Костя растерялся. Как тут нужно с людьми разговаривать? Колобок ведь никаких наставлений не оставил. Он велел тихо сидеть и не высовываться!
Жихарев сосредоточился, крепко подумал и выдавил из себя:
– Гой еси…
– Да уж вижу, что гой, и никто другой, – сказал парень. – Кабы не ты, родной отец, так еще до темноты настал мне конец. Совсем деревенщина озверела, и добро бы за дело! Их, вишь ли, задело, что я мимо проходил и кое-что прихватил. Разжился я у них колбаской, а заплатить хотел песней и пляской. Но не ходит тута такая валюта! Живут грустно, не зная искусства. Грубый здесь народ, все понимают наоборот! Не надо им куплетов неприличных, а надо лишь монетов наличных…
– Сто пудов, – сказал Костя. – Деревенские всегда на городских волокут. Хорошо, что с Малых Улет все молодые поуезжали… А ты всегда так складно говоришь?
(Про себя же подумал: «Какой-то он такой… Не очень-то былинный…»)
– …А когда тебя люди превратно понимают, – продолжал незнакомец, – так тебе запросто все кости переломают. Для того и создана складная речь, чтобы людей от зверства отвлечь. Да вот беда – срабатывает не всегда! Здешний мужик темен и дик, ему даром не надо затейника из стольного Киева-града! Для Владимира-солнышка был я хорош, а Фоме с Еремой, вишь ли, не гож! Какая ж ты дура, матушка-культура: по городам прошла, а в село не зашла… Видно, желает, чтоб скоморох голодной смертию сдох!
Тут Костя понял, кто таков есть спасенный. Неудачный гастролер, вот он кто!
Что ж, бывает. В Кислорецке, например, многие эстрадные звезды пролетали и обламывались: и Витя Филон, и сестры Шепиловы из группы «Примкнувшие», и певица Федот, и даже знаменитый оркестр Франсуа Мандельброта – правда, поддельный…
Хотя их-то дубьем не провожали…
– Ладно, – сказал Костя. – Знакомиться будем. Меня Константином зовут, а тебя?…
Парень приосанился.
– Знает на Руси каждая собака, кто таков есть Ефрем Куковяка – лицедей без мрачных идей! Ведь для лицедея нет ни эллина, ни иудея, так как живу, радея за всех людей я! И не просто лажу по садам и огородам, но несу мир и счастие всем народам! Бывает, заберусь в обычную кладовую – ан решу там проблему публичную, мировую! Проникну в хозяйский сарай – устрою там самый эдемский рай! Загляну на минутку даже к Шарику в будку – и собачья жизнь улучшится не на шутку! Бедная ли хижина, боярский ли терем – скоморох всегда себе верен. Прихожу во град – и мне там каждый рад, заявлюсь в село – и село улыбками расцвело, ибо я талантлив зело, когда правлю свое ремесло!
– Ну да, – сказал Жихарев. – Только что ты про село другое говорил…
Скоморох Ефрем Куковяка не смутился:
– Бывают и неудачи – а как же иначе? Чего ждать от толпы, ведь в массе своей люди тупы… С ними надо как со скотом… Но, впрочем, я не о том! Об этом потом! Ты ведь стал мне братом, родным притом! Спас меня от побоев, прогнал злодеев обоих… А в знак нашего братства надо нам нательными рубахами поменяться! Так всегда делают в Киевской Руси, хоть у кого спроси…
«Вот повезло! – возрадовался Костя. – Спихну ему свою прикольную футболку. Этому комику она больше подойдет. Вот что значит совершить добрый поступок! Видно, я и без Колобка здесь чего-то стою… Правда, у Куковяки рубаха вся в прорехах… Ну да зато без форварда!»
Костя охотно стянул футболку через голову. О том, что в тряпках скомороха могут водиться, например, вши, он подумал в самую последнюю очередь…
От этой мысли по спине мальчика пробежали мурашки – пока только воображаемые.
Но Куковяка, в отличие от Кости, не стал скидывать свою дерюжную сорочку. Он открыл короб, порылся и достал на свет что-то ярко-красное в белый горошек.
– Вот – отрываю от сердца, да некуда деться…
Даже для Кости это нарядное шелковое чудо было великовато, а рукава вообще достигали земли.
– Долгий рукав говорит о том, что хозяин не занят никаким трудом, – пояснил скоморох. – Хоть шелк китайский, вражеский, зато покрой боярский, княжеский!
