– Шон – одно дело, а здесь убийство, государственная измена и попытка убить главу государства. Попытка развязать кровавую революцию и силой свергнуть правительство. Может Манфред защитить нас от этого? А если может, зачем ему это?
– Не знаю, что ответить, мама. – Шаса вопросительно посмотрел на нее. – Я думал, ты знаешь.
– О чем ты? – спросила она, и он подумал, что застал ее врасплох: в глазах матери промелькнули страх и смятение. Смерть Блэйна ослабила ее. Раньше она никогда бы так себя не выдала.
– Защищая нас, в особенности меня, Манфред защищает себя и свои политические амбиции, – осторожно заговорил Шаса. – Если меня уничтожат, под угрозой будет его политическая карьера, ведь я его протеже. Но здесь есть что-то еще. Больше, чем я могу понять.
Сантэн ничего не ответила и отвернулась к морю.
– Как будто Манфред Деларей необычно предан нам или чувствует, что в долгу перед нами. Может, даже испытывает глубокое чувство вины перед нашей семьей. Может это быть, мама? Есть что-нибудь, о чем я не знаю, но чем он нам обязан? Может, ты что-то скрывала от меня все эти годы?
Он видел, что мать борется с собой; на мгновение ему показалось, что она готова выложить давно замалчиваемую истину, раскрыть какую-то ужасную тайну, которую хранила одна. Но вот черты ее затвердели; было видно, как силы, оставившие ее после смерти Блэйна, возвращаются к ней.
Это было маленькое чудо. Сантэн словно сбросила с плеч годы. Глаза ее заблестели, голова гордо поднялась, плечи дерзко развернулись. Даже морщины вокруг глаз и рта словно разгладились.
– Что тебя заставляет так думать? – резко спросила она и встала. – Я слишком долго хандрила и тосковала. Блэйн этого бы не одобрил. – Она взяла Шасу за руку. – Идем. Нужно жить и работать дальше.
На полпути вниз с холма она неожиданно спросила:
– Когда начнется суд над Мозесом Гамой?
– Десятого числа следующего месяца.
– Ты знаешь, что когда-то он работал на нас, этот Мозес Гама?
– Да, мама. Я его помню. Именно поэтому я смог его остановить.
– Даже в те дни от него были одни неприятности. Мы должны сделать все, чтобы он получил высшую меру. По крайней мере в память о Блэйне.
* * *– Не понимаю, почему вы навязываете мне этого маленького неумеху, – ядовито протестовал Десмонд Блейк. Он двадцать два года проработал в газете и до того, как бутылка джина взяла над ним верх, был лучшим судебным репортером и политическим обозревателем в штате «Голден сити мейл». Огромные количества джина, которые он поглощал, поставили крест на его карьере, преждевременно состарили, покрыли морщинами лицо, разрушили печень и сделали мрачным и раздражительным, но не притупили умение проникать в мозг преступника и не лишили политической проницательности.
– Ну, он парень сообразительный, – разумно объяснил главный редактор.
– Это самый громкий, самый сенсационный процесс нашего века, – сказал Десмонд Блейк, – а вы хотите, чтобы я тащил с собой ученика репортера, который не может описать даже местный конкурс цветов или чаепитие у мэра.
– Я думаю, у него большой потенциал. Вы только возьмите его в руки и покажите все ниточки.
– Вздор! – сказал Десмонд Блейк. – А теперь назовите мне истинную причину.
– Ну хорошо, – раздраженно сказал главный редактор. – Истинная причина в том, что его бабушка – Сантэн Кортни, а его отец – Шаса Кортни и что за последние месяцы «Горно-финансовая компания Кортни» приобрела тридцать пять процентов акций нашей управляющей компании, и даже если это вам ни о чем не говорит, вы должны знать, что никто не встает на дороге у Сантэн Кортни, если хочет оставаться в деле. Берите парня с собой и перестаньте ворчать. У меня больше нет времени на споры… надо делать газету.
Десмонд Блейк в отчаянии воздел руки, а когда встал, чтобы выйти из кабинета, главный редактор добавил неприкрытую угрозу:
– Смотрите на это так, Дес: это хорошая страховка от увольнения, особенно для стареющего газетчика, которому ежедневно нужно заработать на бутылку джина. Просто считайте парня сыном вашего босса.
Десмонд мрачно шел по редакции. Он знал вприглядку этого парня. Кто-то показал ему этого потомка империи Кортни и поинтересовался, что он делает здесь, а не на поле для поло.
Десмонд остановился возле углового стола, который Майкл делил с двумя начинающими.
– Тебя зовут Майкл Кортни? – спросил он, и мальчишка вскочил.
