шевроле», достал из багажника корзинку для пикника, и они втроем прошли по тропе вдоль берега к своему любимому месту. Отсюда за полмили был виден всякий, кто приближался по берегу, а экзотическая растительность вставала почти непроницаемыми джунглями. Здесь могли появиться только рыбаки, охотящиеся в прибрежных водах на кобов и зубанов, или влюбленные, ищущие уединения. Здесь они чувствовали себя в безопасности.
Тара помогла Бенджамину переодеться в плавки, и все трое, взявшись за руки, пошли к окруженному камнями бассейну, в котором мальчик стал плескаться, как щенок спаниеля. Когда он наконец устал и посинел от холода, Тара растерла полотенцем его дрожащее тело и снова одела. Потом помогла Мозесу развести костер среди дюн и поджарить на угольях сосиски и свиные отбивные.
После еды Бенджамин снова захотел поплавать, но Тара мягко запретила ему.
– Не на полный желудок, дорогой.
Он стал искать ракушки на песке у границы прилива, а Тара и Мозес сидели на вершине дюны и смотрели на него. Тара была счастлива и довольна, как никогда, пока Мозес не нарушил молчание.
– Ради этого мы и работаем, – сказал он. – Достоинство и возможность счастья для всех обитателей этой земли.
– Да, Мозес, – прошептала она.
– За это ничего не жалко отдать.
– О да, – страстно согласилась она. – О да!
– Тем более не жаль казнить виновника нашего несчастья, – резко сказал он. – Я еще не посвящал тебя в это, но Фервурд должен умереть, и все его приспешники с ним. И судьба назначила меня его палачом… и преемником.
Тара побледнела; она испытала такое потрясение, что онемела. Мозес со странной и необычной мягкостью взял ее за руку.
– За тебя, за меня и за ребенка, чтобы он мог жить с нами под солнцем свободы.
Она пыталась заговорить, но ее голос дрогнул. Гама терпеливо ждал, пока она справится с собой.
– Мозес, ты обещал!
– Нет, – покачал он головой. – Ты сама убедила себя в этом, и не время было лишать тебя иллюзий.
– О Боже, Мозес! – Невероятность услышанного обрушилась на нее. – Я думала, ты символически взорвешь пустое здание, а ты с самого начала собирался…
Она замолчала, не в силах договорить, но он не стал отпираться.
– Мозес… мой муж, Шаса, он же будет на скамьях рядом с Фервурдом.
– Разве он твой муж? – спросил Мозес. – Разве он не один из них, из врагов?
Она опустила глаза, признавая его правоту, но неожиданно снова пришла в смятение.
– Мой отец… он тоже будет в парламенте.
– Отец и муж – оба часть твоей прежней жизни. Ты оставила ее позади. Теперь, Тара, я твой отец и муж, а борьба – твоя новая жизнь.
– Мозес, но разве нельзя их как-нибудь пощадить? – умоляла она.
Он молчал, но она увидела ответ в его глазах, закрыла лицо руками и заплакала. Плакала молча, но спазмы горя сотрясали все ее тело. Ветер слабо доносил с пляжа радостные крики ребенка, а рядом неподвижно, бесстрастно сидел Мозес. Немного погодя Тара подняла голову и ладонями вытерла заплаканные глаза.
– Прости, Мозес, – прошептала она. – Пожалуйста, прости меня за слабость. Я оплакивала отца, но теперь я снова сильна и готова сделать все, что ты потребуешь.
* * *Товарищеский матч с гостями, аргентинской командой по поло, стал самым волнующим событием в Вельтевредене за целых десять лет.
Планировать и устраивать это событие должна была Тара как хозяйка поместья, но Сантэн Кортни-Малкомс не могла вынести ее равнодушия к спорту и отсутствия организационных талантов. Начала она с советов намеками, а закончила тем, что сняла с невестки всю ответственность и взялась за дело сама. Результатом стал оглушительный успех во всех начинаниях. Сантэн непрестанно изводила цветных садовников, и с помощью советов опытного Блэйна трава на поле стала зеленой и бархатной, а почва под ней достаточно твердой, чтобы выдерживать пони, и достаточно мягкой, чтобы не повредить им ноги. Столбы ворот выкрасили в цвета команд: светло-синий и белый у Аргентины и оранжевый, синий и белый у Южной Африки, а на трибунах развевались двести флагов тех же цветов.