У Кости не было даже ремешка, чтобы подпоясаться – «бермуды» его держались на резинке. И узлом на пузе эту рубаху не завяжешь, потому что она цельная, с косым воротом. А если в штаны заправить, получается вообще позор…
Рукава Жихарев кое-как подвернул, но они то и дело норовили снова раскататься во всю длину.
– Тем еще эта ткань хороша, что не любят ее ни блоха, ни вша, – продолжал Ефрем Куковяка, и Костя облегченно вздохнул. – На шелку насекомые не размножаются, потому как у них лапки разъезжаются… Ну, а теперь время приспело, чтобы обмыть это дело!
– Не пью, – сурово сказал Костя. – Режим.
– А мед-пиво? – сказал скоморох. – Мы же с тобой вдвоем ко князю Владимиру на пир пойдем. Пожалует тебе Красно Солнышко чашу, а ты опозоришь державу нашу?
– Пиво – сто пудов нельзя, – решительно сказал Жихарев. – У меня вес стабильный. А вот мед… Как же его пить, его ложкой едят…
И проглотил слюну – ладно, мед так мед! В нем калорий много, глюкозы!
– А попробуй! – сказал Куковяка и протянул флягу, обшитую кожей.
«Аникина, то есть моя, посудина лучше», – подумал Костя и поднес горлышко ко рту.
Он-то ждал, что золотая медовая струя потечет неспешно, но пахучая жидкость хлынула ему в глотку так резко, что он едва не поперхнулся. И только тогда подумал:
«Мед здесь какой-то разбавленный…»
– Какой может быть режим, коли мы к бродячему люду принадлежим? – продолжал Куковяка. – Ведь артисты как дети, наше место в буфете… Только злодейская порода чурается крепкого меда, а кто девок не любит – и вовсе кусок урода! Тем более, что уберег ты меня от мужицкой расправы, хотя и Фома с Еремой по-своему правы…
Тарахтел он так быстро, что Косте даже слово вставить было некуда. Коварный мед только усилил чувство голода и замутил голову.
Но все-таки Жихарев собрался с силой, ухватил скомороха за ворот и очень настойчиво спросил:
– Жратва есть?
– А! – воскликнул скоморох. – Верно, стоило ли брататься, коли нечем пропитаться… Хотя пить без закуски – это чисто по-русски! Медку втюхал – рукавом занюхал! Мы лишь странники на холмах земли, но мы же не жрать в этот мир пришли! И не затем, чтоб его объяснить, а с целью его изменить! Такая судьба даруется редко… А впрочем, коли хочешь – вот тебе репка. Недавно росла у Еремы на грядке, так что все в порядке. Сперва землицу с нее отряси а потом грызи, но больше уж не проси – не уродилась нынче репа на Руси…
Костя и репке обрадовался, хотя никогда раньше ее не пробовал. На вкус она была такая… одним словом, полезная. Клетчатка там, микроэлементы… Для удовольствия нипочем грызть не станешь. Но хотя бы не горькая!
Куковяка снова полез в мешок, и Жихарев думал, что уж сейчас-то появится на свет что-нибудь повкуснее.
Но это была всего лишь складная шахматная доска. Надо же, какая живучая это игра, оказывается!
– А чтобы время прошло скорее, сразимся в тавлеи, – сказал Ефрем-скоморох. – Моя торба против твоей, кто проиграет, тот судьбу проклинает, своим добром соперника дарит и за науку благодарит…
В нарядной коробке между тем обнаружились шашки. В шашки Костя играл неплохо, да только вот уже давненько не брал он их в руки…
– Хоть добра у меня – кот наплакал, но есть, что поставить на кон, – сказал Ефрем. – Грибы соленые, яблоки моченые, хлеба кусок, сметаны туесок… Есть и жареный гусь – проиграю, без ужина обойдусь…
Гусь окончательно добил Костю. Это после репы-то! Конечно, Колобок обещал вернуться с едой, но это еще когда будет!
– Лады, – сказал он. – Есть чем ответить…
И, пошатываясь, побрел к дубу за рюкзаком с трофеями.
Попал мальчонка
… – Это и есть твой богатырь?
Голос был незнакомый и очень низкий.
Костя разлепил глаза.
Высоко-высоко в небо уходили четыре колонны – примерно такие, как на входе в кислорецкий Дом культуры. Колонны не стояли на месте, они подрагивали, а одна так даже приподнялась слегка и опустилась на место…
– Костя! Костя, что с тобой?