– Да, сэр.
Майкла потрясло то, что человек, владеющий собственной колонкой, чье имя выносится на первую полосу, обращается непосредственно к нему.
– Вот дрянь! – горько сказал Десмонд. – Нет ничего ужасней сияющего молодого лица и юношеского энтузиазма. Айда со мной, парень!
– Куда мы идем?
Майкл с готовностью схватил свой пиджак.
– К Джорджу, парень. Мне нужна двойная порция, чтобы хватило сил пережить эту забаву.
В баре Джорджа он через край стакана с джином принялся разглядывать Майкла.
– Первый урок, парень… – Он отпил глоток джина с тоником. – Ничто не бывает тем, чем кажется. Никто не таков, как он о себе говорит. Заруби это на носу. Твой второй урок. Держись апельсинового сока. Мое пойло не зря называют гибелью матерей. Твой третий урок. За выпивку всегда плати с улыбкой. – Он сделал еще глоток. – Значит, ты из Кейптауна? Отлично: именно туда мы и отправляемся, мы с тобой. Пойдем смотреть, как человека приговаривают к смерти.
* * *Вики Гама доехала от больницы Барагванат до «Фермы Дрейка» на автобусе. Автобус доезжал только до здания администрации и новой правительственной школы. Последнюю милю пришлось идти пешком по узким пыльным улицам между рядами кирпичных домов. Шла Вики медленно: хотя она была только на четвертом месяце беременности, она теперь легко уставала.
Хендрик Табака в переполненном магазине присматривал за кассами, но сразу подошел к Вики, едва только она почтительно, как со старшим братом своего мужа, поздоровалась с ним. Он провел ее в кабинет и велел одному из сыновей принести удобное кресло.
Когда Рейли Табака принес кресло, Вики его узнала и улыбнулась ему.
– Ты стал красивым молодым человеком, Рейли. Школу закончил?
– Yebo, sissie. – Рейли ответил на приветствие вежливо, но сдержанно: хоть и жена дяди, она зулуска. А отец учил не доверять никому из зулусов. – Теперь я помогаю отцу, sissie.Учусь у него и скоро сам буду управлять магазином.
Хендрик Табака гордо улыбнулся своему любимому сыну.
– Он быстро учится, и я верю в этого парня. – И подтвердил только что сказанное Рейли: – Скоро я отправлю его в наш магазин в Шарпвилле, под Веренигингом, чтобы он научился пекарному делу.
– А где твой брат-близнец Веллингтон? – спросила Вики, и Хендрик Табака сразу мрачно нахмурился и отослал сына. Как только они остались одни, он сердито ответил: – Белые священники околдовали сердце Веллингтона. Отвратили от богов его племени и предков и взяли на службу богу белого человека, этого странного бога Иисуса с тремя головами. Меня это глубоко печалит – я-то надеялся, что Веллингтон, как и Рейли, станет мне опорой в старости. Теперь он учится на священника. Я потерял его.
Он сел за маленький, заваленный бумагами стол, служивший ему письменным, и несколько мгновений разглядывал свои руки. Потом поднял лысую, подобную пушечному ядру голову, покрытую шрамами – памятью о старых битвах.
– Итак, жена моего брата, мы живем во времена великого горя. Мозеса Гаму схватила полиция белых, и мы не сомневаемся в том, что с ним сделают. Даже в своем горе я должен напомнить, что предупреждал его: так и случится. Мудрый человек не бросает камни в спящего льва.
– Мозес Гама выполнял свой долг. Он делал то, ради чего был рожден, – ответила Вики. – Он нанес удар от всех нас: от тебя, и меня, и наших детей. – Она коснулась едва заметно выступавшего живота под формой медицинской сестры. – И теперь нуждается в нашей помощи.
– Скажи, чем я могу помочь. – Хендрик наклонил голову. – Он мне не только брат, но и вождь.
– Нам нужны деньги, нанять адвоката, который будет защищать его в суде белых. Я встречалась с Маркусом Арчером и остальными из АНК в доме в «Ривонии». Они нам не помогут. Они говорят, что Мозес действовал без их согласия и одобрения. Что они все договорились не подвергать опасности человеческую жизнь. Что если они дадут нам денег на защиту, полиция отследит источник и выйдет на них. И еще много другого – все что угодно, кроме правды.
– А в чем правда, сестра? – спросил Хендрик.
Неожиданно голос Вики задрожал от ярости.
– Правда в том, что они его ненавидят. Правда в том, что они его боятся. Правда в том, что они ему завидуют. Мозес сделал то, на что никто из них не решился бы. Он нацелил копье в сердце белого тирана, и хотя удар не достиг цели, весь мир знает, что он был нанесен. Не только в этой земле, но и за морем весь мир знает, кто подлинный вождь нашего народа.