Сама трибуна, решетчатые изгороди и конюшни были заново выкрашены. Была воздвигнута новая изгородь, чтобы не пускать зевак на частную территорию поместья, а прочие усовершенствования, предпринятые Сантэн по такому случаю, включали расширение гостевой трибуны, установку под ней общественных туалетов, а также ресторан под открытым небом, который мог одновременно принять двести клиентов. Расширенные конюшни могли вместить пятьдесят пони, появились новые помещения для конюхов. Аргентинцы привезли собственных конюхов в традиционных костюмах гаучо, и в широкополых шляпах, и в кожаных штанах, расшитых серебряными монетами.
Гарри нехотя покинул свой новый кабинет в «Сантэн-хаусе», располагавшийся в трех дверях от Шасиного, и целых два дня провел в конюшнях, наблюдая за грумами и игрой в поло и учась у них.
Майкл наконец получил официальное назначение. Он блаженно верил, что стал учеником репортера йоханнесбургской газеты «Голден сити мейл» благодаря собственным достоинствам. Сантэн, втайне позвонившая председателю «Ассоциации газет Южной Африки», которому принадлежала «Мейл», не лишала внука иллюзий. Майклу обещали платить пять гиней в день плюс шиллинг за каждое слово его опубликованных материалов. Он взял интервью у каждого игрока обеих команд, в том числе запасных, у всех конюхов и судей. Он изучил все результаты предыдущих матчей команд вплоть до Олимпийских игр 1936 года и выяснил родословную всех пони, хотя в этом случае был вынужден ограничиться лишь двумя предыдущими поколениями. Еще до начала игры он написал столько, что по сравнению с этим «Унесенные ветром» выглядели бы скромной брошюркой. Потом он настоял на том, чтобы этот важнейший материал был передан по телефону скучающему редактору отдела газеты, и стоимость разговора превысила заработанные им пять гиней.
– Не тушуйся, Майки, – утешал его Шаса, – если они все это напечатают по шиллингу за слово, ты станешь миллионером.
Большое разочарование постигло семью в среду, когда был объявлен состав команды Южной Африки. Шасу назначили, как обычно, вторым номером, но капитаном не сделали. Капитаном стал Макс Тюниссен, отличный наездник, фермер-миллионер из Наталя, давний соперник Шасы с того самого дня, как в юности много лет назад они встретились на этом самом поле.
Шаса скрыл разочарование за печальной улыбкой.
– Максу это важнее, чем мне, – сказал он Блэйну, который был в числе выборщиков, и Блэйн кивнул.
– Да, – согласился он. – Поэтому мы его и предпочли, Шаса. Макс ценит это выше, чем ты.
Изабелла отчаянно влюбилась в аргентинского номера четвертого, образец мужественности, с оливковой кожей, темными сверкающими глазами, густыми волнистыми волосами и ослепительно белыми зубами.
Она три-четыре раза в день переодевалась, перебрав все изысканные наряды, которыми заполнил ее гардероб Шаса. Она даже попробовала румяна и помаду – не так много, чтобы отец заметил, но достаточно, чтобы обострить интерес Хосе Хесуса Гонсальво де Сантоса. Она применила всю свою изобретательность, подстерегая его, вечно болталась у конюшен и, завидев Хосе, принимала самые томные позы.
Объект ее восхищения, мужчина тридцати с небольшим лет, был убежден, что аргентинцы – величайшие в мире любовники и что он, Хосе Хесус Гонсальво де Сантос, в этом отношении национальный чемпион. За его внимание вечно соперничали не менее десяти зрелых и доступных женщин. Он даже не замечал проделок этой четырнадцатилетней девочки, зато Сантэн их заметила.
– Ты делаешь из себя посмешище, Белла, – сказала она внучке. – Отныне тебе запрещено подходить к конюшням, и, если я еще раз увижу хоть каплю косметики у тебя на лице, можешь не сомневаться, что отец тут же об этом узнает.
Никто не смел ослушаться бабулю, даже самый смелый и безнадежно влюбленный, и Изабелле пришлось отказаться от мечты заманить Хосе на сеновал над конюшней и там преподнести ему свою девственность. Изабелла не очень хорошо представляла, что это означает. Ленора дала ей почитать запрещенную книгу, в которой девственность называли «бесценным сокровищем». Что бы это ни было, Хосе Хесус мог получить ее сокровище и все остальное в любое время.
Однако запрет бабули вынудил Изабеллу ограничиться тем, чтобы ходить за ним на приличном расстоянии и бросать на него горящие взгляды, когда он смотрел в ее сторону.