– Мало ли что!
Ага! Уже лучше! Колобок и филин вернулись!
Мальчик приподнялся и сел.
Колонны оказались лошадиными ногами. На самой лошади сидел необъятный бородач – и как только бедная коняшка его носила?
– Костя, ты куда штаны дел? – строго спросил Колобок.
Жихарев провел дрожащими пальцами по ноге. «Бермудов» точно на нем не было. Не было и кроссовок. Не было бейсболки на голове. А особенно не было часов «Жан-Жак Вальжан» – даром что календарь на них показывал все то же 31 июня… И давление всегда было в норме…
Хорошо, что хоть трусы и носки остались!
Да еще нарядная рубашка – аккуратно свернутая, она лежала под головой в роли подушки.
– Я не знаю, – честно ответил он.
– Видишь, Микулушка, какие дела у тебя под носом творятся? Уже малых детушек спаивают и грабят!
– Видишь, Микулушка, какие дела у тебя под носом творятся? Уже малых детушек спаивают и грабят!
Брови Микулы Селяниновича, похожие на двух толстых черных котов, сошлись к переносице:
– Злы татарове лютуют? Так отчего ж они тебя, малый, в полон не угнали? Отвечай, коли старший спрашивает!
Коли старший спрашивает, то и встать не худо. Костя поднялся.
– Не, – сказал он. – Не было тут никаких татар. Это меня медом угостили… То есть сказали, что медом, а там портвейн какой-то…
Вкус портвейна Костя знал, хотя и пригубил один раз, но чуть-чуть, чтобы дома запах не услыхали.
– Кто тебя угощал? – гремел Микула.
– Этот… как его… Артист Ефремов! Нет, Кука… Нака… В общем, скоромох!
– Скоморох, – поправил Колобок.
– Еще мы в эти играли… вроде шашек…
– Понятно, – вздохнул вожатый.
Скоморохи – от Бояна до уркагана
На колу мочало – начнем сначала.
Трудна жизнь древнего земледельца. Весной у него посевная, летом сенокос и заготовки, осенью уборка урожая. Не продохнуть.
Продохнуть можно разве что зимой, хотя и зимой дела немало: лапти плести (по сорок пар за лето стаптывали!), валенки катать, лучину щепать для освещения в избе, упряжь конскую готовить, шерсть прясть, носки да платки из нее вязать, за скотиной ходить…
Но не может человек, хотя бы и древний, без культуры обходиться. Скучно ему без культуры.
Поэтому женщины за пряжей пели, а мужики за деревянной работой рассказывали всякие байки. А уж сельская свадьба была в ту пору настоящей оперой – с ариями и хором. Да и похороны, хоть дело и грустное, целый ритуал.
Но все песни были знакомыми, от дедов-прадедов перенятыми. А хотелось всегда чего-то нового.
Поэтому и привечали в поселениях любого странника, от которого можно что-нибудь узнать. Поэтому и говорили: «Гость в дом – Бог в дом». Поэтому гость был особой неприкосновенной.
Но не всякий гость умел складно сказывать, а тем более петь и плясать. А потребность в этом была немалая.
Так и возникли скоморохи.
Слово это древнее и сложное. Греки называли бродячих актеров «маскарас». Это слово, в свою очередь, происходит от арабского «машкара» – насмешка.
Русский язык могуч – любое иноземное слово переделает по-своему. Даже и в наше время появились «клава», «приаттачить», «забанить», «погуглить»… Вот так «маскарас» и превратился в «скомороха». Долго ли умеючи!
Скоморох был универсал, мастер на все руки и ноги, человек-оркестр. Рассказать степенную, солидную былину, спеть веселую плясовую песню, сыграть на дудке, колесом пройтись – запросто!
Тогда в любой деревне ты – желанный гость. Тебя и накормят от пуза, и в дорогу еды дадут, и рубаху новую (или ношенную, но крепкую) преподнесут…
Скоморохи собирались в целые эстрадно-цирковые коллективы – ватаги. Там у каждого был свой номер. Почему цирковые? Потому что часто бывал членом ватаги дрессированный медведь – он неуклюже плясал под бубен и показывал, как бабы белье стирают да как боярин свое добро от народа прячет… Козы были ученые, собаки… Даже крысы!
И первые оркестры учиняли эти веселые люди.