– Правда в том, что они его ненавидят. Правда в том, что они его боятся. Правда в том, что они ему завидуют. Мозес сделал то, на что никто из них не решился бы. Он нацелил копье в сердце белого тирана, и хотя удар не достиг цели, весь мир знает, что он был нанесен. Не только в этой земле, но и за морем весь мир знает, кто подлинный вождь нашего народа.
– Это правда, – кивнул Хендрик. – Его имя на устах у каждого.
– Мы должны спасти его, Хендрик, брат мой. Спасти любой ценой.
Хендрик встал и подошел к шкафу в углу. Отодвинул его и обнажил дверь старинного четвудского сейфа, встроенного в стену.
А когда открыл зеленую стальную дверцу, стало видно, что сейф забит пачками банкнот.
– Это принадлежит Мозесу. Его доля. Бери, сколько нужно, – сказал Хендрик Табака.
* * *Здание Верховного Суда южно-африканской Капской провинции расположено близ садов, которые Ян ван Рибек, первый губернатор Кейпа, разбил в 1650-е годы, чтобы снабжать овощами и фруктами корабли Голландской Ост-Индской компании. По другую сторону от прекрасных садов стоит здание парламента, которое пытался уничтожить Мозес Гама. Его судили в четверти мили от места преступления.
Суд вызвал огромный международный интерес. Съемочные группы и журналисты начали слетаться в Кейптаун за неделю до начала процесса.
Вики Гама приехала за тысячу километров из Витватерсранда на поезде. Она ехала с белым адвокатом, которому предстояло защищать Мозеса, и более чем пятьюдесятью самых радикальных членов Африканского национального конгресса, большинство которых, как и она сама, были моложе тридцати, а многие тайно состояли в «Umkhonto we Sizwe» – созданном Мозесом Гамой военном крыле партии. Среди них был сводный брат Вики Джозеф Динизулу, теперь молодой человек двадцати одного года, изучающий юриспруденцию в Форт-Харе, университете для черных. За всех Вики заплатила деньгами, полученными от Хендрика Табаки.
На кейптаунском вокзале их встретила Молли Бродхерст. Вики, Джозеф и юрист во время суда должны были жить в ее доме в Пайнлендсе, а для остальных она нашла квартиры в черных пригородах Ланга и Гугулету.
Десмонд Блейк и Майкл Кортни вместе прилетели коммерческим рейсом из Йоханнесбурга. Пока Десмонд опустошал самолетный бар, Майкл размышлял над блокнотом, куда записал все, что могло им пригодиться, об истории АНК, о Мозесе Гаме и его племени.
В аэропорту их встретила Сантэн Кортни. К замешательству Майкла, она приказала двум слугам отнести единственный чемоданчик Майкла в желтый «даймлер», который, как всегда, вела сама. После отъезда Тары Сантэн снова приняла на себя управление Вельтевреденом.
– Бабуля, газета заказала нам номера в отеле «Атлантик», – напомнил Майкл, после того как почтительно обнял бабушку. – Это удобно: суд и национальная библиотека рядом.
– Вздор, – решительно сказала Сантэн. – «Атлантик» – клоповник, а Вельтевреден – твой дом.
– Отец сказал, что дома мне не будут рады.
– Твой отец скучал по тебе больше, чем я.
За завтраком Шаса посадил Майкла рядом с собой, и даже Изабелла была исключена из их разговора. Внезапная зрелость сына так поразила Шасу, что на следующее утро он приказал своему брокеру купить еще сто тысяч акций холдинговой компании, владевшей «Голден сити мейл».
Вечером накануне суда Манфред и Хайди ужинали в Вельтевредене, и за коктейлем перед едой Манфред выразил озабоченность, которую разделяли и Шаса с Сантэн.
– Обвинитель и суд должны не дать слушаниям превратиться из суда над убийцей и террористом в суд над нашей социальной системой и образом жизни. Международные акулы пера уже собрались, готовые выставить нас в самом дурном свете, как обычно искажая и превратно истолковывая нашу политику апартеида. Хотел бы я иметь власть над судом и прессой!
– Знаете, в этом я с вами не согласен. – Шаса передвинулся на стуле. – Полная независимость нашей прессы и беспристрастность судебной системы обеспечивают нам доверие всего мира.
– Не читайте мне лекций. Я сам юрист, – напряженно возразил Манфред.