Гарри перехватил один из этих взглядов и так встревожился, что громко – ее возлюбленный мог услышать – спросил:
– Ты больна, Белла? Тебя, похоже, вот-вот вырвет.
Впервые в жизни она от души возненавидела брата.
Сантэн планировала принять две тысячи зрителей. Поло – спорт для избранных, билеты дорогие – по два фунта, но в день игры количество зрителей превысило пять тысяч человек. Это обеспечило клубу большую прибыль, но существенно затруднило Сантэн. Были привлечены все резервы, даже Тара, чтобы дополнительно доставлять еду и питье, и только когда команды выехали на поле, Тара смогла уйти от всевидящего ока свекрови и спрятаться на трибуне.
В первом чаккере Шаса участвовал на гнедом мерине с лоснящейся шкурой, которая блестела на солнце, как зеркало. Таре пришлось признаться себе, что в зеленой куртке из джерси, вышитой золотом, в белоснежных белых брюках и лакированных черных туфлях Шаса выглядел великолепно. Скача вдоль трибуны, он поглядел наверх и улыбнулся. Черная полоска через глаз придавала его мальчишеской очаровательной улыбке зловещий оттенок, и Тара невольно ответила ему: замахала – но тут же поняла, что Шаса улыбается не ей, а кому-то ниже на трибуне. Чувствуя себя немного глупо, Тара встала на цыпочки и посмотрела вниз, стараясь понять, кто там. Высокая женщина с узкой талией. Ее лицо загораживали поля широкой шляпы, украшенной розами, однако рука, которой женщина махала Шасе, была узкая и загорелая, с обручальным и золотым венчальным кольцами на третьем пальце красивой кисти.
Тара отвернулась и надвинула шляпу так, чтобы Сантэн не могла разглядеть ее в толпе; она быстро, но незаметно направилась к боковому выходу с трибуны. Пересекая стоянку для машин и заходя за конюшни, она услышала первый приветственный рев трибун. Теперь несколько часов никто ее не должен был хватиться, и она побежала. Мозес поставил «шевроле» в сосновой роще, вблизи гостевых коттеджей. Тара распахнула заднюю дверцу и упала на сиденье.
– Никто не видел, как я уходила, – выдохнула она. Он завел мотор и спокойно двинулся по подъездной дороге за Анрейтовы ворота.
Тара сверилась с часами: несколько минут четвертого. Потребуется не менее сорока минут, чтобы обогнуть гору и добраться до города. Они доберутся до здания парламента в четыре, когда привратники у входа подумывают, не попить ли чайку. Сегодня пятница, и во второй половине дня заседает комитет по бюджету – обычное заседание, члены комитета будут клевать носами на скамьях. На самом деле Блэйн и Шаса тактично обговорили это расписание с особо важными гостями, чтобы все желающие могли посетить матч, не пропустив никаких важных дебатов или решений. Большинство депутатов покинули парламент, в здании было тихо, вестибюль почти пуст.
Мозес остановил машину на стоянке для членов парламента и прошел к багажнику, чтобы достать пакеты. Потом на почтительном расстоянии пошел за Тарой, поднимавшейся по ступенькам. Никто не обратил на них внимания, все прошло как по маслу, их напряжение почти спало; они поднялись на второй этаж и миновали застекленный вход для прессы. Тара увидела трех младших репортеров: они скучали на скамьях, слушая, как достопочтенный министр почт и телеграфов хвалит себя за образцовый порядок, царивший в его министерстве в минувшем фискальном году.
Триша сидела за столом в приемной и красила ногти; когда Тара вошла, Триша виновато и растерянно посмотрела на нее.
– Триша, какой прекрасный цвет! – приветливо сказала Тара. Триша постаралась сделать такой вид, словно пальцы ей не принадлежат, но лак еще не просох, и она не знала, что делать.
– Я закончила письма, которые оставил мне мистер Кортни, – попыталась она оправдаться, – и сегодня здесь так тихо, а вечером у меня свидание… я просто подумала…
Она в растерянности замолчала.
– Я принесла образцы ткани для портьер, – объяснила Тара. – Решила поменять, когда установим новые светильники. Хотела сделать Шасе сюрприз, поэтому ничего не говорите ему, если можно.
– Конечно не скажу, миссис Кортни.
– Я пытаюсь разработать новую цветовую гамму и, вероятно, еще буду здесь после пяти. Если вы закончили работу, можете уйти пораньше. Я буду отвечать на телефонные звонки.
– Ох, я чувствую себя такой виноватой, – неискренне возразила Триша.