Музыкальных инструментов у них было множество: бубны, сопели, сурны, домры, накры, волынки, дуды, лиры, органы, свирели, тимпаны, набаты, гудки… Думаете, гудок – духовой инструмент? Ан нет, струнный – ведь струна тоже гудит…
Кроме того, скоморохи ходили по канату, лечили, гадали, судьбу предсказывали, романы с селянками заводили, в кости мужиков обыгрывали…
Люди они были ловкие, крепкие, могли за себя постоять в случае чего. Например, перед разбойниками, которых немало водилось по путям…
Да они ведь и сами были немножко разбойники. А когда и множко. То курицу прихватят у скупых селян, то сохнущее белье с плетня стянут, а то и коня уведут. За ними ведь не углядишь! А уж если в селе мужиков мало, скоморохам было полное раздолье! Ищи-свищи их потом по всем дорогам!
А в трудные и смутные времена скоморошья ватага запросто могла перекинуться шайкой разбойников. До сотни человек бывали шайки!
Дошло до того, что в XVI веке появился указ, дозволяющий гнать скоморохов взашей со двора. А до тех пор их право охраняла традиция!
Граница между эстрадой и криминалом была зыбкой и в те далекие годы. Богатые воры и бандиты скоморохов очень даже привечали и приглашали на свои корпоративы.
Богатыми ворами и бандитами тогда были князья и бояре. В свободное от воровства и бандитизма время они устраивали веселые пиры-застолья, а что за веселье без скоморохов! И не былины слушали на пирах, а задорные неприличные песни да пляски-побаски.
А былины они сами сочиняли – пародийные, глумливые и тоже не слишком пристойные.
Потом стянет скоморох с себя портки, поворотится к публике, нагнется – ан у него там две забавные рожи намалеваны!
Как тут с лавки от смеха не упадешь! «Пацталом» и селяне, и бояре валялись!
Число бродячих затейников росло, возникали даже целые скоморошьи деревни – там в основном зимовали…
Конец тогдашнему веселью положил царь Алексей Михайлович под влиянием духовенства – ведь скоморохи высмеивали даже церковные службы и обряды, то есть кощунничали.
Зимой 1648 года на льду Москвы-реки сложили в огромную кучу все эти гудки и сопели, маски и наряды, скомороший транспорт (телеги и сани), примитивные декорации – и подожгли.
Что не сгорело, то ушло под лед.
О судьбе самих скоморохов летописи умалчивают – то ли от скромности, то ли от стыда. Но упоминаний о веселых и пройдошливых бродягах больше нет.
Перевешали, видно. С тех пор и существуют некоторые разногласия между властью и творческой интеллигенцией.
А возродил старое ремесло, как ни странно, сын строгого Алексея Михайловича Петр, впоследствии прозванный Великим.
Он тоже устраивал пародийные «всепьянейшие, всешутейшие соборы», где его вельможи надевали маски, запрягали в сани свиней и клеили себе на бритые лица бороды из пакли.
А немного погодя место скоморохов на Руси заняли… правильно, цыгане. Залезли из Европы в прорубленное Петром окошко.
С песнями, плясками и учеными медведями.
Большая-пребольшая
…Учащийся Жихарев торжественно въезжал на школьный двор. Весь личный состав учебного заведения выстроился, как на Первое сентября.
Тяжелый шлем на голове мешал обзору – как ни скашивал Костя глаза, не мог рассмотреть своего коня. И богатыристику в руке разглядеть тоже не мог, но твердо знал, что она налицо. С печатью и всеми подписями.
Потому что парни-старшеклассники, завидев этот документ, в ужасе разбегались, нарушая строй. Многие при этом ползли окарачь. То есть на карачках.
Старшеклассники и раньше-то старались не связываться с Костей, а уж при наличии богатыристики тем более.
На крыльце стоял старый директор Семен Ароныч с огромным букетом алых роз. Не миллион их, конечно, было, но где-то близко.
Богатырский конь остановился напротив директора.
И возговорил Семен Аронович:
Тут Косте вдруг стало так неудобно, что он проснулся.
Лежал он на куче сена посреди деревенского двора – но такого просторного, что на нем уместился бы с десяток бабушкиных подворий. Тут был и колодец с «журавлем», и всякие строения, и даже длинный стол с лавками по обеим сторонам.
За столом, покрытым белоснежной скатертью, сидели Колобок и Микула Селянинович. Точнее, сидел один Микула, а Глобальный катался по скатерти туда-сюда, как разминающийся фигурист-одиночник. Кузьмы-Демьяна видно не было – поди, отсыпался где-нибудь в темном тихом месте.