Странно, что, несмотря на свою вынужденную и взаимовыгодную связь, они так и не стали настоящими друзьями, их антагонизм всегда готов был выйти на поверхность. Сейчас потребовалось некоторое время, чтобы напряжение спало и внешне они снова проявляли сердечность друг к другу. Только после этого Манфред сказал Шасе:
– Мы окончательно договорились с обвинителем не поднимать вопрос об участии вашей жены в преступлении. Помимо трудности процедуры экстрадиции из Британии – она, несомненно, попросит политического убежища, – тут другая сложность: ее связь с Мозесом Гамой. Черный мужчина и белая женщина… – На лице Манфреда отобразилось глубочайшее отвращение. – Это нарушение всех приличий. Если поднять и этот вопрос, обвинению не поможешь, а вот у желтой прессы появится возможность пороть чушь. Нет, никому из нас это не принесет добра.
– Я перед вами в большом долгу – за сына Шона, а теперь и за жену.
– Ja,– подтвердил Манфред, кивая. – Возможно, когда-нибудь я попрошу вас выплатить этот долг.
– Надеюсь, – сказал Шаса. – Не люблю быть в долгу.
* * *Оба тротуара у Верховного Суда были забиты. Люди стояли плечом к плечу, заполняли и соседние улицы, затрудняя работу дорожной полиции и движение транспорта, так что машины в конце концов передвигались едва ли не ползком.
Криво свисавшую с одного из фонарных столбов газету с заголовком «Сегодня начинается суд над убийцей Гаем Фоксом» [85]толпа сорвала и растоптала.
Гуще всего толпа была возле украшенного колоннами входа в здание Верховного Суда, и всякий раз, как прибывал очередной участник драмы, журналисты и фотографы бросались вперед. Государственный обвинитель улыбался им и махал рукой, как кинозвезда, но остальные, устрашенные толпой, яркими фотовспышками и градом вопросов, торопились ко входу под защитой полиции.
За несколько минут до начала заседания в медленно движущемся потоке машин показался рейсовый автобус и направился к входу. По мере его приближения все громче слышалось пение, хор прекрасных африканских голосов ткал сложный ковер звуков, вызывая у слушателей мурашки по коже.
Когда автобус наконец остановился перед Верховным Судом, из него вышла молодая женщина-зулуска. На ней был пестрый, зелено-желто-черный кафтан – цветов Африканского национального конгресса, ее голову венчал тюрбан тех же цветов.
Беременность придавала Вики полноту и подчеркивала ее природную красоту. От застенчивой деревенской девушки не осталось и следа. Она высоко держала голову и двигалась с уверенностью и грацией африканской Эвиты [86].
Фотокорреспонденты и операторы сразу поняли, что им представляется необыкновенная возможность, и бросились со своим оборудованием вперед, чтобы запечатлеть ее черную красоту и голос, когда она пела волнующий гимн свободы.
– Nkosi Sikelel’ i Afrika– Боже, спаси Африку.
За ней, держась за руки, с песней шли остальные: редкие белые вроде Молли Бродхерст, индийцы, полукровки, как Мириам и Бен Африка, но большинство чистокровные африканцы. Они заполнили на галерее места, отведенные для небелых, и столпились в коридоре.
Остальное помещение суда заняла пресса и любопытствующие, отдельную часть зала отвели наблюдателям из дипломатического корпуса. Присутствовали все послы.
У каждого входа в зал суда стояли вооруженные полицейские, а клетку подсудимого окружили четыре унтер-офицера. Заключенный – убийца и опасный смутьян. Полиция не хотела рисковать.
Но когда Мозес Гама вошел в клетку, он не казался ни убийцей, ни смутьяном. В заключении он похудел, но это лишь подчеркнуло его рост и ширину плеч. Щеки ввалились, и кости лица и лба стали еще заметнее; как всегда, он стоял гордо, высоко подняв подбородок; в его глазах горел мессианский блеск.
Его влияние было так сильно, что он словно завладел помещением: он стоял перед собравшимися, и гул любопытства сменился почти осязаемыми благоговением и страхом. На галерее Вики Гама вскочила на ноги и запела, окружающие хором подхватили. Слушая ее прекрасный звонкий голос, Мозес чуть наклонил голову, но не улыбнулся и ничем не выдал, что узнал ее.
Песню свободы Вики прервал возглас:
– Stilte in die hof! Opstaan!– Тишина в зале суда! Встать!
Судья-президент [87]Кейпа, в алой мантии, что указывало на уголовный характер процесса, занял свое место под резным навесом.
Судья Андре Вилльерс, крупный мужчина, проводил судебные процессы ярко, стремительно. У него была репутация любителя вкусной еды, хороших вин и красивых женщин. Он был также известен тем, что приговаривал к самым строгим наказаниям за преступления, связанные с насилием.