– Ступайте! – решительно приказала Тара. – Я буду держать оборону. Наслаждайтесь свиданием. Надеюсь, вечер пройдет хорошо.
– Вы очень добры, миссис Кортни.
– Стивен, занесите образцы и положите на диван, – приказала Тара, не глядя на Мозеса и задержалась, ожидая, пока Триша торопливо уберет со стола и направится к выходу.
– Хороших вам выходных, миссис Кортни, и спасибо за все.
Тара заперла за ней дверь и торопливо прошла в кабинет.
– Нам повезло, – прошептала она.
– Надо дать ей время уйти, – сказал Мозес, и они сели на диван.
Тара нервничала и выглядела несчастной, но долго молчала, прежде чем выпалить:
– Мозес… Отец… и Шаса.
– Да? – спросил он, но его голос звучал мрачно, и она замялась, нервно ломая пальцы.
– Да? – настойчиво переспросил он.
– Нет… ты прав, – вздохнула она. – Это нужно сделать. Я должна быть сильной.
Она встала.
– Поцелуй меня, Мозес, пожалуйста, – прошептала она, потом вырвалась из его объятий. – Удачи, – негромко сказала она.
Она заперла наружную дверь кабинета и спустилась по лестнице в главный вестибюль, но на полпути вниз ее неожиданно охватило сознание обреченности, такое сильное, что кровь отлила у нее от сердца, а на лбу и верхней губе проступил ледяной пот. На мгновение закружилась голова, и Таре пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть. Потом она заставила себя продолжить спуск и пересекла вестибюль.
Служитель посмотрел на нее странно. Она не остановилась. Он вышел из будки и пошел ей наперерез. Ее охватила паника, захотелось повернуть, побежать назад, предупредить Мозеса, что они раскрыты.
– Миссис Кортни.
Служитель остановился перед ней, перегородив проход.
– В чем дело? – спросила она, пытаясь придумать правдоподобный ответ на его вопросы.
– Я сделал небольшую ставку на исход сегодняшнего матча по поло. Не знаете, как он проходит?
Она смотрела на него, не понимая. В первое мгновение Тара едва сдержалась, чтобы не выпалить: «Поло? Какое поло?», потом спохватилась и ценой огромного усилия воли, сосредоточившись, еще минуту болтала с этим человеком, прежде чем уйти. На стоянке она уже не могла справиться с паникой, бегом кинулась к «шевроле» и села за руль, тяжело дыша.
* * *Услышав, как в замке повернулся ключ, Мозес вернулся в кабинет Шасы и задернул шторы.
Потом он подошел к книжным полкам и принялся изучать корешки. Он до последнего мгновения не будет распаковывать сундук. Триша может вернуться за чем-то забытым, парламентская охрана может проверить кабинеты. Даже Шаса может явиться сюда утром в субботу. Хотя Тара заверила его, что Шаса весь уик-энд будет занят с гостями в Вельтевредене, Мозес не хотел рисковать. Он ничего не тронет в кабинете, пока это не будет абсолютно необходимо.
Он улыбнулся, увидев на полке «Историю Англии» Маколея. Дорогое издание в кожаном переплете, оно вызвало яркие воспоминания о той поре, когда они с человеком, которого он собирался убить, были друзьями – далекую пору, когда еще была надежда.
Он прошел вдоль полок, пока не добрался до секции, где Шаса держал авторов, с которыми, очевидно, не соглашался. Работы очень разные: от «Майн кампф» до Карла Маркса, а посередине многочисленные книги социалистов. Мозес выбрал том избранных трудов Ленина и отнес на стол. Он читал, уверенный, что любой неожиданный посетитель даст ему довольно времени, чтобы добраться до убежища за шторами.
Он читал до самого вечера. В комнате стало темно; тогда он достал из пакета, который принес из «шевроле», одеяло и лег на диван.
В субботу он проснулся рано, когда на карнизе за окном заворковали голуби, и вышел через потайную дверь. Воспользовался туалетом в конце коридора, зная, что предстоит долгий день, и почувствовал циничное удовольствие, распахивая дверь с надписью «Только для белых».
Хотя по субботам парламент не заседает, главный вход откроют, и какая-то деятельность в здании все равно будет происходить: уборщики, чиновники. Может, министры воспользуются своими кабинетами. Он ничего не может делать до воскресенья, когда кальвинистские заповеди запрещают любую работу или необязательную деятельность вне стен церкви. День он снова провел за чтением, вечером съел часть припасов, которые принес с собой, и избавился от пустых банок и обертки, отправив их в мусорный бачок в туалете.